Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2021
НА ПЛЯЖЕ
Коронавирус. В опустелых,
без ярких зонтиков, песках
негр мускулистый учит белых
прыжкам с опорой на руках.
Две дамы в умиленье тихом,
не зная сами почему,
сидят перед учёным сикхом,
вникая в сложную чалму.
Что, жизнь моя, устала прыгать?
И я не в силах, как во сне,
развеять сказочную прихоть
картин, являющихся мне.
* * *
Какой бы медленной походкой
дорога ни передвигалась,
а злость берёт – какой короткой
вдруг оказалась!
Что ж, провожай теперь звериным
укором пажити и горы,
там с пиренейским розмарином
усохли годы.
А звёзды ясные, хоть плачь ты…
А затянувшаяся осень,
а этот порт, а эти мачты –
too much, чтоб бросить?
С людьми-то проще: нет и нету
из убывающей когорты.
Ищи-свищи теперь по свету
живых и мёртвых.
Навряд ли новые палаты
в краю без горечи и грима
вернут касанье суховатой
щеки родимой.
И здесь не навсегда, и там не
наверняка – так в одиночку
колотишь в запертые ставни:
ещё отсрочку!
А вдруг и впрямь в иной отчизне
земное воротят сторицей:
оно и так уже полжизни
всего лишь снится.
БАРСЕЛОНСКИЕ КОПЛАС
В железных зарослях густых
дикорастущей Барселоны
туземцы смотрят в телефоны
и важно слушаются их.
Весь этот город как римейк
однажды бывшего шедевра.
читатель ждёт уж рифму «евро»,
а получает снова «фейк».
Ликуй, материя, ты дух
неисчерпаемый, как атом.
смерть – лишь патологоанатом
твоих последних оплеух.
Как было прошлое смешно,
затянуто и глуповато,
а этот век – он мозг крылатый,
быстротекущее кино.
Когда нас мысли усыпят –
русалки с белыми глазами
тряхнут седыми волосами
в ракушках розовых до пят.
И техник счастья – Гауди –
на керамическом погосте
рассыплет радужные кости
и – в синей пене – бигуди.
* * *
Мужские ряженые груди
и женских щиколоток вздор –
татуированные люди
меня пугают до сих пор
упорством недоразуменья.
И без того у нас в крови –
взять и исчезнуть незаметно,
как городские воробьи.
Не надо ныть: Адам не умер,
он просто поменял прикид,
над ним луна, как Грета Тунберг,
надменно рожицу кривит,
и серебристые узоры –
последней воли черновик –
свивают веские резоны
в сердцах доверчивых чувих.
В рубашке звёздной паутины
родится резвое дитя,
а старичьё жуёт мякину –
постылый ужас бытия.
* * *
Как ловко шулера напёрсток
глотает шарик заводной,
а купол впечатлений пёстрых
не ловит воздух золотой.
То запах снега на пригорке
иль, скажем, скошенной травы –
всё отправляется в «другое»,
всё только призраки, увы.
Как ни пытаешься заметить
росу, и радугу, и лес –
не надышаться перед смертью
сугробом таящих чудес.
Сама себя переиграла
моя расчётливая тень,
и не досталось ей ни грана
из предусмотренных потерь.
А дни, что я забыть хотела,
всё ярче помню, как назло:
неосмотрительное тело
всю силу в них перенесло.
* * *
Поскольку выжила, постольку
гуляет блёклая луна,
в дионисийских кривотолках
искусно обожествлена.
Пока ты пялишься на небо,
Тот, кто на нём и не живёт,
уже забрал в тяжёлый невод
богами полный небосвод.
* * *
Хребет к хребту, за гривой грива
Стремятся к берегу, где я
Фиксирую неторопливо
Изменчивость небытия.
Длиннее вечер, ночь короче,
Свивая время в новый жгут.
Бельгийка с другом – пара гончих –
Вдоль кромки берега бегут.
А я одна как перст, как перстень
На вычурной руке мужской,
Тяну полвека ту же песню:
Пора домой, пора домой.
НОЧЬ
Не чую тела, вопреки
тому, что чувствую, как чётко
рукой, коснувшейся руки,
с лица откидываю чёлку.
Я, поделённая на две,
как в отрочестве, бестелесна,
лишь мысли-звенья в голове
скользят по плоскости отвесно.
Но не гони, повремени,
исследуй, как они ветвятся
две эти жизни, как они
уже шестой десяток снятся.
Волна, гонящая волну
до горизонта и обратно
под небом с месяцем во лбу –
очередным невариантом.