Перевод с укр. С. Бельского
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2021
Перевод Станислав Бельский
* * *
Время затворять ворота и окна.
Год завершается, горит пересушенное небо.
Горит огонь над рекой, будит храбрые души.
Время вспоминать и рассказывать,
время поднимать со снега усталых от долгой ходьбы.
Пронизанные историей, словно холодным дождём,
пропитанные влажным дымом отхода, мы делим
остатки хлебов. Время благодарить и двигаться дальше.
Говорить «спасибо» жёлтым холмам, с которых
не сходит солнечный свет.
Говорить «спасибо» птицам, оставшимся
зимовать под навесом.
Благодарить тех, кто поддерживает двери,
когда выносят умерших.
Благодарить тех, кто приходит к больным
в опустевшем доме.
Разные бывали у нас времена.
Случалось видеть разную меру подлости.
Было время, когда говорить – значило не бояться.
И есть время, когда не бояться – значит говорить.
Время ценить возможности языка.
Время вспоминать рифмы к словам справедливость и упорство.
Небо подсвечивает реку, словно страницу.
Тёмное письмо несгибаемых,
имена родившихся и женатых,
густое плетение наших признаний и отречений.
Видеть в течении нарастание печали,
чувствовать сюжет зимнего перетекания.
Огонь, как подтверждение того,
о чём все догадывались,
чем никого теперь не испугаешь.
Было время, когда любовью можно было делиться
с тем, кто не верит.
Пришло время, когда верой измеряется наша любовь.
Затворяются окна с видом на разгоревшийся речной простор.
Нас так много – тех, кто знает слова этой песни.
Тех, кто шел на тепло течения.
Тех, кто ни на секунду не забывал о пении.
Поля готовы принимать снег.
Надламывается стебель молчания.
Бьётся отзвук речных перекличек.
Голос гнева.
Голос благодарности.
* * *
Нет смысла роптать на это врождённое свойство огня –
выжигать мир, разрушать его изнутри,
вносить в него правки,
как в текст, принесённый на редактирование.
Нет смысла сетовать на беззащитность волокон,
на неспособность мира сопротивляться
и на готовность обновиться
после серных дождей, посылаемых
нам с любовью.
Нет смысла прислушиваться к тем,
кто разъясняет нам природу наших несчастий,
нет смысла верить, что кто-то и правда способен увидеть
скулы смерти посреди ночного неба.
Всё на своих местах.
Вечность ждёт тебя там, где ты её оставил.
Мир перерастает сам себя, словно трава в окопах.
Мир обновляется, будто язык детей,
начинающих читать.
Нет смысла бояться, поскольку бояться поздно.
Нет смысла отказываться от выбора,
поскольку всему есть уже названия и сроки.
Подумаем о тех, кто ожидает нас в конце.
Подумаем о них с той нежностью или тем презрением,
которого они заслуживают.
* * *
Только не называй это языком.
Не называй языком виноградное
врастание слов в окружающую тишину.
Не называй языком звериный крик
любовных объяснений,
скандирование извинений перед теми, кого предали,
ветхозаветный плач политиков
над городами,
которые они после сожгут.
Это что угодно, но не язык.
Это может быть укором камней,
лежащих на речном берегу
и ничего не знающих
о глубине русла.
Это может быть пеньем домов,
из которых выселили целые семьи.
Это может быть шрифтом
сообщений в газетах,
которыми протапливают бараки.
Но говорить на таком языке –
будто говорить с железом,
будто бы спорить с липами.
Это не тот язык, после которого
выдыхается колдовство покоя.
Не язык, после которого поднимаешься
в воздух, заполненный дымом и буквами.
Долгое молчание, словно нить,
выводит нас из сожжённых улиц.
Тишина – тёплая, как ягнёнок на руках.
Мы выстоим на этом ветру,
не потеряем друг друга
в сумерках.
Стоят мужчины и женщины,
держат в руках словари,
а в словарях всё понятно,
как в учебниках по математике
или в детских евангелиях.
* * *
Утром деревья похожи
на людей, ожидающих
почтальона.
Стоят, выглядывают,
полнятся светом.
Скворец садится на ветку,
так, будто дерево
прячет в карман письмо
с хорошими новостями.
* * *
Странное время,
тревожная страна –
смотришь на людей,
не доверять которым
тебя так настойчиво учат,
понимаешь, что положиться
можно
только на них.
* * *
Ходит агроном,
считает шаги,
будто измеряет
расстояние между деревьями –
где-то здесь появится город,
где-то здесь напишут книгу
и объяснят в ней строение
ночного неба,
а где-то здесь совершат
самую большую
ошибку.
* * *
А потом случилось то,
чего вообще никто не ждал, –
говорит она,
укрываясь под деревом
от дождя.
И птицы на дереве
замечают,
что начался вечер.
* * *
А вот стоит человек
между двумя палачами.
Иди ко мне, – говорит первый палач, –
нет у меня к тебе зла,
мучаться ты не будешь.
Лучше иди ко мне, – говорит другой, –
почувствуешь мою ярость,
уйдёшь на тот свет праведно.
Хорошо, – отвечает им человек, –
дайте подумать, подождите немного.
Стоит,
рассматривает ботинки,
рассматривает вязкий глубокий грунт,
делает вид,
что выбирает.
* * *
Леса на склонах,
будто полевые госпитали
под открытым небом.
Вносится зелень,
словно койки,
возвращаются птицы,
будто кто-то вкручивает новые лампочки.
Ровное, спокойное дыхание времени.
Больничный коридор майского неба.
Забегаешь в тень.
Не знаешь,
вернёшься ли из неё.
* * *
Целый день
море накатывается и отступает,
швыряется чайками,
будто салфетками в официанта.
Целый день
она упрекает и ссорится,
жалеет себя,
презирает.
Целый день
солёная вода
ворочается от бессилия.
Целый день
песок оседает
на нёбе у моря.
Целый день
она ходит по берегу,
гневно топчет
намокшие газетные полосы песка.
Сидит на берегу,
разбирается с гневом в себе.
И море тоже –
сидит, разбирается
с кораблями в себе.
* * *
Наш учитель стоит перед нами
на футбольном поле, после проигрыша.
На поле нашей славы,
на поле, где собран урожай нашего
страха.
Стоит, как Царь Иерусалимский в рваных кроссовках,
и тихим голосом рассказывает нам про птиц.
Чтобы поражение не ослабило нас,
пока пчёлы кружат над открытыми лунными ранами,
говорит про главное.
Рассказывает про птиц.
Велика мудрость птичьего клёкота.
Горько предназначение птиц.
Размер крыла, словно размер стиха.
Высота озвучена утиной исповедью.
Небо прошито полётной ритмикой.
Венецианские купцы чертят на старых
картах,
к северу от Приазовья,
нерушимые границы птичьей державы.
Птица, охраняющая воздушные врата.
Птица, в чьём влажном глазу запечена луна.
Певчие птицы, чернорабочие перспективы,
страстные теноры нашего безголосья,
вы пели, когда разгорались сосны возле границы,
вы пели, когда мы врастали в этот пейзаж.
Вам отпевать тех, кого хоронят в сопках.
Свидетельствовать о закопанных в безымянной яме.
Хлопотливые скворцы, словно
апостолы,
сидят у столов, где разложены хлеб и вино,
читают псалтирь,
привезенную из Почаева,
вспоминают зиму, что непременно
вернётся.
Сердце мельчайшей из ласточек сильнее
тумана.
Душа пропащей птицы стоит наших волнений.
Пусть приходит зима.
Пусть возвращается.
Пусть хозяйничает в наших полях.
Тихие,
идём за учителем по бесконечному полю.
Бредём по предвечерью.
Запомнив, повторяем:
Чем больше птиц наверху, тем меньше зла среди нас.
Чем дольше утиный гон, тем сладостней возвращение.
Бьётся наверху птичья душа.
Тянет, тянет вниз
птичье сердце.
Перевод с украинского Станислава Бельского