Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2021
A la charmante petite fille Sacha avec amour et tendresse
…Привезли его домой
Оказался он живой…
Ф. Б. Миллер. Детская считалка
Маргошку дома звали Гошей. Это так мама Марина придумала. Маргарита-Маргоша – в свою собственную честь в качестве родительницы. Но главным было другое – главным было прозвище Гоша – по боли сердца – в память о погибшем муже – отце девочки – мятежном биологе Григории Гедалиевиче Гурском – по-семейному, Гоше. Сам-то он хулигански именовал себя Ге в кубе, чем шокировал начальство и забавлял подчиненных. За три дня до рождения дочери он утонул в майском байдарочном походе, куда сбежал – yлизнул назло самому себе, струсив в преддверии Маринкиных родов, наводивших на него панический ужас инфернальной недоступностью мужскому воображению – даром, что был биологом. Он во всем был против течения – и в науке, и в жизни, и в смерти, с которой до последней минуты боролся – но не сумел одолеть стремнины весеннего половодья – судьба.
Мама на пару с бабушкой наперебой баловали ребенка, но тут же и спохватывались, переходя в педагогическое наступление. Гошка не то, чтобы явно противилась воспитательным мерам – скорее наоборот – мгновенно распознав уязвимость позиции противника – демонстрировала такое подчеркнуто унылое послушание, что все само собой обращалось в смех и веселье.
По всем статьям девочка росла проказницей-егозой. В свое время папа успел купить большую трехкомнатную квартиру, и у Гошки была своя комната – где она могла втихаря бедокурить в свое удовольствие – для начала разрисовала стены – больше по углам, чтобы не очень заметно было – и простым карандашом тоже для незаметности. Няня, как увидела, так сразу же и давай стирать рисунки – еще бы – непорядок. Ну, а Гошка, отстаивая независимость и свободу творчества, в долгу не осталась, перешла на открытую бросающуюся в глаза территорию и на цветные карандаши, а потом и на несмывающиеся фломастеры. Искусство победило – на стенах детской ее комнаты ярким цветом цвели-расцветали достижения ее творчества – няня возмущалась, и мама тоже сердилась, но смеялась. А Гошка ликовала.
Не успело ей исполниться и четырех, как грянул гром – мама вышла замуж и привела в дом какого-то там Ефима. Он ей ужасно не понравился – лупоглазый, носатый, шумный – к тому же губошлепный. Из себя важный. Да еще и в дружбу норовит. Мало того – они потом с мамой еще ей и брата родили – по имени Григорий, в память о папе, и как назло, давай его звать Гошей – понятное дело, опять же по папиным стопам. И стало их теперь двое детей и оба Гошки. Брат ей, честно говоря, совсем даже не пришелся по вкусу – орал очень, сосал маму, и пахло от него кипяченым молоком – не сказать, что приятно.
Не выдержав конкуренции с пованивающим молокососом, она не только стала сама по себе – не Гошкой, а Маргошкой, но и переименовала незвано-негаданного брата в Гришку, раз и навсегда отлучив его от памяти ее собственного отца. Но тут привалило счастье.
Как-то они всей семьей пришли в гости, а там чудо – поющий звуком рояль. Маргошку не могли оторвать от музыки – наотрез отказывалась идти домой – еле уговорили. После этого случая чертенок в ней призатих, будто погасили что-то. Ефим догадался – даром, что противный, но все-таки добрый – тут же подарил ей игрушечный рояль. Тренькающая безделица, хотя и напоминала оригинал, но очень отдаленно и маловыразительно-неодушевленно. И тогда случилось настоящее волшебство – по мамину веленью–маргошину хотенью в дом прикатило настоящее пианино – и вслед за ним появилась учительница музыки!
Маргошка стала играть-музицировать – у нее получалось. Мама не останавливалась – чтобы занять ребенка до отказа, стала учить дошкольницу английскому – все честь по чести – англичанка приходила два раза в неделю – они вместе взапой читали забавные стишки и пели дурашливые песенки – на английском языке.
Жизнь устаканилась – братик слегка подрос и стал похож на маленького человечка – Маргощка даже иногда стала звать и его и себя Гошкой – но строго наедине с ним. Они же с ним были из разных семей – фамилии были разные – она с мамой были Гурские, а мальчик с Ефимом Сандерсы. Малыш и вообще ей казался иностранцем, говорила она с ним по-иностранному – недаром, готовясь к французской спецшколе, читала-изучала французский букварь – и теперь специально для Григоши перемешивала еще не очень привычные слова из разных языков. Этим она заодно дразнила Ефима, с которым конфликтовала из-за мамы. Она знала, что Ефим не злой – но уж очень начальник – из-за всяких пустяков кричал не только на Маргошку, а и на маму, да так, что та уходила на кухню плакать. Это было ужасно – прямо сердце разрывалось, Маргошка тоже стала кричать на него, а однажды не стерпела и побила – изо всех сил, как умела – ну, он и выгнал ее в детскую и запер, тут же, конечно, пожалел и отпер, но все равно она нарочно не вышла. Мама так и не узнала об этой стычке – а то бы им обоим попало – по первое число.
Наверно из-за вражды с Ефимом у нее время от времени приключались ссоры и с учительницей музыки – девочка не понимала авторитарности музыкальной учебы и не хотела слушаться, бывало, и грубила. Та не оставалась в долгу – нет, чтобы поговорить с ребенком или на худой конец пожаловаться маме – она расправлялась с ученицей по всем правилам бесправия – как-то даже выгнала ее на мороз в одном легком платьице. Но тяга к музыке была сильнее раздоров – Маргошка терпела – маме ни слова.
Между тем, с хорошенькой молодой преподавательницей английского у нее сложились прекрасные отношения – как-то раз, глядя на кудрявую смешливую шалунью-черноглазку – она сказала девочке – если у меня будет дочь, то пусть будет, как Маргарита, и обе они смеялись – по-английски.
А потом началась школа – да не простая, а французская спецшкола– привилегированная – для детей дипломатов, ей пришлось сдавать экзамен – чуть не провалилась, но все-таки зачислили. Учиться было легко, но скучно. Лучше всего у нее получалось по-французски и по математике. Учителя ее откровенно не любили, ученики тоже – она была такая одна – и невыездная – родители не торчали по заграницам и не наряжали ее в Adidas-ы всякие разные – и наоборот – еще как выездная – родина-то ее – Израиловка – ждет-не дождется. Вроде впрямую так не говорили, но до нее доходило и без слов.
А дома и впрямь говорили об отъезде. Разговоры-то велись очень давно – еще до ее рождения папа Гурский обсуждал с мамой этот вопрос очень серьезно, да и с дошкольных ее лет, уже с Ефимом тема эта дебатировалась, можно сказать, постоянно, хотя уже не об Израиле, а о далекой Америке, куда уехала папина сестра Нора Гурская. Но до дела все никак не доходило – то бабушку – мамину маму ни в коем случае нельзя было ни оставить, ни взять с собой – ей было под семьдесят, то Маргошка с Григошкой, как назло, расхворались наперегонки – в одночасье и обвально. Впрочем, все эти обстоятельства не помешали Маргоше с мамой однажды прокатиться в Нью-Йорк на разведку к тете Норе Гурской – вот тогда Маргошка и заболела Америкой.
Но момент был упущен – Америка перестала принимать – перестройка – опоздали они. А с продажей квартиры все наоборот вышло – оказалось, преждевременно – ушел отчий дом за грошовые рубли. Это потом цены в одночасье поднялись до сотен тысяч долларов – а они поторопились с отъездом – поехали в Израиль голью перекатной – непривычно все-таки – мама Марина и отчим Ефим – оба кандидаты наук, а Ефим еще и большой пост занимал – заместитель начальника главка – зарабатывали хорошие деньги.
Поселили их в Хайфе – прелестном приморском городе в цвету – а Маргоше очень даже не милом – август месяц – жара адова и все вокруг чужое-чуждое. И язык непонятный и как-то везде полно народу – шумного, бесцеремонного – толкотня немыслимая. А тут еще на улице – она по жаре в шортиках и в маечке – толстый какой-то схватил за руку и деньги сует – еле вырвалась. Одна теперь вечером на улицу не выходит – боится.
Хотела было сразу махнуть в Америку в университет – школу только что в Москве кончила – и английский, и французский свободно – выбирай себе любой, но тетка Нора из Нью-Йорка навела справки – оказалось, бесплатно не получится – нужны деньги – а где их взять – надо для начала получить первую степень в Израиле, а там, может, что и выгорит.
Вот она и давай изучать иврит – не за страх, а за совесть и, скажем прямо, в удовольствие. И мама, и Ефим, и Гриша – туда же. У нее с мамой с языком нормально, у Гриши похуже, а у Ефима стопор. Гришка ни шатко ни валко, но пошел в школу, Марго – теперь она Марго – всех обогнала, сдала экзамены – приняли на подготовительный в университет – бесплатно – она выбрала экономику, и дело пошло.
Мама нашла работу аккурат по своей химической специальности, а у Ефима с языком никак. Ефим ни в коем случае не бездельничал – открыл свое дело – но без языка по-русски больших успехов в коммерции не случилось. Жили бедно, очень бедно. В трудах и заботах.
На мамину зарплату и скудные нерегулярные доходы Ефима вчетвером не прожить – после занятий, как могла, Марго подрабатывала – возилась со стариками, убирала квартиры, чистила авгиевы конюшни скоробогачей, нажившихся на российском беспределе и удравших в Израиль на гребне еврейской эмиграции. Часть заработанных денег она отдавала в семью, а то, что оставалось – каждую сэкономленную копейку добавляла к копейке – собирала на американскую мечту. Учеба в американском университете была не по карману – на родителей рассчитывать не приходится – стипендия нужна, ну, просто позарез, а скопленные деньги могли пригодиться, да еще как – на непредвиденные расходы.
С учебой получалось неплохо, а с подружками-друзьями не сказать, чтобы заладилось – времени на это не было – надо было заниматься на всю катушку – отсев был пугающим – еще надо было работать, деньги зарабатывать – да и не попадался ей никто по душе. Так – поверхностные знакомые, а друзей не завела. Дома обстановка накалялась – у Ефима от неудач на глазах портился характер – он кричал непрерывно на всех – больше всего доставалось отбившемуся от рук двоечнику Грише, не желавшему привыкнуть к новой жизни, но с него – кричи-не кричи, как с гуся вода. Жену же разгорячившийся глава семьи изводил не только бесконечными упреками – он рявкал на нее так, что дрожали стены, и когда она убегала, чтобы никто не видел ее слез, Марго вступала в бой – орала почище Ефима и бросалась предметами. Разумеется, Ефим утихомиривался, но ей было не по себе – стыдно очень и за себя, и за Ефима.
Наконец, окончила она университет и быстренько устроилась на работу наращивать трудовой опыт – все для фронта – все для победы – для стипендии в американском университете. И в конце концов победила. Поступила в престижный американский университет Brandeis – в магистрат изучать экономику и финансы. Целиком стипендии получить не удалось – на половину платы за обучение пришлось взять студенческий кредит, чудес не бывает.
С первого дня ей нравилось все. И учеба, и преподаватели, и студенты, и город, и просто люди – американская приветливость очень скрашивала ее непростую, бывало, и слегка голодную студенческую жизнь – по сути у нее просто ни на что не было лишних – и не только лишних – никаких денег. Зато – в общежитии был рояль – она могла играть в свое удовольствие сколько душе угодно. Не жизнь, а сказка. А тут еще – появились друзья и подруги и даже – дело-то молодое – кое-какой почетный караул тоже возник. Любовь и дружество.
Макс попал в Brandeis из Германии по международному студенческому обмену на целый год – тоже в магистратуру – по математике. Только познакомились, как приключилась не разлей вода – оба влюбились на полном серьезе. Оказывается, некоторые мечты сбываются. Тем временем Макс начал хлопотать, чтобы продолжить образование в аспирантуре в Штатах. Хотелось в MIT, но не получилось – его научный руководитель из MIT как раз уехал в Швецию, ждать было никак нельзя, и когда подвернулось оказия в University of Illinois, Макс двинул по месту назначения.
Началась любовь путем взаимной переписки. Долго ли коротко – прошло несколько месяцев, и хотя эпистолярный стиль Макса как будто не изменился – чего-то он, похоже, не договаривал, обещая написать подробно – но все тянул и тянул с письмом. Тут Марго всерьез забеспокоилась – решила, что у него нелады с новым научным руководителем и давай бомбардировать его e-mail-ом за e-mail-ом. Он неизменно отвечал, но как-то односложно-уклончиво. Своего компьютера у нее не было – проверять электронную почту приходилось бегать в Гарвард. Вот там она однажды и получила нежданно-негаданное послание от Макса – не могла поверить своим глазам – встретил – тоже из Баварии – если можешь – прости. Какая пошлость – она разразилась слезами –безудержные рыдания ее всполошили безмолвие компьютерной обители, сердобольное население которой мгновенно сбежалось на помощь – но она быстро стерла невыносимый e-mail и была такова.
Ужасно – и горько, и обидно, и одиноко. Пусто. И тут Марго повезло. Шел второй год обучения, и из родного Brandeis-а ее послали на стажировку во Францию – попали они с подружкой Дженни в Париж на триместр в ESSEC – Высшую школу экономических и коммерческих наук – тут ее французский пригодился вовсю. Новые впечатления – не до рефлексий, хотя случалось – накатывала тоска – да еще какая.
Однажды вечером – делать было нечего, и Дженни давай ее уговаривать пойти на диско. Марго – не сказать, что синий чулок – но никогда на диско не была.
Шум в дискотеке стоял анафемский – все неразличимо. Вроде и весело, и любопытно, но и страшновато – сквозь какофонию звуков явственно прорывался неудержимый аромат хищного нетерпения взбесившейся плоти, алчущей короткометражного спаривания. Не успели они с Дженни и оглянуться, как в азарте бешеной сутолоки подцепили ненароком двух французских мальчиков Мишеля и Клода. Разумеется, высокий и красивый Мишель достался Дженни, а довольно-таки невзрачный Клод – Марго – такая уж у нее планида. Впрочем, Мишель казался остолопом, а Клод, вроде, был ничего. Повстречались и разбежались – Дженни с Мишелем остались дотанцовывать, а Марго с Клодом пошли прогуляться. Ну, и как водится, заодно и познакомились-разговорились.
Большого интереса он у нее не вызвал, тем более что был застенчив и заметно робел. Но именно непритязательной скромностью и подкупал – было видно, что она ему нравилась – как ни кинь – приятно все-таки. Обменялись телефонами. Он отвез ее домой – и никаких, казалось бы, поползновений.
Но дело пошло-поехало. Стал Клод частенько заезжать – возил Марго по окрестностям, показывал Париж. Ни дать ни взять – влюбился Клод в Марго не на шутку и давай с места в карьер ухаживать – все, как положено – цветы, прогулки по Парижу, уютные кафе и ресторанчики-рестораны с изысками французской кухни в скромном благородно-незамысловатом музыкальном сопровождении – обычно соло на скрипке или рояле.
Довольно быстро выяснилось, что Клод не закончил даже лицея – сколько родители ни пытались пристроить его учиться дальше – он все бросал – неинтересно. Казалось бы, не без любознательности, и не глуп, – а учиться ни за какие ковриги. Хотя и не книгочей, все-таки с ним не было скучно – скорее приятно – лексикон, манеры, даже некоторая элегантность – невозможно поверить, что работал каким-то там заведующим в супермаркете.
Все хорошо, что хорошо кончается – перевернулась страница – завершилась французская стажировка – au revoir, Paris. Не успела приземлиться – погрузилась с головой в занятия – лекции, семинары, коллоквиумы – парижские радости остались далеко позади.
Да не тут-то было –телефонные звонки из Франции не заставили себя ждать. И письма. А на каникулы Клод прислал Марго билет – в Париж. Короче – завертелось-закрутилось. Клод не отступал – один раз прилетал в Америку, второй – правда краткосрочно. Марго аккурат доучивалась последние дни и искала работу. И нашла – в Нью-Йорке в небольшом фонде на небольшую зарплату. Но лиха беда начало.
Поселилась в Бруклине в Cobble Hill. Это сейчас престижный дорогущий район, а тогда невзыскательная студия на четвертом этаже без лифта была вполне по карману, и Марго на свой первый в жизни бонус даже смогла позволить себе в подарок пианино – сильно подержанное, 50-х годов, зато Steinway. И зазвучала в ее доме музыка.
Как раз в это время Клод возьми, да и брось работу – благо во Франции пособие по безработице вполне приличное, к тому же и долгосрочное – целых два года – вот он и приехал к Марго. Стали жить-поживать.
С работой у Клода никак не вытанцовывалось – нужен английский – пришлось заняться языком – учиться, учиться и учиться – на что только не пойдешь по сердечному веленью. Тут у него еще и кончилась виза. А у них любовь. Что прикажете делать? Один выход – жениться – что они и проделали – ничтоже сумняшеся, скоропалительно зарегистрировали брак в манхэттенском City Hall-е, второпях не проронив ни звука родителям ни в Израиле, ни во Франции.
Шила в мешке не утаишь – никуда не денешься – тайное, как назло, обязательно становится явным. В ответ на столь неприкрытое оскорбительное нарушение этикета – и в Израиле, и во Франции произошло такое громоизвержение, что испуганные молодожены тут же назначили день свадьбы, притворившись, что все так и было задумано – зарегистрироваться в Нью-Йорке, а праздновать в Париже. Опустошив их семейный бюджет, свадьба удалась на славу, хотя родительских претензий утихомирить не удалось. Зато обязаловка свадебного путешествия, окончательно разорившего их, обернулась настоящим медовым месяцем – ну, не месяцем, конечно, а скорее полумесяцем – но каким незабываемо-прекрасным.
И покатилась их семейная жизнь – как говорится – душа в душу. Клод, правда, никак не мог найти себе применения – с работой не получалось – сказывалась нерешительность характера, а когда попытался заняться импортом консервированных французских деликатесов – тоже не вышло – не было у него деловой хватки. Тем не менее идея кулинарного импорта пришлась ему настолько по душе, что он засел за учебу на бизнес-курсах для предпринимателей. К счастью, Марго нашла новую работу – куда лучше оплачиваемую, что позволило – разумеется, не без известных усилий – раскошелиться и на эти курсы, и на английские, и даже переехать в более просторную квартиру в престижном районе Brooklyn Heights.
Впрочем, Клод умел нарядно обставить быт даже и в их прежней более, чем скромной обители – цветы, приятные сюрпризы, милые безделицы, а уж с переездом в просторную квартиру жизнь расцвела празднично – семейным счастьем.
Новая деятельность оказалась значительно интереснее и к тому же обещала вожделенную green card – путь к получению гражданства. Но не тут-то было. Как снег на голову, грянула рецессия, Wall Street залихорадило – ну, и как водится, очередные увольнения не заставили себя ждать. И Марго уволили. Была бы green card – нашла бы работу, может, не сразу, но нашла бы – а так – конец, никуда не устроиться. Что делать? В Париж!
Клод даже обрадовался – с американской жизнью у него не сказать, что получалось. А Марго – тоже не очень испугалась – Париж, так Париж. Даже интересно, страшновато, конечно, но интересно.
Поселились в небольшой очень даже хорошенькой квартирке в центре Парижа, в более, чем приличном районе Alma Marceau поблизости от министерства иностранных дел и Эйфелевой башни. Клод пошел на работу в супермаркет. Казалось бы, для Марго проблем с трудоустройством быть не должно – прекрасное американское образование, более, чем серьезный Wall Street-ский опыт – ан нет, должность-то нашла и очень быстро, но работа оказалась хуже горькой редьки – деятельность просто сродни безделью, обстановка на редкость бюрократическая, к тому же платили унизительно мало. Ну, она и давай искать, и нашла – конечно, с Wall Street-ом не сравнить, но жить можно.
Тут-то они с Клодом родили девочку Сонечку – Сони Делоне – казалось бы, в честь художницы, но нет – просто так подгадалось. Все бы хорошо и прекрасно, да Клод никак не может себя найти – я бы в сомелье пошел – пусть меня научат. Курсы сомелье очень даже дорогостоящие – но Клод, глядя на успехи жены, не хочет больше в супермаркете вкалывать – и непрестижно, и тяжело, а по винной-то части вроде и поблагороднее будет, да и платят немножко больше. С божьей помощью и с грехом пополам, и не без участия Марго кончил, наконец, Клод курсы, а чтобы устроиться по специальности, никак у него не получается.
В результате у Марго ни минутки свободной – и по работе, и с малышкой, и в помощь мужу, задумавшему открыть собственное дело. У Клода все плохо получается, он и неумейка, и слушать никого не хочет, да и культуры не хватает. И капризничает, как малое дитя – это с женой, а в миру трусоват и нерешителен.
Между тем девочка Сонечка – симпатяга, каких свет не видел, растет-подрастает и посему требует родительского внимания, а в доме обстановка накаляется – неуспех никому не идет на пользу. Ну, и пошел Клод искать утешения на стороне – француз все-таки, даром, что из себя не очень видный. Марго хоть и не сразу просекла, в чем суть – но, как просекла, тут же – от ворот поворот. Клод на колени – плачет-умоляет. Что тут поделаешь – да и Сонечку жалко. Ладно – первый раз прощается. Хотя гадко, но, пожалуй, обиднее всего – любовь у нее не то, чтобы притупилась или потускнела – выветрилась любовь, осталась усталость в сопровождении тупой сердечной боли, и непонятно откуда взявшееся чувство вины. Такая вот сложилась у них оркестровка семейной жизни.
При всем при том, Клод жену свою любил – как умел – без божества, без вдохновенья, зато – привязчиво и смиренно. А уж гордился ею, можно сказать, до невозможности – еще бы – и на вид – чистое загляденье, и умница – просто супер, и нежно заботливая – вдобавок из другой почти непонятной благородной жизни – прямо всем на зависть. И между прочим, путевка в жизнь. Нет, он не сразу осознал это. Он вообще думал медленно и на короткие дистанции. Да и в каком бредовом сне могла пригрезиться такая удача непритязательному мальчику из мещански унылого парижского предместья.
А Марго после конфликта будто одеревенела. Клод ее начал раздражать – опять потерял работу –из продавцов винного отдела его просто выслали на полставки в овощи-фрукты – грузить апельсины бочками – интриги…
Если верить брюзжаниям Клода, то амбиции в супермаркете куда почище будут, чем в финансовом мире, где Марго уже сделала довольно приличную карьеру. Так-то оно так, но рынок ценных бумаг вечно лихорадит – бесконечные реорганизации и увольнения, а Франция в парижском исполнении – это тебе не Нью-Йорк, где всегда рады притоку свежих мозгов. Здесь – без связей – никуда. А какие у нее связи? Никаких. И еще надо держать нос по ветру, а она не умеет. Но все-таки придумала, поднатужилась и написала статью – очень даже дельную – начальство статью эту милосердно подмахнуло, разумеется, впереди ее имени, и милостиво послало в более, чем приличный научный финансовый журнал. Так что, когда она осталась без работы – публикация помогла – позиция нашлась без промедления, хотя и не без нервотрепки.
Сонечка заметно скрашивала жизнь родителей – кое-как примиряя их друг с другом. Марго буквально разрывалась на части, чтобы побыть с доченькой, в этом смысле Клоду было куда легче – на работе меньше двадцати часов в неделю. Казалось бы, услужливо-послушный и вполне домашний, ан нет – у него всегда находились какие-то неотложно-первостепенные дела. Тогда-то Сонечка, оставшись вдвоем с мамой – когда по вечерам, когда по выходным – всласть музицировала – это было их время – Сонечка пела – и сама по себе, и с мамой вместе, мама аккомпанировала, а бывало, и Сонечка немножко на пианино одним пальчиком подыгрывала – было уютно-весело.
Марго понимала, что Клод не отказался от интрижек, а то и вовсе пристроился к доброй сочувствующей душе – ситуация была вполне оскорбительной, но конфронтация казалась еще противней. Хотелось просто сбежать. Но куда? – как? – больше всего болела душа за доченьку – та была привязана к отцу, жалела его – вечно хныкающего из-за неудач, обиженного на все и всех на свете.
В свою очередь, и Клод осознал, что они с Марго все-таки с разных планет – тем более, что подвернулась замена по имени Жанна – не из мечты – из жизни. Здравомыслящая, никаких затей-закидонов – классической музыки, музеев и книжек – тоже родом из предместья, без университетских дипломов и всяких премудрых зловредностей – воспитательница в детском саду, разведенная, обеспеченная более, чем приличными алиментами на трех мальчишек-подростков, и очень кстати беременная четвертым – от него. Не красавица, но вполне ничего себе, главное – своя – понимающая и его и обстоятельства. С разводом не торопила, но разумно настаивала ковать железо, пока горячо – по французским законам заработки Марго обеспечивали практически не работающего Клода хорошей денежной компенсацией – для этого дела у нее был адвокат, который в свое время все обставил, как надо.
Клод никак не мог отважиться – тянул, как только мог, не в силах сделать последний шаг – тут уж и Жанна начала терять терпение, и давай подзуживать – она это умела.
Так или иначе, однажды истерзанный нерешительностью бедняга Клод все-таки открылся Марго – придавленным шепчущим голосом с плачущими интонациями попрошайки смиренно обратился он к ней с давно ожидаемой просьбой о разводе.
Толчок в сердце – нет, удар. И разом облегчение. И еще – как сказать ребенку? Марго ни в коем случае не хотела портить отношения дочери с отцом. Ни одним словом самолично не обмолвилась она по этому поводу – в ответ на пространные объяснения Клода только кивала головой и улыбалась изо всех сил, как китайский болванчик.
В суде выяснилось, что Клод обобрал жену до нитки – не сказать, что в их семье водились большие капиталы, но все, что было, присудили ему, как малоимущему, вплоть до денег, предназначенных на Сонечкино образование.
А потом он начал вывозить мебель. Оставил кровати, пару стульев и половину ширмы, тщательно разрезанной им по случаю разделения имущества. Ширма эта a la Klimt была расписана художником по заказу – сюрприз для Марго ко дню рождения. Клод умудрился прикарманить даже серьги – подарок родителей Марго к свадьбе, не говоря о других украшениях-сувенирах. На все это Марго ни слова – Сонечка остается с ней – а что может быть важнее?
Невозможно поверить – что она провела с ним больше десяти лет. Боже, да он похож на крысу – жалкий, какой-то ускользающий, с настороженными пуговичными оловянными глазами и большими белыми зубами, кстати, вставленными незадолго до развода взамен желтоватых неопрятных – разумеется, за ее деньги.
После бракоразводного кошмара и опустошающих набегов Клода, когда у них уже нечего было взять, их жизнь с Сонечкой покатилась своим чередом без крутых поворотов. Они сменили квартиру – ребенок растет-подрастает. Получилось куда как удачно, хотя и с известным напрягом – новая квартира и значительно больше, и в очень хорошем районе Jardin des plantes. И у мамы, и у дочери большие комнаты в полной изоляции, и есть где заниматься, не мешая друг другу.
Сонечка быстро привыкла к отсутствию отца в обиходе, хотя каждые две недели не без удовольствия проводила в его новой семье – благо там было полно детей, включая новорожденного полу-братика, которого она безоговорочно полюбила. И их новая квартира в немудрящем пролетарском спальном пригороде, между прочим, купленная на бракоразводное пособие из кармана Марго, ей тоже очень нравилась, главным образом, из-за узнаваемых вещей из их домашнего обихода. По возвращении домой она часто плакала, жалея отца:
– Мама, они такие бедные, помоги папе. У них совершенно нет денег. Папа говорит, мы можем им помочь, потому что мы богатые. Мама, ну, пожалуйста – нехорошо жадничать.
– Сонечка – если надо, папа со мной сам поговорит, а тебе не стоит вмешиваться – это невежливо и по отношению ко мне и по отношению к папе.
– Но он же просил…
– Хорошо, я с ним поговорю.
Нет, она не стала с ним говорить. Мизерно-пустяковый и мелкотравчато ревниво-завистливый – ну его – надо просто забыть.
Между тем у Сонечки прорезались довольно серьезные музыкальные способности – по этому поводу Марго тут же затеяла для ребенка музыкальные уроки. Их давала Лариса Марковна Авалиани – очень хорошая пианистка московского происхождения, которая не могла не нарадоваться на Сонечкины успехи. Заодно она пристрастила девочку к русскому языку. Так что к общеобразовательной добавилась по выходным русская школа, где она стала учиться с большим интересом.
Ребенок не только читал запоем и музицировал в свое удовольствие – она стала писать-сочинительствовать. Получалось просто здорово.
Гуманитарные-то таланты налицо, а с математикой горе-горькое. Попервоначалу Марго стала сама заниматься с дочерью, да ничего не вышло. Пришлось обратиться за помощью к специалисту – математику, и случилось чудо – Сонечка приохотилась к совсем недавно ненавистному предмету.
Профессор Ecole Polytechnique Шарль Лоран отнюдь не был школьным учителем, а занимался он с неуспевающими младшеклассниками в память о погибшем сыне-подростке, так и не успевшем освоить премудрости школьной математики. Подход у профессора отличался от канонического – никакой дрессировки – его забавные логические головоломки, незаметно подводили не только к букварю школьной обязаловки, они увлекали дальше –в понятливость и находчивость, и еще – в упорядоченность мышления. Марго не могла нарадоваться – ребенок умнел на глазах.
На последнее занятие по математике Сонечка пришла с букетом цветов. Профессор был заметно растроган. После всех причитающихся по уроку задачек он усадил девочку за чай с конфетами и стал расспрашивать о том о сем – такого не было никогда. Тут Сонечка возьми, да и расскажи, что усиленно готовится к музыкальному конкурсу.
– Пригласите меня на ваш концерт.
– А вы придете?
– Конечно, приду. А кого вы еще позовете?
– Папа, скорее всего, не придет – он с нами в разводе и очень занят в своей семье, а мама, конечно, придет, и моя учительница музыки тоже обязательно будет.
Готовилась она к конкурсу куда как добросовестно – каждую свободную минутку за пианино, как пригвожденная. Когда Марго рассказала Клоду о конкурсе, тот не замедлил откликнуться:
– Ты бы купила нам рояль – у нас есть место – кабинетный рояль вполне установится, а не хочешь – купи пианино, хотя лучше, конечно, рояль. Она бы не теряла времени – играла бы и у нас.
Марго промолчала – главное, чтобы ребенок ничего об этом не знал, ради этого и обиды можно перетерпеть. А обиды резали болью, и просто до тошноты – унизительно-противно очень. Стыдно.
Но тут, назло всем врагам, Марго повезло – Сонечкина фортепьянная наставница Лариса Авалиани – известная не только как пианистка и педагог, но и как музыковед, попросила перевести на английский ее довольно любопытную искусствоведческую статью, и в качестве оплаты предложила дать по-прежнему музицирующей Марго несколько уроков. Это обернулось настоящим счастьем – у Марго никогда не было преподавательницы такой высокой квалификации. У тому же несколько бесцеремонно-прямолинейная Лариса неожиданно не просто похвалила ее, а можно сказать, вознесла:
– Таких способных учеников, как вы, у меня теперь никогда и не бывает. Дочь у вас очень талантлива – если у нее хватит терпения – она может далеко пойти – но вы даже интереснее. Время, конечно, упущено – но я знаю, что говорю.
…На конкурсном концерте они сидели рядком – все трое взрослых Сонечкиных гостей – папа не сумел выбраться – дела разные. Зато мама, как всегда, тут как тут, и при параде – первая доченькина болельщица, и, конечно, учительница музыки Лариса Марковна – торжественная, заметно взволнованная – еще бы! – это она главный организатор-вдохновитель ее участия в этом конкурсе, и – ура! – профессор Лоран все-таки пришел, да к тому же с цветами.
У Сонечки получилось совсем неплохо – она играла без напряжения с тем погружением в музыку, которое дается не всем и не всегда. Похоже, выступление удалось – Сони Делоне аплодировали, как будто, больше других. Разгоряченные заметным успехом, они вчетвером отправились в ресторан – праздновать. Было очень приятно, даже сердечно – как будто знали друг друга давным-давно.
Дома Сонечка заметила:
– Мама, если он на тебе женится и мне опять понадобятся уроки по математике, платить ему не надо будет – правда, здорово?
– Откуда у тебя такая расчетливость – неужели не стыдно. И потом – какое женится – он меня в упор не видит.
– Женится, женится – вот увидишь!
Этот, казалось бы, шутливый разговор огорчил Марго. Девочка тоскует по нормальному семейному дому. А что она может ей предложить? Ничего. Случалось, конечно, разное – да всякий раз неудачно. Не то, не то. Не то. А профессор Лоран, похоже, положил глаз на энергичную молодую блондинку Ларису – туда ему и дорога. Хотя он Марго очень даже понравился, да не по Пахомке шапка. Ничего – переживем.
Судьба распорядилась, как попало – непредсказуемо. Через неделю позвонил профессор Лоран, пригласил Марго на выставку Леонардо да Винчи.
– А что я говорила? Я всегда права. Надо слушать дочь – она знает, что говорит.
– Да замолчи, ради бога. Это он из приличия.
После выставки они посидели в ресторане. Шарль – он попросил называть его по имени – сначала было трудно, но освоилась – Шарль расспрашивал о работе – было заметно, что не из вежливости – ему было интересно.
– То, чем вы занимаетесь, для математика достаточно любопытно. Давайте поработаем вместе. Может, что и получится.
От счастья Марго совершенно потерялась. Хоть и ненамного старше, он вызывал у нее почти детское уважение. Кстати, у Сонечки уважение стояло на последнем месте – ей он просто нравился – ох, уж эти современные дети – кто их поймет. Дерзкая дочь нещадно дразнила смущающуюся мать.
Как снег на голову грянуло известие – Сони Делоне прошла на второй тур конкурса. Тут же она бросилась звонить отцу – очень хотелось, чтобы пришел на концерт. Профессора Лорана она тоже пригласила. И Ларису Марковну, само собой. А пока суд да дело, надо готовиться к конкурсу.
Но всё расставил на свои места коронавирус. Жизнь ушла в подполье. Конкурс отменили по причине карантина. Под тем же предлогом – для кого копейки, а для него деньги – Клод перестал платить алименты на содержание дочери. Маска – я тебя знаю!
Когда это кончится? А кто его знает… А пока правит балом маскарад.