Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2021
* * *
Дней воздушные пузыри
Надуваются. Подождём.
Очень яркие у зари,
Очень мокрые под дождём.
Рассыпаются – подышать
Крошкой, брошенной воробьям.
Понедельники не спешат,
Собираются по краям.
В небесах дыра, медный грош,
Солнце раннее, шагом марш!
Ливень утренний – не пройдёшь!
Тучи к вечеру – мятый фарш.
Без команды никто, нигде,
Даже ветер пустой не крут.
Кто вообще бы на них глядел,
Если б мы не дышали тут?
* * *
У нас не запирали дверь
Замок английский только на ночь.
«Дверей всего у жизни две», –
Так говорил сосед Иваныч.
Он зимним утром на снегу
Меня привязывал к овчарке:
«Держись, сейчас я побегу,
Она тебя на лыжах в парке
Потащит быстро за собой.
Держись за палку, не теряйся».
И мчались я и снег сухой.
«На повороте наклоняйся!»
И я стоял, летел сквозь снег,
Там всё осталось, как в начале:
Собака мчится по лыжне.
Снег белый. В мире нет печали.
* * *
Село Курортное с горячею землёй,
морщинистой, как старческие лица,
и плоскою, как поле с кавунами,
большущими, у сторожа за рубль
и за бутылку можно унести.
Обрыв у моря в глиняных ступенях
под ветром, вечно дующим вдоль склона,
песок холмистый, как большая карта,
и мы на ней прокладывали путь,
как будто создавали государство.
А вечером вино – бурда с махрою,
и каждой ночью счёты сводят звёзды,
как игроками брошенные кости,
по ним дорогу можно не найти,
и потому трескучий кукурузник
в час утреннего молока парного
садится у забора бабы Нины
в густую деревенскую ботву.
Собрав арбуз, вино, песок и звёзды,
мы улетаем в следующий год.
* * *
Во Львове моём говорили на ста языках
И улицам дали названья общин и дорог.
Зарыта в брусчатку, под нами стекает река,
Такой неширокий был в городе ров и порог.
На Русской[1] – святители, а на Армянской Христос,
Распятый, как все, к алтарю, деревянный, прибит.
Церквей, колоколен, часовен, костёлов за сто,
И сто языков, и на каждом их Бог говорит.
А осенью пламя листвы зажигает костёр,
И храмы забыли и битые стёкла, и склад.
И центром у города стал не обком, а костёл,
И все языки зазвучали и складно, и в лад.
На клавиатуре брусчатки распишут влюблённых,
Язык древних львов и камней понимает любой.
Я, званием старый львовянин, живу награжденный,
И Львов – моя родина, родина значит – любовь.
А Львову столетья, что жителям вёсны и зимы.
Сидит на каплице Христос, дожидаясь восхода.
Мне улочки эти, как старые фильмы, любимы,
Там издали машет рукой, не вставая, Свобода.
По Сербской и Староеврейской войду в поворот,
Где призрак остался разбитой войной синагоги,
Где камни легли на несчастья, храня мой народ,
И где на траве собираются львовские боги.
Стопу трёхоконную прошлое ставило в строки
А мы, преходящи, своим настоящим мельчим.
Мы учимся плохо и не понимаем уроки.
Всё б нам воевать! О любви стоязыко молчим.
* * *
Разбитая небесная дорога,
распятый воздух, мусор по краям,
упавший знак «деревня Мыубога»,
на камне краской: «Вы куда, а я?».
И никого, и тишина такая,
как будто похоронен, все ушли
и унесли ключи к воротам рая,
а говорили, вроде не нашли.
Деревня без дымков и без порога.
Монету бросить, посчитать на чёт?
Под камушком бумажка, подпись Бога,
над подписью оценка «незачёт».
* * *
Струной, натянутой меж деревом
По бывшей ранее строке,
И между югом, небом, севером
И сердцем в левом кулаке.
Там есть какие-то созвучия,
Которые на взлёт во сне
Похожи, и набор из случаев,
Летящих облаком в окне.
А как измеришь долю правды,
Зажатой в паузе меж слов?
Они, нечитанные, рады,
А я, читающий, готов.
Но эта сладкая надежда
Так разлетается легко,
Как карнавальная одежда –
И пробки прочь из Veuve Cliquot.
Определишься, где стоишь,
Ищи-свищи, чего ты стоишь.
Пока ты не заговоришь,
Не понимаешь, что построишь.
Узлы на намять заплетёт,
Возьмёт себе краюху хлеба.
На землю посмотри и небо,
Где голубь веточку несёт.
[1] Русская, Армянская, Сербская, Староеврейская – названия львовских улиц.