Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2020
* * *
Вот пришёл к нам половец и печенег,
правда, встреча снова была не очень…
Вероятно, выпадет летом снег,
а весною наступит осень.
На портретах уличных государь
озабочен втуне величьем новым.
Вероятно, будет гореть фонарь
среди бела дня на столбе кондовом.
Но не ясен пень, отчего сквозит
на семи холмах – так что ломит кости…
Вероятно, кто-то нанёс визит,
но совсем не тот, кого ждали в гости.
А в эфире летопись из купюр,
только ветер всё же ломает лопасть…
И совсем уж точно спасёт бордюр
от падения в пропасть.
КЛАССИЧЕСКОЕ БРЮЗЖАНИЕ
диптих
1
Бесполезное кружение,
опоздало окружение.
Ждут.
Клетка уже, пояс туже,
жар внутри и зной снаружи.
Жгут.
Или, может,
ножевое?
Да, задели за живое.
Позабыли, как важны
были ножны.
Не нужны
плач иль звукоподражание…
Жёстки рёбра лежака.
Лишь тревожное дрожание
как жужжание жука…
2
Кто мы?
Просто дрожжи жизни?
Иль в душевном неглиже
Тварь дрожащая отчизны
На бесславном рубеже?
Громче едем, ближе будем.
Больше горя – меньше слёз.
Вожжи, дрожки, тряска буден,
Дребезжание колёс.
Только лошадь без подпруги.
И похоже, нас уже
Посчитали на досуге
Человеческим драже.
* * *
не задалась карьера у курьера
ему приснился скользкий край карьера
и он проснулся сам себе изгой
а в небесах все шито да не крыто
и дождь как из дырявого корыта
льет разбиваясь звонкой мелюзгой
куражится природа или плачет
и ничего практически не значит
ни корочка родного мгу
ни сон ни явь
да и зарплата скачет
от минуса до больше не могу
упаковав себя в конверт плащевки
он вышел из несломанной хрущовки
спустился в надоевшее метро
доехал не спеша до баррикадной
дождь кончился почти уже отрадней
осталось лишь голодное нутро
решаемо ближайшею стекляшкой
а вот и солнце желтоватой бляшкой
и зоопарка башенки и кря
утиное
подумал у вольера
не задалась карьера у курьера
но хороша палитра октября
* * *
Вот и колодца квадратное сопло.
Чудище обло.
Водная гладь кружевом чёрным блестит и узорна.
Чудище обло, озорно.
Воздух-земля, двум стихиям меж ними просторно.
В этот зазор ледяной погрузиться зазорно?
Чудище обло, дозорно, притом – беспризорно.
Чудище обло, озорно, огромно,
чудище лаяй! – похоже на гром, но…
Будет подводно сначала, а после подземно.
Чудище обло, озорно, огромно, стозевно.
Сопло колодца
смеётся –
в нём звезды очнулись игривою рыбною стаей.
Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй,
хочет сожрать их всем скопом, всей гордою мордой, сторазно!
Чудище обло, озорно, огромно, заразно…
…да не умеет –
хладный огонь обжигает и зево немеет.
Воздух дрожит от испуга и холода,
лая,
нежный мой зверь, я уже не боюсь,
не желая…
* * *
Вороне как-то Бог послал котёнка.
Она его третировала вволю,
слетая вниз, готовая сожрать.
Котёнок, в меру сер и полосат,
по кличке Томас, так вот, иностранно,
его прозвали сторож или дети,
отчаянно на все лады мяукал.
Но время шло. Он вырос – от ушей
и до хвоста. Всеобщим стал любимцем.
А вот его крылатое исчадье –
заклятый друг и закадычный враг –
Вы слышите? – она кричит не «карр»,
а по-кошачьи, хрипловато, «мяву»!
Порой народ, гуляющий, больничный,
пытается заснять сей феномен,
и говорит: однако прилетела,
соскучилась по котику – зовёт!
И лучше нет истории – из местных,
на этом неухоженном квадрате,
где рослые и старые деревья,
и лавочек не густо… И ограда,
заросшая кустами и травой.
Трамваев мелодичный перестук,
двухкорпусный пятиэтажный дом,
где двери днём обычно нараспашку,
и на стене, у главного подъезда
висит табличка:
онкодиспансер.
* * *
Кипит больничная страда:
круговорот людей –
не дни, не месяцы – года.
Тут всё – видней.
С шести утра уже звучит
речь Главного, бодра.
Он полусогнутым кричит:
– Походка от бедра!
За ним – Асклепия слуга:
прекрасна и строга,
и Снежной королевы вид
пугает и бодрит.
Почти торжественный кортеж:
врачи идут в обход.
А после: белый, красный, беж
вступают в хоровод.
Болезнь оскалилась, как зверь,
Засела, что беда.
Ах, Авгий! – все твои, поверь,
конюшни – ерунда.
Взбешённых клеток – побороть
попробуй – энный вал.
Тут вёдрами больную плоть
выносит персонал.
Тут режут – вдоль и поперёк.
Сама судьба – хирург.
И скальпель, что тебя сберёг,
быть может – демиург.
Всепоглощающий наркоз
отправит к облакам.
И тело, данное в износ,
ещё послужит нам.
А сколько дней – не сосчитать.
Но в Книге Бытия
ещё успеешь почитать
живую букву «я».
* * *
Ты на то заточен, чтобы быть.
Заточён в телесном и небесном
для того, чтоб вскоре позабыть
два в одном в падении отвесном.
Белый флаг выкидывать не мне! –
клич твой бодрым эхом раздаётся.
Все сдаются – на такой войне,
рано или поздно – всё сдаётся.
Оставляя небо на потом,
впрочем, и земное всё – по лени,
знаешь, что заезженный паром
увезёт однажды от мигрени.
Неужели голова болит?
– нет, по анекдоту – лишь мешает.
И звезда с звездою говорит,
к счастью! – и пока не приглашает
* * *
Слово-воробей,
вылетело –
поймала.
Нахохлилось.
Не летает больше.
МОСТ
Эти стрелы перил:
мне хватило бы сил,
но не хватит наверно.
Этот мост оперил,
а потом повторил:
небо в каждом – безмерно.
Все уборы – долой,
в облака – с головой,
словно всех – увенчали.
Тут – лишь ветер пасёт.
Вот и связано всё,
или все – как вначале.
А узор остальных
этих петель стальных –
их не девушки пряли.
Этот веер моста!
Мне дожить бы до ста,
но получится вряд ли.
Эта зависть проста:
за верстою верста? –
шаг за шагом всего лишь.
Улетает душа,
и – дыша-не дыша
своё тело неволишь.
Этот мост через рост –
клюв дороги и хвост,
а река серебрится:
вот и крыльев размах,
и развеянный прах
не чернеет – искрится.
* * *
Если кажется: венец –
крыша выше,
ты – пожизненный жилец
данной ниши.
Ожидание беды
горло свяжет.
Бочка лишняя воды
камнем ляжет,
и обиженным в аду
не поможет.
Не иди на поводу –
коли гложет.
И ходить порожняком –
незадача.
Только если – должником
в стену плача.
И как манны, с высоты
ждать ответа –
сдвинет рамки темноты
сила света.