Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2020
Родился в 1948 г. в СибЛаге Кузбасса, куда были депортированы родители. Рос в шахтёрском г. Анжеро-Судженск Кемеров. обл. С отличием окончил Кузбасский политехинститут. Учёная степень – кандидат техничнаук. Более 20 лет работал в Сибирской Академии наук СССР. Около 120 научно-технических статей. Автор более 300 изобретений, признанных в СССР и России, и более 50 международных патентов. Книги: сборник рассказов «Дурнина», сборник иронических стихов «Письма из провинции». С 1992 г. живёт в г. Кассель.
РАСПОЛНЕЛ, РАЗЖИРЕЛ, РАЗДОБРЕЛ
Когда, пожив несколько лет в Германии, подзабыв извечные российские заботы о насущном куске хлеба, округлев лицом, вы появитесь в родных российско-эсэнгэвских захолустных местах с низкой плотностью новых русских, то вам представится возможность протестировать отношение к вам бывших друзей, полузабытых знакомых и уже плохо узнаваемых родственников.
Люди, для которых вы были всегда малоинтересны, которые, возможно, считали вас существом пустым и бесполезным, которые за глаза называли вас «ни рыба, ни мясо, только запах кваса» и смеялись над вашей манерой носить пёстрые рубахи навыпуск и смазывать волос топлёным бараньим жиром, эти люди, увидев ваш заграничный животик, скажут коротко, без эмоций, нейтральным голосом: «Располнел».
Ваши бестолковые рассказы о далёкой жизни слушать они не будут, так как уверены, что такой человек, как вы, может жить только пошлой жизнью, куда бы вас судьба не забросила, какое бы количество немецких денег вы ни получали и на какой бы иномарке вы ни ездили. Это обидно, но не исключено, что значительная доля правды в этом есть.
На нейтральную реакцию этих людей, лучше всего нейтрально и ответить: послать их всех подальше и включить новенькую кинокамеру, делая вид, что снимаете фильм по специальному заданию RTL про расплодившихся бездомных собак вашего бывшего отечества.
Запустение, которое так хорошо можно увидеть через глазок кинокамеры, не тронет вашего сердца, а только утвердит в превосходстве западной жизни, западной цивилизации и западного народа, с которым вы живёте, но к которому вы никакого отношения не имеете. Но об этом местным жителям, пережившим перестроечные трагедии, лучше не рассказывать.
Зачем им знать, что вам с трудом удаётся заработать немного больше прожиточного минимума. Для них, местных, этот минимум желанный и недостижимый максимум. Зачем им знать, что многие годы в Германии продукты вы закупаете только в магазине для бедных, где цены с большой скидкой, куда большинство западного народа и заходить-то стесняется. Зачем им знать, что западный люд, не без основания считающий себя цивилизованным, с вами не хочет иметь ничего общего, и вам приходится жить в изоляции.
Но какая это изоляция, если в Германию, как мухи надоедливые, налетели ваши бесчисленные родственники, которые, как и вы, освободились от своих подсобных хозяйств, от подневольного колхозно-совхозного труда и занялись интересной работой: уборкой тысяч гектаров немецких жилых и производственных помещений, или ремонтом бесконечных европейских автобанов. Эти родственники, сбившись в гудящий рой, отмечают по переуплотнённому графику все дни рождения, всех летающих и ползающих братьев, сестёр, снох, кумовей, дочерей, племянниц, внуков, бабушек, крёстных отцов и просто хороших людей, которые поселились по соседству.
А нейтральные люди для жизни самые удобные. Опасность всегда исходит от тех, кто вас терпеть не может или очень уважает. Те, кто вас искренне не мог терпеть, кто ещё хорошо помнит все ваши дурацкие выходки, кто и вашего покойного папашу считал придурком из-за крайне нестабильного характера и больного самомнения, эти люди, увидев вас бодрого, слегка загазованного по поводу встречи с печальной родиной, скажут, зло растягивая губы: «Разжирел». Держитесь от них подальше. Это самая обыкновенная зависть. Да, завидуют, что им никогда не представится возможность пережить те западные трудности, которые оставили на вашем невыразительном лбу глубокую косую морщину. Как, это не морщина? Ах, это в прошлом году вы неудачно об стол. Простите. Но всё равно эти, с их «разжирел», – вас не любят.
Вы человек с широким пониманием жизни, вы уже провели два коротких отпуска в Турции и, даже, были один день в Париже. Да, вы уже знаете, что любовь можно купить. И сами уже сделали одну неудачную покупку, о которой и вспоминать не хочется. Но в данном случае вложение капитала совершенно бессмысленно, так как вы сами вот этих и вон тех, которые выглядывают из-за шторки, ну, просто терпеть не можете! Нет, нет, не пытайтесь нервными руками вытянуть кол из плетня. Успокойтесь, всё будет хорошо. Ну, приблизила вас к психическому заболеванию западная жизнь, – это понятно, только зачем кинокамеру, как булаву, над головой вращать?
Поверьте, всё будет хорошо, потому что навстречу вам идут ваши настоящие друзья, они любят вас до сих пор! А как это проверишь, как в душу-то заглянешь? А очень просто. Когда они увидят, что две нижние пуговицы вашей рубахи расстёгнуты, и ваше волосатое брюхо, измученное ремнём, рванулось наружу, в своём законном стремлении оглядеть родные просторы, то они скажут радостно, любовно: «Раздобрел». А это слово по-иному, как любовно, и не выговаривается. Раздобрел – стал добрее, стал богаче. Раздобреть может только добрый, приятный человек. Разве мы ожидаем доброты от худых, тощих, больных, бедных? Нет. Это «раздобрел» распространяется на тонкую сферу души и на ваш абсолютно материальный волосатый животик, и на ваш кошелёк. У раздобревшего человека кошелёк пустым быть не может. У раздобревшего человека достаточно доброты, чтобы со старыми корешами, которые выглядят и тощими, и бедными, опустошить этот кошелёк, а в конце последней прощальной гулянки заложить новый пустой ненужный чемодан и купить на всю братву хорошего местного портвейна.
И какое это будет прощание! Сколько будет приятных слов, дружеских суровых мужских рукопожатий. Как эти сорокалетние ребята, которые никогда не повзрослеют, будут клясться в вечной дружбе, обнимать ваши расправленные плечи, больно хлопать по спине. А самые ранимые и ослабевшие от двухнедельного празднества, будут лезть целоваться, плакать и просить оставить что-нибудь на память. И все, кто ещё будет способен осознавать происходящее, кто не отошёл по малой нужде за деревянную сараюшку автовокзала, кто не задремал у подножия одинокого тополя рядом с кассой, все они будут настойчиво талдычить: «Витька, дай слово!» И ты дашь верное слово товарища ещё и ещё раз приехать сюда, ведь только тут тебя так любят и всегда ждут.
1999 г.
КОЛЬ НА РУССКОМ ПИСАЛ…
Я наличники ладил резные,
Свой, особый, узор вырезал.
Не писал я стихов для России,
Но любил её, коли писал.
Я не плакал,
прижавшись к берёзам,
Молотком по стамеске – тук-тук.
Проливал свои пьяные слёзы
Непутёвый старинный мой друг.
Буду бит или изгнан с позором,
«Был он кто?» –
станут все вопрошать,
Мне хотелось особым узором
Окна русских домов украшать.
Собирал свежих досок обрезки
И славянский заучивал слог,
А с собою таскал я стамески,
Как алкаш под полой – бутылёк.
Вам наличники ладил резные,
Хоть и всё наперёд уже знал.
«Ты любил меня?» – спросит Россия,
Да любил, коль на русском писал.
Мастерил я с утра до заката:
Вот – узор, вот – корявый куплет.
Но боялся спросить: «А сама-то,
Ты любила меня или нет?»
ПИСЬМО ЕВГЕНИЮ ЕВТУШЕНКО
Ну как там за кордоном,
Женя, Жень?
Теперь туда все едут за туманом,
А в Забайкалье всё короче день,
И темень наступает рано-рано.
А за Байкалом длинная зима,
Умеют там солить капусту с чувством, –
Поэзии тяжёлые тома
Кладут, как гнёт, на белую капусту.
И выгоняет этот гнёт рассол,
В нём плавают моркови красной дольки,
Ну, а стихи, хоть даже гость зашёл,
Не растревожат никого нисколько.
Ну, как там в Оклахоме этой,
Жень?
Бывают холода?
Иль чаще жарко?
Поэзия – это такая хрень,
Доступная врачу и санитарке.
А в Забайкалье режут поросят,
Потом бычкам вставляют дуло в ухо.
И крестятся старухи: «Боже, свят!»
Когда в ноутбуке познают порнуху.
Нам стало, Женя, легче во сто крат –
У нас есть фронт и есть своя платформа,
И, как всегда, никто не виноват,
И нас ведут,
и мы идём покорно.
Ты надевал фуражку набекрень,
Плевал на зависть и на пересуды,
Поэзия, она – такая хрень,
Пусть не запомнят нас, поэтов, люди.
Вот стать бы напоследок нам, как все,
Представь такую чудную картинку:
Копаешь ты шесть соток по весне,
Я на подворье приколол подсвинка.
Не надо напоследок толковать,
Пытаясь разобраться в этой хрени,
Уж лучше нам капусту шинковать,
А сверху – груз лирических творений.
2014 г.
ВЕЧЕР ПОЭЗИИ Е. ЕВТУШЕНКО
В ПОЛИТЕХ. МУЗЕЕ
1
Порты хлопчатые, рубашечка,
Любитель массовых затей,
Здесь зажигает старикашечка,
Из красно-прошлого ди-джей.
В руке уже трясётся чашечка,
Но всё ещё упрям кадык,
Хоть знает этот старикашечка –
Стране его пришёл кердык.
2
Картошку жарил он на сале,
Над антологией корпел,
Он зажигает тех, кто в зале,
Тех, кто давно перегорел.
Играет всё ещё мессию,
Борца с неистребимым злом,
И любит он свою Россию
На расстоянии большом.
А быть могло всё по-иному.
А как? Не знаю – мой ответ.
Забрал с собой он в Оклахому
«Казанский университет».
Я преступление раскрою:
Забрал, забрал – всё задарма!
По карте проведу рукою,
Ну, где же «Станция Зима»?
3
Как только власть кулак разжала,
Россия из России убежала.
4
Поэзия, Ваше Величество, –
«Крыша» для клоунов и для повес,
Свет погаснет в Политехническом,
Значит, выкрали «Братскую ГЭС».
На рубахе каёмочка узкая,
На эстрадах попсовая рать.
Постаревшая классика русская
Хочет что-то ещё прокричать.
В странной роли она иностранца,
Хоть на русском ещё говорит.
Диктатура гламура и глянца
«Непрявду» не сотворит.
5
А поэт, со страною ветшая,
Передал только чашечке дрожь,
Потому что неправда большая,
Заменила великую ложь.
2011 г.