Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2020
Поэт, прозаик, драматург. Родился в Омской области в 1937г. Учился в Новосибирске. Занимался исследоваием немецких диалектов в Сибири. Работал завкафедрой иностранных зыков в пединституте Петропавловска, литературным редактором еженедельника «DeutscheAllgemeine» (Алма-Ата). В 1992 г. эмигрировал в Германию. Автор десяти книг, в том числе исторической трилогии «На волнах истории».
Мать наклонилась немного вперёд, чтобы лучше видеть стрелки спидометра.
– Ты опять слишком быстро едешь, Роберт.
– Ну, что ты, мама? Каких-то несчастных 60 км. Да при таком движении можно и прибавить.
– Да, да, – отозвался с заднего сиденья отец, – мы уже видели, как ты можешь.
Роберт промолчал – однажды он уже разбил машину; почти сразу после того, как вместе с «Жигулями» забрал родителей к себе, в город. Но что делать, если черепашья скорость действует на нервы.
– Один раз не считается, – сказал он вслух в оправдание.
– Два раза, – поправила мать.
– Второй раз был виноват не я, меня стукнули сзади.
– Ты виноват или не ты, а могло и хуже кончиться.
Да, могло быть гораздо хуже, согласился Роберт про себя. Но ведь не из-за этого же родителям осточертела городская жизнь за два года. Не из-за страха перед авариями. Отец и сам неплохо водит машину; правда, только за городом. В городе он не решается. И всё же не в этом причина их возвращения.
И он, Роберт, вроде, не виноват. Квартира у него большая, места всем хватит. Правда, высоко – девятый этаж, но ведь есть лифт. Значит, не в этом дело. Скандалов у него в семье как будто не было. Да и со снохой родители нашли общий язык. Они с женой и ребёнком вообще днём дома не бывают. Родители чаще всего оставались одни. Стоп! Может, здесь собака и зарыта? Одиночество? Дефицит общения…
Роберт выключил мотор, и машина остановилась на обочине. За их спиной дымил, шипел и громыхал город. Вдали таяли голубоватые берёзовые колки, далеко на горизонте сверкал под солнцем Иртыш. Серая лента асфальта чёткой прямой линией рассекала равнину и, казалось, уходила в небо.
– Дальше можете ехать сами, – сказал Роберт, открыл дверцу и взглянул на часы. – А мне надо поторапливаться, иначе на работу опоздаю. В воскресенье наведаю вас. Может быть, надумаете всё-таки вернуться.
– Что ты, нет, нет! – замахала руками мать.
– Посмотрим, – рассмеялся сын.
Отец тоже вылез из машины, пожал сыну на прощанье руки и сел за руль. Родители посмотрели вслед переходившему дорогу сыну, одетому в потёртые джинсы.
Затем отец тронул машину с места и улыбнулся матери:
– Поехали, мать!
Она согласно кивнула. Когда он сам вёл машину, она чувствовала себя намного уверенней, хотя время от времени и делала ему замечания. Но теперь она могла спокойно отдаться своим мыслям. А какие мысли у 70-летней женщины?
Посадили много лет тому назад на прекрасном клочке молодое деревце. С годами его ствол становился всё крепче, ветки образовали крону, оно уже не боялось дождя и сильного ветра. Осенью с веток падали плоды, их подхватывал ветер и уносил далеко от дерева. Да, плоды ветер разнёс по всей земле, но всё остальное осталось: журчащая песенка лесного ручья, утренний привет степного жаворонка и голубизна летнего неба…
Правду говорят: старые деревья нельзя пересаживать.
Когда-то в живописном селе с красивым названием Шёнталь в прекрасный летний день из леса вышла девушка с голубыми глазами, с корзинкой земляники в руках – светловолосая, босая, в светлом ситцевом платье в голубой горошек. Спелые ягоды блестели на солнце, но ещё ярче блестели её глаза. Девушка была влюблена в солдата, только что вернувшегося из армии. Солдат Клеменс Герц тоже любил её.
Первые годы их семейной жизни принесли много забот. Не было детей. Беата (так звали девушку) не могла донашивать их до конца. Клеменс защищал её от упрёков матери, ободрял: «Выше голову! Всё у нас впереди!» Лишь на третьем году супружества громкий крик возвестил о рождении нового человека. В доме стало светлее. Девочка была белокурой и кудрявой. Повеселела мама, оттаяла свекровь.
Затем родился второй ребёнок, третий… Не заметили, как домик оказался полон. Пятеро детей, мал-мала меньше. И тут грянула война…
Беата вздрогнула, когда мысли коснулись этого события. Она вообще старалась об этом не вспоминать.
– Это Яблоновка уже? – спросила она и показала вперёд, где за зеленью берёз проглядывали шиферные крыши.
– Да, Яблоновка. Считай, полдороги осилили.
– Смотри-ка, и здесь много строят.
– Значит, и Шёнталь будет городом? – с живостью спросила она.
– И Шёнталь будет похож на город, – ответил он спокойным ровным тоном.
Сейчас они ехали по сельской улице. Старые берёзы с узловатыми грязными стволами тесно стояли у самой дороги. «И здесь зелень потеряла свою первозданную свежесть, – подумал он. – Сильно поредели леса». До войны эта деревенька стояла посреди леса. Здесь, в крошечной сельской школе, Клеменс Герц начал свой долгий учительский путь. Перед мысленным взором всплыли давно забытые картины…
Поезд громыхал и трясся от напряжения. На верхних нарах лежал молодой человек. Он был голоден. Студенты в те годы всегда хотели есть. Дорога от Маркштадта до Омска показалась ему бесконечной.
За окном мелькали деревеньки, одинокие дворы, бесчисленные телеграфные столбы и пустые поля. Кости онемели от долгого лежания на твёрдых нарах. На нижней полке какой-то крестьянин узловатыми пальцами резал копчёное сало. Запах сала щекотал ноздри. Клеменс повернулся лицом к стене, но желудок заныл ещё сильнее. «Держись!» – уговаривал он себя. Не было у него ни денег, ни харчей. Но в кармане лежал диплом. Это придавало силы и успокаивало.
В Яблоновке он учительствовал только год. Однажды он нашёл на своём столе повестку; его призывали в армию.
Едва вернулся со службы в отцовский дом, как к отцу пришли из райкома партии.
– Нам нужен председатель для вашего сельсовета. Выборы на носу.
– Чем же я могу вам помочь? – спросил отец. – Не доверите же вы такую ответственность мне?
– Речь не о вас, Август Филиппович.
– Тогда не знаю, кого бы я мог Вам предложить.
– Да сына вашего! Порекомендуйте нам своего сына.
– Сына? Клеменса? Нет, он слишком молод для такой должности.
– Молод – не беда. Напротив, Советской власти нужны молодые. У него педагогическое образование, в армии служил. А это в наше время немало. Справится. Подскажем. Если надо, поможем.
И вот Клеменс сидит за письменным столом в сельсовете, представляя советскую власть.
Дверь в сельсовете не закрывалась: кто с жалобой, кто с заявлением, кто со спорным делом. Чаще всего вопросы, связанные с коллективизацией, которую не все понимали. Надо было терпеливо переубеждать, постоянно разъяснять…
Но были и зачерствевшие души, которые до самой смерти так и не расстались со своим индивидуализмом, с психологией крестьянина-единоличника. Над ними даже время оказалось бессильным. Слишком закоренелые были их привычки, покорёжены души…
Помнится, Клеменс положил на стол список с бесчисленными подписями и обратился к одному из таких:
– Вот, дядя Ханнес, подпишите, пожалуйста, что Вы против войны.
Старому Муффу[1], как его все звали в селе, было далеко за семьдесят. Он выпустил дым из-под серо-жёлтых усов, бросил окурок на пол так, что искры разлетелись во все стороны, смачно плюнул на него, тщательно растёр ногою и сказал сквозь зубы:
– А пусть её! Пусть будет война, чтоб эти колхозы развалились.
У молодого председателя свело от ярости скулы. Руки дрожали от гнева, пока он собирал бумаги. Что он мог сказать этому старому хрычу? Что с него взять? Его уже не переделаешь. Не говоря ни слова, он покинул дом.
Они тогда уже поженились с Беатой. Купили себе домик у самой опушки леса. Это была маленькая хата из саманного кирпича, на земляной крыше которой летом буйно росли лебеда и полынь. В снежные зимы вокруг вырастали сугробы выше крыши, так что приходилось прорывать в снегу туннели, потому что дверь и окна заносило полностью. Весной, когда сходила талая вода, земля покрывалась сочной зеленью. Но лес, лес был гордостью председателя. Сохрани Бог, чтобы кто-нибудь был замечен в лесу с пилой или топором!
– Осталось ещё десять километров, – прервала Беата свои мысли, – теперь, думаю, ничего уже не случится.
– А ты боялась, случится что? – спросил он с улыбкой.
– Мало ли что…
– Считай, мы уже дома.
Прямо у дороги паслось стадо. Пастух остановил свою лошадь и с любопытством посмотрел на приближающиеся «Жигули». Очевидно, он узнал пассажиров, потому что приветственно поднял руку.
– Это же Петер Адамс, – сказала мама Беата.
На сердце стало легко: она вновь увидит знакомых, с которыми так много прожила вместе, делила горе и радости…
В мыслях она унеслась опять далеко-далеко, в прошлое. Она ведь тоже была пастухом. Во время войны, когда осталась одна со своими сорванцами. Она увидела себя совсем ещё молодой, в замызганном ватнике и растоптанных мужских сапогах здесь, вот среди этой степи, ждущей, когда, наконец, взойдёт солнце и подсушит траву.
Вечером навстречу ей бежали голодные ребятишки. Надо было быстро хоть что-нибудь приготовить. То суп из листьев свёклы или лебеды, если не было ничего другого, то из клевера с полусгнившим картофелем. Хлеба не было.
Осенью работала на току, натягивала на себя длинные шаровары, перевязанные на лодыжках верёвочками. Во время работы время от времени бросала горсточку пшеницы в шаровары. Зёрна были прохладны, но жгли кожу, как раскалённые угли. «Что ж ты делаешь? – казнила она себя. – Воруешь… Если бы это узнал Клеменс, он бы тебя из хаты выбросил» Но что было делать? Чем заткнуть пять голодных ртов? Как выжить?
Дома она развязывала тесёмки, и зерно из штанин высыпалось на старое вафельное полотенце. На полу возникала маленькая кучка золотых зёрнышек. Дети стояли в другой комнате за прикрытой дверью и, открыв рты, смотрели в щелку за мамой. Мама была волшебница. Затем доставала ручную мельницу, перетирала зёрна и варила из муки вкусную жиденькую кашу. Малыши были довольны и облизывали пальчики.
– Знаешь что, мать? – сказал вдруг Клеменс. – А ведь мы в третий раз начинаем новую жизнь.
– В каком смысле?
– В первый раз – когда поженились, второй – сразу после войны, и третий раз – сейчас. И каждый раз в другом доме. Два года, что жили в городе, не в счёт.
Он думал о своём доме, который построил сам после войны и который продали перед отъездом. Он тоже стоял у самого леса. Подросли опять берёзы. Подросли дети. Родились ещё.
Всё это время он учительствовал и полностью отдавался работе. Для дома оставались только вечера да ночь. Беата, бывало, спрашивала: «Когла сегодня придёшь домой?» Он обычно старался отделаться шуткой: «Если не сгорю на работе».
И тогда она резко обрывала его:
– Конечно, без тебя и земля вертеться не будет. В каждую дыру тебя суют…
Проходили годы. Их дети… стоп! Что-то не заметил он, пропустил в жизни. Дети-то давно выросли. И один за другим покинули родительский дом. Не успели оглянуться, как вновь остались вдвоём.
Когда младший, Роберт, вернулся из армии, у них появилась искорка надежды. Дом ещё в хорошем состоянии. Корова, птица, «Жигули» в гараже» – что ещё ему нужно? Мать даже невестку красивую подыскала.
– Я в городе был – сказал Роберт. – Уже принят на работу. На завод. Нам квартиру обещают. К себе вас заберу. А дом можете продать, Бог с ним!
Они промолчали. Надо хорошенько подумать. «Нам обещают», – сказал он. Значит, и невестку себе нашёл. И мечты матери рухнули.
Позднее отец уговорил её:
– Я думаю, нам всё-таки придётся переехать в город. Ты не совсем здорова, тяжело уже управляться с хозяйством. А в городе врачи хорошие. Всегда помогут, если что.
Вскоре они уже поднимались в лифте на девятый этаж огромного дома. Квартира была большая, комнаты просторные, но не было дали степной. Вокруг окутанные клубами пара фабричные трубы. А подстриженные тополя у подъезда леса не заменят.
Они были на пенсии. Могли бы наслаждаться покоем, но это им быстро надоело. «Лень да безделье – чёрту веселье», – говорят в народе. Руки истосковались по работе, нуждались в ней.
Машина приближалась к селу. Повеяло чем-то неуловимо родным. Почувствовали, как вдруг радостно встрепенулись сердца.
У дома с голубыми ставнями машина затормозила. Посидели немного ещё внутри и полюбовались своим новым домом, который купили несколько дней тому назад. Он был ещё в порядке, но надворные постройки покосились и требовали ремонта. Да и гараж надо было строить. Работы хватало.
– Пошли, мать! – весело произнёс он. – Жизнь продолжается.
перевод Р. Вайнбергера
ПОДРУГЕ
Ты другом моим быть хочешь, любовь?
Тогда оживи меня.
Ты хочешь проверить меня, любовь?
Тогда позови меня.
Неправильно я поступил, говоришь?
Кори за это меня.
Резцом я высеку
На скале:
Я люблю тебя.
Но если лгать ты будешь, любовь,
Тогда позабудь меня.
Но если фальшивой ты будешь, любовь,
Тогда уйди от меня.
Если хоть капля крови твоей
Неверна,
Я начертаю огнём
В ночи:
Я ненавижу тебя.
ПРОЩАНИЕ
Ты помнишь?
Ночь. Прощанье приближалось.
Вокзал
был неподвижен, как скала,
и в слабом свете фонарей
казалось,
что ты лишь тень,
что на руку легла.
Когла вагон
к составу прицепили
и лязг тяжёлый,
наконец, затих,
молчали губы –
руки говорили,
разбитый мир
тонул в зрачках твоих.
В тот миг,
бумагу неба разрывая,
пронёсся метеор
и вдруг погас,
а серп луны
стоял, как запятая,
на небосклоне, разделяя нас.
ТОСКА
Пунцовый рот влечёт всех нас –
похож на вишню он.
И часто к нам в полночный час
прийти не может сон.
Дороже прочих – в темноте
бегущая стезя.
Дороже прочих губы те,
что целовать нельзя.
О жажды вечная тщета!
Ты как бокал без дна.
Из всех страстей сильнее та,
что не утолена.
переводы В. Швыряева
[1] нем. – ворчун.