Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2020
ПЯРНУ. ЛЕТ СПУСТЯ…
В не очень красивом Салерно
Не очень красивый вокзал.
Игорь Чиннов
Родные балтийские волны
меня увлекают туда,
где даже скамейки виновны,
где гулко гудят провода,
где пахнет углем и вокзалом,
где в парке молчанье и тлен,
где море разрезано молом,
а пляж пополам разделен…
Мы пили эстонское пиво
мы ели эстонскую снедь,
и так, невзначай, нестроптиво
я вспомнил военную осень.
«Ты стал фронтовым журналистом», –
сказал мне Максим. – Это факт.
Не знаю, подумай, не слишком
ли ты обостряешь конфликт?»
А Катя упрямо молчала,
в стакане топила янтарь
лимона, она различала
где правда, а где инвентарь.
Мы знали, что мы не нарочно,
мы чувствовали нутром,
что тут все не выскажешь точно,
мы стали другими. Но кем?
Балтийские волны в наследство
оставили счастье в горсти,
а наше советское детство
уже никому не спасти.
ВАЛЬС-БУРАН
Поезд брел, как баран,
из Нью-Йорка в Нью-Хэйвен,
утыкаясь в буран
где набухшие вены
путевых проводов.
Снег валил все сильней,
так напившийся негр
в полость белых саней
мечет ласку и негу,
плачет музыку предков.
Я подумал, что мы
не увидимся, нет,
и прощальный сонет
опустился из тьмы.
СТИХИ ОБ УБИТОЙ РЫБИНЕ
Убили рыбину с лицом еврейским
и женскими губами
у водопада на запястье озера
в Вермонте в первый день войны.
Мы целовались на подстилке розовой травы
и пиво ледяное проливали
на глинистый и теплый грунт,
и падала на грудь слепая хвоя.
Ты умоляла отпустить, но было поздно,
ее поволокло к водовороту
к пяти подземным рекам к переправе,
тебя я не пытался удержать…
Забыли губы пальцы не забыли,
еще тогда в летейских водах
мы утолили память о любви,
мы потеряли все, что не убили.
ПОПЫТКА ПСИХОАНАЛИЗА
В РАЗГАР ПАНДЕМИИ
Он знак подаст – и все хлопочут.
Пушкин
Молчи, скрывайся и таи.
Тютчев
Лиса явилась в гости к нам,
в нее вселился Жак Лакан,
а может Юнг в нее вселился
и невзначай развеселился?
Она манит меня прилечь
на травку, чтоб тянулась речь,
чтоб разговор у нас трубился,
в котором я – самоубийца.
Лежу я трупом не спине,
лиса влезает в душу мне,
она поводит рыжим носом,
и хвост у ней стоит вопросом.
«Скажи мне, дачник, не скрывай
за пазухой души словарь», –
она и мучит, и неволит,
«откройся мне», – лиса глаголет.
Я отвечаю ей: «Мадам,
я вам сознанье не отдам,
оно так важно в пандемию
когда все прячутся от мира».
Лиса с себя срывает шкуру,
явив собой карикатуру
моих кошмаров городских,
в которых захлебнулся стих.
Переложил с английского автор
ВОСПИТАНИЕ ЧУВСТВ
Немолодые советские женщины
в застиранных до блеска бордовых водолазках,
Вера Иосифовна Жемчуг,
Любовь Леонидовна Ласкер.
Явные ненавистницы Сталина,
тайные обожательницы Пастернака,
хранительницы семейного стиля,
гвоздики и чеснока, сельдерея и пастернака.
«Дорогие дети, любите классику», –
говорили они с дрожью в голосе или со всхлипом,
а наши хозяева сбивали южнокорейские лайнеры
в Японском море над островом Сахалином.
«Наша англичанка, она не дура», – говорил один одноклассник, –
«евреи вообще умные люди». Я смотрел в окно.
«Литература сука, ей бы пизду расковырять гвоздем», –
говорил другой одноклассник. Я разбивал окно.
«Весь мир – театр, а мы – актеры», –
повторяла Вера Вильямовна Ласкер.
«Дети, выдавливайте раба капля за каплей», –
повторяла Любовь Антоновна Жемчуг.
А за окном умирал добродушный ходок Брежнев,
потом умирал кровожадный добряк Андропов,
потом умирал стыдливый парторг Черненко,
потом Горбачев сражался за место под солнцем мертвых.
Мы читали «Даму с собачкой» мы разучивали Шекспира,
мы учились любить и предавать друг друга.
Чтобы прийти в себя после такого пира
целой жизни не хватит.