Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2020
* * *
Того гляди, осыплется, как ты,
недолгий век – обмерок и суглинок,
бессмертника пустынного цветы
скрипят песком из боковых корзинок.
Непоправимый жухлый желтый цвет,
как фотоснимок, больше не похожий,
несется время времени вослед
и остывает под желтушной кожей.
Каким надуло ветром эту дурь –
бессмертник теребить как мысль о смерти?
Ноябрь, хандра, ненастье, серость, хмурь,
и большегруз, ползущий из Сысерти.
* * *
Памяти Саши Петрушкина
Там кто-то наверху опять берет лопату
и сыплет спелый снег на головы пернато,
скрипит под сапогом, в ладонях догорает
февральский алфавит, зачем – никто не знает.
Наверное, в Тыдым бомж Велимир-Кузнечик
отары белых слов ведет, как Бог овечек,
с изнанки нараспев судьбу твою читает,
снежинкою летит и на ладони тает…
И с ним растает мрак, тобою обретенный,
безлюдье, немота и вакуум бездонный,
ты превратишься в свет, что медленно ложится
на озеро и дом, на валенки и лица.
* * *
Сердце билось, бухало в ушах,
тишина враждебностью пугала,
боль бессилия, непостижимый страх,
бездна в топких складках одеяла.
Выпад – колющий удар – туше…
Я проснулся, чиркнул зажигалкой.
Мысль плыла неясная в душе,
но пропала… Не запомнил, жалко…
НОЧНОЙ ЭСКИЗ.
ИЗ ВОРДСВОРТА
Блеснёт, как молния, из края в край,
клюющий носом странник встрепенётся,
был нуден путь, замылен глаз, и вдруг –
над головой Луна плывёт во Славе!
Скользит в небесных кладезях индиго,
а следом звёзды – мелки, ярки, остры.
За нею следуй, пусть она ведёт!
Но не угнаться… Только б не исчезла!
В листве трепещет ветер. Тишина.
Мираж уходит далеко-далёко,
в сопровожденье белых облаков
в глубины упадёт непостижимо.
Виденье скрылось, успокоен разум,
угас восторг и чувств не теребит,
на сцене мирное спокойствие законно
царит опять единственною музой.
УТРАТА
Мой день один –
отныне неделимый,
в нем вечна неостывшая любовь
к тебе, дитя – погасшая звезда!
Разгул ударно-медных духовых,
озябшая душа… Не приютиться
средь непричастных, пришлых и чужих
отринутой, до срока опустевшей.
Всё машинально – я отныне кукла,
запаздывает речь, иссякли слезы,
в толпе прохожих потерялся мальчик –
мой сын, мой первенец,
мой сбывшийся, желанный.
Из хлева вяло выползает солнце,
большая птица кружит и хохочет,
спокоен Ирод: «Бабы – нарожают»,
и вопли не стихают над дорогой…
Скрипачка Майя, Вифлеем фламандский,
распятья мельниц, всадники в кафтанах,
вступает «Царь дрожащего творенья»,
и вызревает материнский гнев.
Из-под высокого сопрано – мрачный возглас,
гремит безжалостная медь, не остывает,
мать требует от Бога воскресенья,
чернеют ноты на ее листе.
* * *
Как пламя по запальному шнуру,
пришла беда, помеченная чёрным,
всё в крошечную сузилось дыру,
а было – и свободным, и просторным.
Там, в небесах, творится чёрт-те что,
в завесу плотную надолго солнце село.
И за окном не шелестит авто,
и воробей щебечет оробело…
Зверь в клетке, спёртый воздух, зеркала.
С самим собой – что может быть ужасней?
В напрасном бормотанье «как дела?»
ты с каждым днём становишься опасней.
Бессилие ума… Один, один!..
Свет волчьих глаз и никакого жара!
В непобедимом слове «карантин» –
печальное выхватываешь: «кара».