Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2020
* * *
Медлительность славянской речи
И русский сдерживала стих,
И всё же он ушёл далече
От соплеменников своих.
Но этот ямб, у немца взятый
На три столетия взаймы,
Не марширует, как солдаты,
А тройкой мчится средь зимы.
Сквозь хлопья хлещущие снега,
Сквозь чей-то всхлип и конский храп,
Ведь и татарского набега
В нём дробный топот не ослаб.
* * *
Угарный возносится дым впереди,
Усталое солнце затмив.
О, венский профессор, постой, не буди
Давно затаившийся миф!
Но стонет Сизиф и кричит Прометей,
А вот и родился Эдип…
Бесчисленных этих сожженных детей
Немыслимый слышится всхлип.
И снова Тезей отплывает на Крит,
И небо темней и темней,
В нём вещий возница ещё говорит
С четвёркой крылатых коней.
ЛУКА
В их сонме единственный эллин,
Рисует Марию Лука,
И пальма растёт из расселин,
И гонит Эол облака.
Он – стоик, и в жизни столь серой
Лишь в красках обрёл божество,
И жалости больше, чем веры,
В Евангельи горьком его.
И тут, в чистоте без примеса,
Тому же художеству рад,
Где птицы с картин Апеллеса
Спешили склевать виноград.
Но кисть направляет икона;
Велит, выбирая цвета,
Совсем отказаться от фона
Объявшая свет чернота.
Ещё в мириадах иконок
Сурово себя повторят
Всезнающий этот ребёнок,
Всевидящей матери взгляд.
* * *
Есть общее. Конечно, в чём-то схожи.
Но мы иначе любим и горим,
И всё тут жёстче, сдержанней и строже,
Чем учат и Венеция, и Рим.
И вот, освоив некий новый метод
Переселенья в вечность через быт,
Зеркальный мастер, живописец этот,
Глазами многих на тебя глядит.
Инфанты детскость, ласковость обслуги
И помышленья карлиц, мудрых дур,
А вот и сам он в этом странном круге,
И с ним Екклесиаст и Эпикур.
Вот и король! Любя и помогая,
Он защитит, монарха нет добрей.
Одна картина – женщина нагая –
Надёжно скрыта. Что грустить о ней!
И бабушка, сожжённая в Севилье,
Отмолена, забыта, прощена.
Такая радость – жизни изобилье,
Высокий орден, нежная жена!
И ведомость с изрядным гонораром,
В последней обозначенным графе,
И воздух с чем-то мавританским, старым,
И лёгкий запах аутодафе.
* * *
Должно быть, Ольга, станешь ты Ириной
И явишься Марией в добрый час.
Там сократят весь этот список длинный,
В одном лице соединяя вас.
Сойдётесь все в одном прекрасном теле,
Татьяну и Людмилу в нём найду,
И даже ту, чьё имя и доселе
Назвать не смею в зыбком их ряду.
Не предпочту ни правой я, ни левой
Во время встречи у эдемских рек
В конце концов ведь все вы были Евой,
С Адамом остающейся навек.
* * *
В то время, жизнь ведя медведем,
Ты был у смерти на краю
И дверь не открывал соседям
В берлогу тёмную свою.
Везде молва тебя судила,
Язвила совесть день и ночь,
И женщина не приходила,
Чтобы утешить и помочь.
Но в том, строжайшем из убежищ,
Где спор вели добро и зло,
Был голос музы свеж и нежащ,
Тебе, конечно, повезло.