Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2020
– А ты знаешь сказку про скуку?
– Нет, а ты?
– Я знаю. Хочешь, расскажу?
– Давай. Она не страшная?
– Нет.
– Итак, тысячу миллионов лет назад…
– Так давно?!
– Да. Так вот, тысячу миллионов лет назад люди жили так же, как мы. И тоже бывало им скучно, лень, хотелось только веселиться безостановочно и не делать ничего нудного. И был среди этих людей один великий мудрец, звали его Стократ.
Он был так мудр, что прекрасно понимал – жизнь суета и тщета, нет в ней никакого смысла. Радости и печали человеческие – мелкие глупости, нет в них настоящей ценности. А если задать вопрос: ну хорошо, а в чём тогда настоящая ценность, то мудрец ответил бы – ни в чём.
И вот этот Стократ пришёл к выводу, что большую часть жизни человек скучает, а развлекается совсем немного. Да и развлечения кратковременны и счастья не приносят. И он решил отдавать всё своё время другим людям. То есть он брал и, скажем, месяц своей жизни отдавал тому, кому нужно. И тот жил лишний месяц. Вот. И ввёл расценки. Один день жизни – десять тысяч рублей, неделя пятьдесят тысяч рублей, а месяц – всего сто пятьдесят. Это потому что оптом, когда сразу много берёшь, то делают скидки. Получалось, что совсем не работая, и в общем даже, не существуя, мудрец получал очень неплохую по нашим меркам зарплату!
– Паап?
– А?
– А зачем ему деньги?
– Хм… Ну… Не знаю, честно говоря.
Иван Андреевич
В моей голове всегда прибой. Я слышу, как накатывают волны одна за другой и разбиваются о каменистый берег, и где-то, там где песок, медленно раскатываются тонким слоем, шелестят и блестят на солнце. Закрыв глаза, я вижу это море, совсем вблизи оно прозрачное, так что видно дно в песке и мелких ракушках, дальше оно темнеет, почти чернеет, а ещё дальше становится ярко-бирюзовым. На горизонте оно переходит в небо, тоже бирюзовое, но синеющее по мере приближения к берегу, а прямо надо мной, там где солнце в зените, так вообще белое. Но я не на море.
Ещё я слышу щебетание птиц. Они заливаются, перекликаются, такое чувство, что они заняли все ветки на деревьях. Они начинают петь, едва я просыпаюсь и не смолкают, пока я не усну. Если же я не усну, то они и всю ночь будут петь. Можно подумать, что я в лесу.
Но я не в лесу.
У меня нейросенсорная тугоухость третьей степени. Моё левое ухо не слышит практически вообще, а правое частично – и то с переменным успехом.
Оглох я так. Однажды во время лекции я вдруг услышал море. И запели птицы. Но была осень, Москва, и точно это не голуби пели за окнами на голых ветвях. Ладно, – подумал я. И продолжил лекцию. Но голос мой вдруг стал далёким и тихим, и каким-то не моим, как будто я вещаю с кастрюлей на голове. Студент поднял руку чтобы задать вопрос.
– Да? – спросил я.
И повторил громче, потому что мне казалось, что я говорю очень тихо:
– Да?!
Студенты переглянулись.
И вот этот студент задал свой вопрос. Вопрос был коварный, я понял это по его слегка хитрой улыбке и умному взгляду. Спрашивал он долго. Я смотрел в его рот, как он открывается и закрывается, и пытался пробиться к нему сквозь прибой и птиц. И в самом деле, мне удавалось иногда разобрать какой-то скрежет, как будто робот объявляет следующую станцию в мчащемся с шумом вагоне. Но бесполезно, я не понял ни слова.
Наконец он закончил. Он закрыл рот и теперь выжидательно смотрел на меня. И все остальные ждали, что же я скажу.
Я сделал задумчивое лицо, покивал и ответил:
– Да.
Все засмеялись, а этот студент кивнул и сел на своё место, покрасневший. Но чтобы это не выглядело насмешкой, я добавил:
– Отличный вопрос!
Я и правда думаю, что он был отличным, хотя и не узнаю никогда его содержание.
С тех пор слово «да» стало самым частым в моём лексиконе.
Слух ко мне так и не вернулся, более того, левое ухо оглохло окончательно. Правое слышало, но очень предательски, чуть что и тоже почти перестаёт. Так я и читал весь год лекции и вёл семинары.
Особенно тяжело давались семинары. На лекции хотя бы говорит в основном преподаватель, а на семинарах студенты. И они задают вопросы.
– Иван Андреевич, а скажите, пожалуйста, бра тарабам зум-зум дыбы, ды бы кра пар мар?
То есть после слова «пожалуйста» я уже не мог ничего уловить.
– Что-что? – спрашиваю я.
– Тыр быр дыр пыщ куале муне фля фля фля.
– Хм… Интересный вопрос… А что вы имеете в виду?
– Ну как! Бро бра бру дуду зу зу зюля калакла мел пле.
Ну что тут ответить? Только «да».
Почему-то почти никому не приходит в голову, что я не слышу. Почти все думают, что это я просто очень умный такой и глубокомысленный, отвечаю неоднозначно и на что-то намекаю. Впрочем, это понятно: в мире преподавателей и учёных так много ненормальных, что никакая странность не удивляет. Вот я знаю коллег, которые, в отличие от меня слышат отлично, но ведут себя так, как будто не только не слышат, но не видят, не соображают и нуждаются в постоянном уходе.
Да вот, конечно, надо было бы признаться, что я не слышу. Но уволили бы меня однозначно, глухой преподаватель – это абсурд. Вроде как слепой охотник. Или стриптизёрша-невидимка. Но куда меня возьмут такого, если я ничего больше делать не умею?
В больнице я наблюдал странные дела. Мой сосед, по профессии водитель чего-то, попал туда с ангиной. Ему вырезали гланды, да как-то неудачно, что-то недорезали. И ночью после операции его стал заливать гной. Его перевели в реанимацию. В больнице он задержался на месяц, и когда вернулся в палату, его ещё долго кололи антибиотиками.
Его часто навещала жена, милая женщина с заплаканными глазами, и почему-то всегда в меховой шапке. Плакала она уже от счастья, что муж вернулся с того света.
Регулярно приходил в палату и врач, который делал операцию. У него было лицо демона – такое бывает с людьми, когда они очень долго творят зло. Черты искажаются, взгляд меняется, появляется характерная улыбочка. Это сразу заметно.
Так вот приходил этот доктор и с улыбочкой смотрел на больных своими узкими глазками. А чудом выживший водитель и его жена каждый раз деньги ему совали.
– За лечение! – покорно шептал водитель.
– Спасибо вам! – вторила жена.
Врач молча принимал подношения, как должное, и потом оглядывал других больных. Другие тоже доставали чего-то и отдавали ему почтительно.
А я ничего ему не давал. Мне не жалко было, я просто не понимал, как можно давать деньги человеку с лицом убийцы.
В больнице мне не помогли. Когда я выписывался, выяснилось, что имела место ошибка, и лечение в течение двух недель было неправильным. Выяснилось это так. На выписку пришла главврач. Она посмотрела на план моего лечения, потом на чёрта этого выразительно так – поверх очков, и сказала хриплым басом:
– Ты чего, Вася, первый раз замужем?
На отдых я взял дочку и мою маму. Так легче, мама всё-таки берёт на себя часть заботы о девочке. И я буду посвободнее. Что уж, признаюсь, что рассчитываю завести романтичное знакомство с какой-нибудь милой гречанкой. Да, очень хочется курортного романа, внезапной страсти, мимолётной любви (а может и не мимолётной).
Конечно, ехать стоило одному. Папа с дочкой очевидно не кажется привлекательным объектом для романтических отношений. Но она целый год торчала в городе, и поехать на море и солнце без неё было просто подло!
Другая беда – моя мама. Не самая удачная мысль тридцатипятилетнему мужчине ездит на отдых с мамой! Могут подумать, что это и не мама вовсе… Но с ребёнком вдвоём без её поддержки трудно.
И всё же я верю, что здесь случится чудо, я верю в это: любовь и исцеление. Одно не может прийти без другого.
Саша
Здесь мило, вот только отель какой-то семейный! Говорила я маме, ну давай хоть тусовочный возьмём, поближе к центру, там молодёжи много, танцы, клубы! Но нет, как будто назло – у тебя брат маленький, пусть лучше там, где детей побольше! А в центре шумно, пьянки, драки, не уснёшь.
Мама! Мы не в Астрахани! Какие пьянки и драки? Но она упрямая. На самом деле думаю, боится за меня. Не хочет, чтобы я с кем-то тут спуталась.
И вот мне похоже теперь не потусить. Хоть из Астрахани не уезжали бы, я там так же могла время провести.
Но если не придираться сильно, то отель хороший. Ну ещё бы, мама год пахала ради двух недель здесь, на всём экономя! Но за вчерашний день, особенно после детской дискотеки и стариковских посиделок я поняла, что умру от тоски. Решила в итоге вести дневник, как старая дева.
А теперь о хорошем. Сегодня на обед явился ОН. Я как раз сидела недалеко от входа в ресторан и пила сок, пока мама с братом набирали какую-то еду. Им, конечно, следует меньше жрать. Я была не в лучшем виде, потому что после вчерашнего дискача для тех кому за пятьдесят поняла, что наводить красоту мне не для кого. И тут вдруг открываются двери и заходит он. Даже не заходит, а вплывает.
Высок, строен, спортивного сложения, со светлыми вьющимися волосами. В майке, которая прямо очень выделяла его грудь и бицепсы, и в шортах чуть выше колен. Ноги длинные и тоже накаченные, но в меру. На вид лет тридцать-тридцать пять. Я не успела разглядеть какого цвета у него глаза, но думаю, что зелёные.
Греки из обслуживающего персонала с ним поздоровались, так у них здесь принято, они всех радостно приветствуют. Он же ответил им сдержанной улыбкой свысока и проплыл мимо.
Глядя на это, я засмеялась, но он меня не заметил.
А теперь о плохом. Только в моей головке зароились мечты о прекрасном принце, как я увидела его жену и дочь. Я чуть мигом не поседела. Следом за ним зашла старая тётка, вся седая и морщинистая! И девочка лет пяти прибежала, прыгает с ноги на ноги и орёт:
– Паап! Паап!!!!
Так громко, что весь ресторан смотрит.
А он внимания не обращает и идёт дальше со своей странной полуулыбкой.
Короче, я убита горем. Вот интересно, он вообще долго её искал? И где нашёл?!
Ладно, я спать. Спокойной ночи мамулечка, прости, что злилась на тебя сегодня. Я тебя очень люблю!
Иван Андреевич
Был момент, когда я отчаялся. Было совсем плохо, и глухота на второе ухо не проходила месяц. Я пошёл покупать слуховой аппарат. Меня встретила милая девушка и стала о чём-то расспрашивать. Я отвечал, как мог, иногда невпопад. Поговорили мы, и она предложила сделать аудиограмму чтобы подобрать нужное устройство. И пока мы это делали, я наблюдал как веселье сходит с её лица, и она становится всё грустнее. Под конец она уже смотрела на меня то ли с жалостью, то ли с разочарованием.
– Вы знаете, – я решил оправдаться, – вообще у меня не всегда такой плохой слух. Он у меня скачет туда-сюда. Иногда я почти хорошо слышу!
– Тарам кам мам зо про туру фух пех?
– Что?
– Я говорю, – закричала она, – я вам тогда не могу подобрать аппарат! Вам нужно сначала установить причину проблем со слухом!
– Так мне сказали причину, – ответил я. – Причина в том, что я идиот.
– В смысле?!
– Ну, диагноз – идиопатическая тугоухость.
Идиопатическая – значит неизвестного происхождения. Но девушка не засмеялась.
Я прилетел и с корабля на бал. То есть сразу на обед, ещё не заселившись. Потому что заселение с двух. Был небрит, нечёсан и пошёл в чем летел. На входе в ресторан мне повстречалась девушка в белой рубашке и красной юбке, должно быть, официантка. Она улыбнулась мне ослепительно и что-то сказала. Я тоже улыбнулся и кивнул. И сказал про себя – о! Прямо как с античной вазы! Черные кудри вьются, профиль эллинский. Очень мила!
А вдруг? А вдруг Иван, это то самое? Твоя судьба? Ну если не судьба, то романтичное приключение?
Я прошествовал за стол, стараясь не выпячивать живот, держа спину прямой и отведя плечи назад. Так я стройнее однозначно, иначе очень сутулый. Прошёл и сел. Потом думаю, чего же я сижу? Надо еду набирать, тут не разносят, здесь же всё включено. Усадил дочь, и мы с мамой пошли набирать. Я ещё в Москве решил, что есть много не буду, чтобы быть в форме. Но тут не удержался и набрал себе всякого, баранины, овощей, рыбы, курицы и фасоли. И взял два бокала вина, себе и маме. Сел за стол и стал искать глазами официантку. Она бегала туда-сюда и только однажды взглянула на меня. Я улыбнулся ей, она мне.
А неподалёку сидела семья, видно, что русские. Мать, девица лет семнадцати, и мальчик восьми-девяти. Девица скучала, смотрела по сторонам.
Мать женщина интересная, смуглая и жаркая, как из духовки, не молода, но привлекательна.
– Стёпа! Ты чего не ешь! Ешь давай! – вдруг закричала она.
Вина я выпил не шуточно. Вчера за обедом, потом после моря на ужине, а продолжил в номере на балконе. Выходил в бар под окнами, брал по два бокала и нёс в номер, хотя с бокалами в номер не разрешено. Это и понятно, иначе отдыхающие все бокалы по номерам разнесут. Но я утром отнёс обратно.
У бара вечером много людей. Особенно пар с детьми. Сначала идёт детская дискотека с аниматорами, потом просто музыка. Но никто не танцует, наверно потому что молодёжи почти нет. Только детишки некоторые продолжают прыгать и вертеться.
И вот я выходил из номера, спускался по лестнице, сворачивал во двор, и оказывался у нашего отдельного бара рядом с бассейном.
– Два красных, – говорю по-английски. И на всякий случай показываю на красное, чтобы с белым бармен не перепутал.
А бармен красивый высокий грек, с большими выразительными глазами. Со всеми шутит, пританцовывает, даёт пять. Меня увидел, брови густые вскинул и говорит: «Хай!» И смотрит на мою грудь. Потом два бокала взял, одной рукой в них наливает, а на другой ногти рассматривает. И стоит, зад выпятив, что видно отлично – зад классный, спортивный. Я даже позавидовал, у меня нет такого. Такой наверно только приседаниями с штангой сделаешь, а это я не люблю.
В общем, так каждый раз – я подхожу за красным, он сразу ногти рассматривать и зад выпячивает.
В итоге на балконе я напился прилично в полном одиночестве, пока мои спали. Не знаю, с чего вдруг. Хуже всего, что я в какой-то момент за сигаретами пошёл. Десять лет не курил и вот попёрся зачем-то. А южная ночь темна и влажна, как страстная негритянка, напевает прибоем, дразнит щебетанием невидимых птиц, манит куда-то. Да только непонятно куда. Зашёл я в супермаркет, взял пачку сигарет и пошёл обратно.
– Давным-давно, в незапамятные времена, напали на Землю инопланетяне.
– Пап? Это те самые, которые по небу летают ночью и огоньками светят?
– Да, они.
– А чего они больше не нападают?
– Не знаю. Слушай! Так вот это было очень давно.
– Ты был маленьким?
– Меня вообще не было. И вот напали на Землю инопланетяне. Сказали людям: мы вас всех заберём и отвезём к себе далеко-далеко на планету, будете там жить с нами, а мы будем вас обижать… И вот стали они загружать людей в свой большой-большой космический корабль. Все, понятное дело, плачут, никто не хочет улетать.
А на том корабле был у них компьютер, который управлял этим кораблём. А на компьютере стоял пароль, чтобы никто не мог в него зайти, потому что тот, кто смог бы, сумел бы уничтожить корабль и победил бы инопланетян.
– Пароль как у тебя на ноутбуке?
– Да, только сложнее. У нас в языке сколько букв?
– Не знаю.
– Как не знаешь?! Ладно, тридцать три. А у инопланетян тридцать три тысячи! А сам пароль состоит из ста букв! Ну и вот. Одна девочка, которую вместе со всеми загрузили в корабль, спряталась под лестницей, ведущий в трюм, где сидели земляне и плакали. Она была маленькой и её никто не заметил. Когда инопланетяне ушли, она побежала-побежала по кораблю и прибежала в комнату, это рубка управления называется, где стоял суперкомпьютер. А она уже знала, что это такое, потому что у её папы был компьютер. И она по опыту знала, что если зайдёт внутрь и начнёт там жать и удалять все подряд, то дела у инопланетян будет плохи. И вот подёргала она мышку, а на экране появилось: «Введите пароль!». Смотри девочка на клавиатуру, а там тридцать три тысячи кнопок с буквами. Как ты думаешь, реально в таком случае угадать пароль?
– Думаю, нет…
– И я так думаю. Но она понимала, что спасение человечества в её руках. И поэтому решила попробовать. Она обняла своего поросёнка, с которым обычно спала…
– У неё тоже был поросёнок?!
– Да, тоже. Обняла она его, и обратилась к небу с просьбой: «Пожалуйста, небо, помоги мне отгадать пароль, я так не хочу к инопланетянам, и людей тоже мне жалко!»
И вот наконец она собралась с духом и стала нажимать кнопки. Нажала их штук сто. Она верила, что у неё всё получится.
– И что, она угадала?
– Нет, конечно.
– Как нет?
– Ну так! Это же вообще нереально. Вероятность угадать так мала, что ей понадобились бы триллионы лет, чтобы подобрать пароль.
– И значит инопланетяне всех забрали? – всхлипнула она.
– Как же забрали? Мы с тобой разве у инопланетян сейчас? Мы на Земле!
– А почему!?
– Он так удивились смелости этой девочки, что решили всех отпустить!
Саша
Видела вчера вечером этого красавчика с золотыми волосами. Был в том же, в чём и на обеде. Он появлялся неожиданно откуда-то из тьмы, покачиваясь, как будто на волнах, проходил к стойке бара и заказывал два бокала вина. Потом так же шёл обратно и исчезал в темноте. Ни на кого не смотрит, ни с кем не разговаривает.
Как же он красив!
И тут до меня доходит смысл этих его хождений туда-сюда. Он носит вино, чтобы выпить его со своей грымзой! О боже, романтический вечер при свечах… Милая, я принёс тебе ещё бокал. Спасибо, милый, поцелуй меня. И она складывает трубочкой свои морщинистые губы и тянет к нему трясущиеся руки… Меян сейчас стошнит.
Господи, почему мир так не справедлив?
Но я слишком злая! Наверняка она очень хорошая и достойная женщина. И в постели огонь! Бээээээ…
Ладно, по правде я думаю она прекрасный человек, иначе бы он не стал с ней тусить.
Всё, я к бассейну. Пусть все эти старики пялятся на меня и получают за это от своих любимых бабушек.
Ура! Ура!!! Боже мой, это не его жена!
Только что у басса он назвал эту почтенную женщину «мамой!» «Мама, – отчётливо услышала я, – побудешь с Алисой, я пока в магазин схожу?» «Да, сынок, – ответила она чудовищно громко, – конечно!»
После «мамы» и «сынка» никаких сомнений быть не может. И кольца у него нет! А это означает, что он вообще не женат.
Я прямо подскочила от радости. А он поплыл по воздуху куда-то там в какой-то свой магазин! А не ко мне, знакомиться с мамой и предлагать руку и сердце…
– Саша, – сказала мне мама, – ну что ты всё время смотришь на него?
– На кого, мамуль?
– Да вот на этого! Думаешь, я не замечаю?
– Ну а что? Очень симпатичный парень.
– Да какой он парень? Это мужик! Взрослый мужик!
– Мама, ну тогда и ты старая. Вы же с ним ровесники.
– Да пошла ты в жопу, милая, – засмеялась она.
Я уж думала она забыла о нём, а потом говорит вдруг:
– Ну вообще симпатичный, да. Только вон у него дочка. А это мать.
Вот опыт, она сразу поняла, что это мать, не то что я.
Иван Андреевич
Я лежал на лежаке со своими, пил пиво. Пиво здесь, кстати, гадость, как наверно и во всех отелях по системе «всю включено». Солнце печёт так, что весь мокрый. Всё выпитое сразу испаряется. На небе ни облака, ни птицы, оно застыло. Вокруг дети смеются и кричат, взрослые бродят туда-сюда, двое парней в татуировках и с длинными бородами играют в настольный теннис.
Делать совершенно нечего. Я поднялся чтобы пойти за сигаретами. И тут я снова увидел её. В закрытом купальнике, черных очках и соломенной шляпке. Фигура не стройная – торс как будто укорочен. Руки крепкие, ноги и попа накаченные, наверно спортсменка. Но не это всё меня привлекло, хотя мне нравятся спортивные девушки. Меня покорила её улыбка.
Даже не знаю, как её описать, просто она милая и открытая. И только я встал, как она вскочила и унеслась вместе с этой своей улыбкой.
И вот пошёл я за сигаретами, шлепанцы прилипают к раскалённым плитам, света столько, что смотреть больно в любом направлении. А всё же его нет. Света в смысле. Свет в жизни появляется от таких вот улыбок, как у неё, и надо чтобы эти улыбки были предназначены тебе.
Вечером повёл дочь на детскую дискотеку. Она чего-то боялась или стеснялась, и в круг с аниматорами и другими не вставала. Встала только когда я пошёл вместе с ней. Потанцевали. Надо было вертеться, выкидывать руки, ноги, хлопать в ладоши, прыгать. Я старался, как мог.
Там, на танце, Алиса подружилась с девочкой, и стали они вместе играть, бегать повсюду. Я за ней хожу, чтобы не потерять. В итоге познакомился с мамой девочки. Она сидела вместе с родителями других детей на парапете у бассейна в темноте, и пила вино.
– Выпьете с нами? – предложила она, улыбаясь как-то по-детски застенчиво.
– Выпью, – кивнул я.
И я сел рядом с ними, как можно ближе, чтобы всё слышать. Разговаривал я в основном с этой мамой, звали её Мария. Она меня много расспрашивала, и пару раз коснулась моей руки.
В какой-то момент мне стало казаться, что между нами что-то есть и я решил взять её за руку. Но не успел.
– Привет, дорогая, – сказал кто-то сверху. – Пойдёмте купаться на море!
Вижу, стоит над нами мужчина в шортах и в солнцезащитных очках на верёвочке.
– Ты пришёл?! – воскликнула она с откровенным огорчением.
Дальше события разворачивались банально: мы с ним выпили бутылку виски в его номере, потом все вместе пошли на пляж, но по пути завернули в бар выпить пива. Там мы напились окончательно и поход на море не состоялся, что и хорошо, учитывая ночь, маленьких детей и большие волны.
Перед сном я вышел на балкон покурить. На соседнем балконе громко ругалась пара. Он что-то сердито шипел, а она защищалась:
– Это был просто флирт, это был просто флирт!
Саша
Вот заметила закономерность: он, когда входит в ресторан, почти не отвечает на приветствия официантов. Изредка улыбнётся и кивнёт кому-то из них, и то если тот прямо перед ним оказывается. А так проходит не спеша, смотрит куда-то поверх голов, и никого не замечает.
Сегодня на ужине опять то же самое было, он проплыл мимо официантов, за ним дочка скачет, а они засмеялись и говорят по-английски: «О, этот бог, он не видит простых людей!»
И гречанка молодая таким взглядом его проводила, что всё понятно, втюрилась.
Вот интересно он заметил, какая у меня фигура классная? Гречанка плоская совершенно.
Иван Андреевич
Сразу понятно, если между людьми возникает какая-то химия. Читал в этом году лекции по философии у программистов. Надо сказать, что это сложно – проводить занятия у технарей. Не потому что они плохо соображают в этой области. Ровно наоборот, я заметил, что в гуманитарной сфере они разбираются лучше, чем сами гуманитарии.
Сложно проводить семинары, обсуждать какие-то философские проблемы. И вот почему. Как происходит дело, скажем, на политологии или журналистике? Задаёшь вопрос. Тянется лес рук. И каждый отвечает подолгу, обстоятельно, хоть и не всегда по делу. Бывало, что дальше одного вопроса так и не могли уйти за весь семинар.
Что же у программистов? Задаю вопрос. Ребята переглядываются, кто отвечать будет.
– Давай ты, Лёха, – говорят.
– Ну, Алексей, – спрашиваю я, – что скажете по этому поводу?
– Да, – отвечает он.
И всё. Ну или «нет». То есть всё строго и по делу, без этого гуманитарного многословия и тумана.
На этом обсуждение и заканчивается. Один ответил, все молчат. Смотрят на меня внимательно. А у меня уже и вопросы к семинару закончились, не понятно, что делать дальше.
На том курсе была одна девочка. Да, девочка-программист, и очень сообразительная. Её звали Юля.
Мне кажется с первого взгляда между нами вспыхнул огонь. Ну не прямо огонь, пламя бешеное, а так, загорелась конфорка.
И вот однажды после занятий она дождалась меня и вышла со мной из здания, чтобы вместе пойти в метро. Там, у выхода, валялась бродячая собака. А Юля, как я узнал позднее, заботилась о бездомных собаках. Она подошла и стала с ней разговаривать.
Потом мы спустились в метро, зашли в вагон и сели, но так неудачно, что она села слева, то есть с той стороны, с которой я вообще не слышу. Мы поехали, стучат колёса, воет поезд в туннеле, а она всё говорит и говорит что-то, но я вижу только как рот открывается и закрывается, и её вопросительный взгляд.
Что делать, я ей отвечал то «да», то «нет», стараясь по выражению её лица и по губам угадать смысл.
Не угадал.
Скоро в универе голосование за лучшего преподавателя. Я не рассчитываю, что меня выберут. Но всё равно от нечего делать стал смотреть, что студенты пишут в сетях. Про меня обычно часто, и ничего плохого ещё не видел. Много смешного. Как-то завели паблик, в котором постили фотожабы про наш с ними учебный процесс. Всё почти там было мило и забавно. Но вот одна меня немного смутила своей смелостью. На фото три девочки, кореянки. Они фенами сушат трусы под юбками. И подпись: «после пары по философии».
В общем, стал я смотреть опять, чего там пишут. И вдруг наткнулся на группу моих студентов, которые обсуждают преподавателей. И там моя студентка написала: «Да, что вы девочки! Он придурок и глухой! И гей!»
Я сразу покраснел и покрылся испариной – моя тайна раскрыта! Нет, не про сексуальную ориентацию. Я так разволновался из-за моей глухоты. Но смотрю дальше – никто вроде не поддержал её.
Сидел вечером у бассейна, у другого, там, где дискотека детская. Пил вино, курил, наблюдал за дочерью, как она играет с другими детьми. Она немного неуклюжая и стесняется танцевать. Кто-то сказал ей, что она плохо танцует. Это правда, но я пытался её переубедить, не вышло. Теперь она почти не танцует, только если со мной, и видно всё равно, что удовольствия не получает. Ей проще играть в свои игры.
Сижу, думаю, что с этим делать. Я тоже был очень неуклюжий в детстве, и кажется до третьего класса вообще не умел бегать. И плохо играл во все подвижные игры. Только с годами я преодолел это. Ну как преодолел. Я научился делать вид и внушать другим, что это не так. А на самом деле, как был неуклюжий, там и остался.
Тут я заметил танцующего человека. Он танцевал метрах в пяти от меня, у самого бассейна, но из-за контрового света я видел только его силуэт. Даже если бы музыки вообще не было, а я её и слышал-то как-то раздроблено, то танец всё равно получался бы великолепный. Поразительная пластика была в его движениях, он как будто двигался в такт этой жаркой ночи. Я стал снимать на телефон его текучий силуэт.
Вскоре к нему подошла женщина и отвела его за стол, за которым сидели ещё несколько человек. Он неловко, как маленький ребёнок, опустился на стул. Он был в лифчике. Женщина, улыбаясь, сказала ему что-то. Он повернулся к ней, и я увидел его лицо: одутловатое, с широко расставленными глазами навыкате, с то ли детским, то ли слабоумным выражением.
Спустя пару минут эта женщина, наверно его мать, взяла его за руку и куда-то повела, непринуждённо с ним болтая. Вскоре она вернулась одна, села за стол и закурила. Лицо у неё было очень усталым. Она поймала мой взгляд и чуть кивнула. Я тоже кивнул и отвернулся в поисках дочери.
Видел у бассейна Марию и Михаила. Она разговаривала с ним, почему-то стоя не лицом к нему, а вполоборота. Во время разговора она дёргала ногами, то одной, то другой. Отвечает ему глядя в сторону и вдруг дрыг-дрыг, от икры до ягодицы.
Да, какие теперь женщины, думаю я, сидя в тени на лежаке у моря. Оно бирюзовое и тихое, небо без облачка. Вокруг много людей, в том числе девушек. Они ходят туда-сюда в разнообразных купальниках, занимаются детьми, болтают с мужьями и своими парнями, улыбаются, снимают бретельки чтобы спина лучше загорела, мажут друг дружку кремами.
Я смотрю на всё это с некоторой отрешённой печалью, как на нечто прекрасное, но не имеющее ко мне отношения и недоступное. Потому что все эти знакомства и разговоры, когда ты половину не слышишь, ни к чему хорошему не приведут. В беседах с девушками мой универсальный метод говорить на всё «да» не срабатывает. Потому что девушки умеют задавать коварные вопросы. Например, «у тебя есть девушка?», «ты женат?», «сколько тебе лет?».
А я киваю на всё и говорю: «да, да, да»
Ладно.
Моя дочь подружилась с мальчиком Степаном, он из Астрахани. Они купаются вместе в бассе и играют. Сегодня утром, когда я лежал у бассейна после завтрака, он подошёл ко мне и что-то сказал.
– Что-что? – переспросил я.
Он повторил. Я опять не понял. Он ещё раз повторил и снова я не понял.
Если бы это был взрослый, то я бы сразу ответил ему «да» и спокойно перевернулся бы на живот. Но с детьми так нельзя. Что ребёнок подумает и кем вырастет, если в ответ на его вопросы взрослый будет отмахиваться каким-то «да»?
Поэтому я сказал:
– Извини не слышу, мог бы ты повторить громче?
И тут моя дочь проорала мне в ухо:
– Папа, он вызывает тебя на бой!
– В смысле? – растерялся я.
– В настольный!
Я немедленно встал. Что же, я неплохо играю. И поддаваться Степану не намерен, пусть будет честная игра.
Мы прошли к столу, взяли ракетки, и он начал подавать.
Играл он нормально, но я лучше. Дочь очень переживала и болела за меня, бегала вокруг стола и кричала:
– Папа, папа, какой счёт, ты проигрываешь?
– Нет, дочуня, всё ок, я выигрываю!
И вот тогда Степан в первый раз попал мячиком по лежащей неподалёку женщине. Мячик хлопнул её по заду и скатился между ног. Что же, она с моей стороны, мне доставать.
Я достал и извинился по-английски. Через пару минут Степан сделал тоже самое и заржал. Я снова достал мячик, опять извинившись по-английски.
Когда Степан в третий раз попал туда же, женщина поднялась, опередив меня, и я увидел, что это мама Степана.
– Ах ты мелкий засранец! – сказала она. – Я тебе жопу надеру!
Потом протянула мне мячик, а другой рукой сжала мою, и сказала:
– Очень приятно, Людмила!
– Иван, – ответил я, – и мне очень приятно…
И покраснел.
Саша
– Такой милый застенчивый молодой человек! – это мама про моего Аполлона.
– Ого, – удивилась я. – Он уже молодой?
– Сегодня пока ты в номере была, Стёпка играл с ним в теннис. Засранец трижды мне по жопе мячиком попал.
– Это молодой человек этот?!
– Нет, Стёпка.
– А чего это вдруг они в теннис играли?
– Он с дочкой его подружился.
– И тебе он понравился?
Мама только засмеялась в ответ.
Вот такой примерно у нас с ней случился разговор. А меня такая ревность охватила, я прямо вся не своя весь вечер была. То есть моя мама демонстрировала Аполлону жопу, пока я, дура, в номере сидела и о нём мечтала.
Кажется, так дурно мне никогда ещё не было. Я прямо живо всё это представила, как они на свадьбе целуются, а я не могу сдержаться, и реву прямо там. А он меня так мило спрашивает: «Саша, ты чего?» «Да ничего, соринка в глаз попала!»
Перед сном я не выдержала, к маме легла и спрашиваю:
– Мама, пообещай мне одну вещь.
– Какую?
– Ты никогда не уведешь у меня мужчину?
– Ты чего это вдруг? – захохотала она.
– Мама, просто пообещай! Даже если он будет сильно старше меня.
– А давай у тебя не будет мужчины сильно старше тебя?
– Мама, пообещай мне!
– Ладно, – смеётся она, – обещаю!
– Точно?
– Точно.
– Честное слово?
– Клянусь!
И я успокоилась. Всё-таки родная мама, не обманет. Я поцеловала её и спать пошла. Доброй ночи, мамулечка. И тебе, Аполлоша.
Иван Андреевич
– Однажды пришла девочка к волшебнику…
– Папа, а разве волшебники на самом деле существуют?..
– Ну, понимаешь, он был обманщиком. Гадал по руке, делал предсказания по звёздам, в общем зарабатывал деньги на несчастье и глупости других людей. Называл себя черным магом третьей категории, и говорил, что даже владеет искусством кладбищенского приворота.
– Это что?
– Я сам толком не знаю, но что-то про любовь. Любовь до гроба. Видимо. Так вот, пришла она к нему печальная, посмотрела на него с тоской и говорит:
– Волшебник, мне так грустно. Я подозреваю, что никакого волшебства в мире не существует. И что все мои любимые сказки – это не правда. И что жизнь совсем другая. И никаких чудес не бывает…
Волшебник, услышав это, вскочил из-за стола, так что его чёрная мантия заколыхалась и всякие зелья, стеклянные шары и свечи посыпались на пол, и закричал страшно:
– Ты что?! Ты что?!
– Папа, не кричи так, я боюсь!
– Хорошо, извини. В общем объяснил он ей, что она неправа. Он ей рассекал, что чудеса существуют, что самое большое чудо – это возникновение Вселенной, в которой мы живём, и населяющих её миров, всяких живых существ, растений, животных, и, конечно, людей. Самое большое чудо – это как из ничего появилась ты, маленькая девочка, которая смотрит на окружающий мир, задаёт о нём вопросы, чувствует, любит и грустит… Это всё поразительно, непостижимо, это самое удивительное чудо из всех, что можно только себе вообразить! Ну а про то, что ты не видишь этих чудес, – сказал волшебник, сев обратно в кресло и отдышавшись, – то ты их на самом деле видишь. Они происходят прямо сейчас, каждую минуту, просто медленно-медленно. Нужны миллионы, даже миллиарды лет чтобы творилось волшебство…
На этих словах я заметил, что Алиса спит, уткнувшись носом в моё плечо. Я накрыл её пододеяльником, и тихонечко встал с кровати.
– Вань, – сказала мама, – ты бы лучше ей жития святых почитал.
Проснулся, сходил на завтрак и пошёл. Пошёл в город. Вот странно, но когда на улицах пусто, и тишина, и как будто время остановилось, мне очень хорошо гулять. Даже если жара за сорок, если продавцы все завесились шторами и спрятались в магазинах, и дороги раскалились и потрескались. А мне хорошо. Я иду по пыльному горячему асфальту, сквозь который всё же местами пробивается пожухлая трава. Солнце испепеляет всё вокруг, никого нет, и даже машины не ездят. В этот момент мне кажется, что я остался один в целом мире и иду по его руинам.
Гулял я гулял, и вдруг понял, что похоже сейчас меня солнечный удар хватит, потому что был я без всякого головного убора. Остановился, осмотрелся по сторонам, вижу: тату-салон.
Я к ним зашёл, в тени немного побыть. Навстречу парень молодой, улыбчивый и обаятельный, как и все почти тут, руку пожал и альбом с татуировками предложил. Я из вежливости взял, стал смотреть. Спрашиваю: а можно временную сделать, а не постоянную? А то я не уверен так с ходу, хотел бы ради эксперимента поносить какую-нибудь.
Можно, отвечает, сделаем так, что месяц держаться намертво будет! Выбирай, какая нравится! Я альбом взял и стал листать. Много интересных было, и я чуть пару раз не сделал выбор. Но долистал до конца, и не зря – увидел вдруг её – девушку с пышными, вьющимися точно змеи, волосами.
– Где? – спросил он.
Я указал на левую грудь, над сердцем.
Меня усадили в кресло, налили виски, дали сигареты, и он приступил. Делал ловко и аккуратно, и быстро, только немного иначе, чем на рисунке, но так мне даже больше понравилось. Закончив, он снял меня на мой тел. Я посмотрел, тату вышла отлично, и по размеру в самый раз.
Саша
Аполлон сегодня на меня посмотрел. Это было у бассейна в баре. Он сидел за столиком один, пил пиво задумчиво и курил сигарету. О чём он думает? О чём-то неземном должно быть.
И тут он заметил меня. Взглянул и сразу отвернулся. Отвернулся и курит дальше. А я сижу и смотрю на него. Он опять на меня взглянул, тут уж я отвернулась. Ну и вот так дальше было ещё несколько раз, то он, то я посмотрим, и отворачиваемся сразу.
Потом вижу, и мама моя на него поглядывает. Я её сразу стала разговорами занимать, чтобы не смотрела на него. Появился Степан, ходил за мороженым в бар. Он мимо Аполлона проходил, тот ему руку протянул и говорит громко, на весь бар:
– Степан, привет!
Степан ему тоже руку, да только левую. Неуклюже вышло.
– Стёпка, – говорю я ему, когда он подошёл, – мужики не так здороваются.
– Я знаю! – разозлился он.
И тут вдруг Аполлон майку снимает. Ловко так берёт и стягивает с себя одним движением. А у него плечи такие, бицепсы и грудь, что это прямо как стриптиз выглядело.
Но вот стянул он майку, и вижу: на левой его груди татуировка. Вчера ещё точно не было. Но ладно, пусть, это даже идёт некоторым, я и сама хочу, только мама против. Но это была баба! Голова какой-то лохматой бабы!
Мне прямо поплохело.
Я сказала, что мне надо в номер, встала и на ватных ногах поплелась, думала, в обморок упаду. И зной ещё этот, печёт так, что дышать нечем.
Зашла в ванную, встала у зеркала. Смотрю. Волосы руками приподняла, растрепала сильнее. Ну а чем не я? Очень даже я. Похожа ведь!
Да не ты это, конечно, дура. А какая-то его любовь несчастная, по которой он тоскует!
Я повернулась боком. Надо завтра утром побежать.
Блин, а где моя грудь?! О боже, за что мне это?..
Иван Андреевич
Отправил маму с дочкой на пляж, а сам пошёл смотреть руины древнего города в нескольких километрах отсюда. Пошёл пешком, потому что люблю же всё это: пекло, безлюдно и тишина. Иду, вокруг никого. Потрескавшаяся земля, полное безветрие и зной как будто жужжит, хотя не жужжит ничего, это в голове у меня просто шумит.
Так я шёл около часа, пока не начались развалины. Их было много, огромная территория, усыпанная блоками, колоннами, кусками статуй и просто камнями. Были и частично сохранившиеся сооружения и даже вполне целый храм Аполлону. Ходил я почти один, только около античного театра я видел пару человек с фотоаппаратом, и всё.
Вот что делает реклама. Я бывал прежде в местах, представляющих меньший интерес и не таких древних, но с утра до ночи забитых туристами. В будни и выходные толпы стоят за билетами, чтобы посмотреть то, на что совершенно незачем смотреть, потому что ничего ты там не увидишь, не будучи каким-нибудь тонким специалистом в какой-то исторической или археологической области.
Это, конечно, эффект Джоконды. Все в Лувре идут на неё смотреть, делать селфи. Хотя она под толстым стеклом и за ограждением, так что близко не подойти и не посмотреть толком. Тем не менее все идут на неё смотреть и делать селфи. Половина населения Земли прёт в Лувр чтобы смотреть на то, о чём понятия не имеет. Потому что бренд.
Помню, я когда сам был Лувре во второй раз, очень негодовал. Бараны, – думал я, – стадо баранов! Ну что вы все прётесь сразу туда, минуя столько шедевров, и фоткаетесь с этой картиной, как будто в этом смысл вашей жизни и был – допереться до чего-то вам неясного, сфотографировать и умереть!
Это в крови у людей, – думал я, сразу после касс поднимаясь по лестнице к галерее итальянской живописи, – поклонятся неизвестному. Упал метеорит, произошло извержение или ещё что-то такое из ряда вон, и наши предки обожествляли всё это и начинали паломничество…
Механизмы тут схожие, – продолжал я размышления, торопливо минуя фрески Боттичелли, – главное, чтобы была неизвестность и мощность эффекта, который часто достигается простой раскруткой. Нужна не просто популярность, а ещё мистический бред…
Я зашёл в зал с Джокондой. Как и ожидалось, толпа вокруг неё, все делают селфи. Я с трудом пробрался сквозь тела, кого-то растолкал, кого-то попросил отодвинуться, и оказался на максимально допустимом расстоянии от картины. Повернулся спиной, достал телефон, улыбнулся и сделал селфи.
Так вот я ходил по развалинам и упивался солнцем. По массивным, источенным ветрами, стёртыми многими ногами и задами камням древнего театра, присаживался, смотрел по сторонам, и ощущал дыхание времени. Странное ощущение, что вот здесь, где сейчас лежит моя рука, возможно, лежала ладошка гетеры, и запястье в кольцах, и вздёрнутый носик, и порочный взгляд…
Меня пробила дрожь. Я встал и побрел дальше, сквозь ослепительный свет. Спустился вниз, к святилищу Аполлона. Что же, в самом деле, сохранился неплохо! Несколько целых колонн, кусок жертвенного алтаря (что за вандалы его разбили?), потрескавшиеся, с отколами плиты. Самого Аполлона нет, его либо унесли, либо разрушился давно. Но можно понять, где была статуя. Да вот в этом самом месте, где я сейчас стою, на этом постаменте очевидно.
Медленно обходя Святилище, я вдруг заметил на его стене, в нише, следы фрески. От неё почти ничего не осталось, кроме едва краснеющих контуров. Долго я вглядывался в эти еле уловимые следы прошлого, и чем дольше смотрел, тем больше убеждался, что когда-то здесь был профиль женщины.
И собрался идти уже в отель, как увидел на поваленной колонне женскую одежду. Аккуратно сложенное платье, шляпка, трусики, и рядом туфли. Я замер и огляделся по сторонам. Никого. Только песок, камни и вдалеке море. Я постоял некоторое время, думая об этом. Но ничего не придумал и пошёл в отель.
Саша
Ну вот опять. Сидят они в баре. Он, его мама и дочка. Дочка вскакивает вдруг, подбегает к нему, обнимает за шею и целует в нос. И говорит громко:
– Папа, я тебя люблю!
Тут мать его ещё громче:
– Как мило! Как мило!
Чего они так орут на него? А он не реагирует. Привык наверно. Просто кивает. Может у него мама с дочкой глуховаты? Я читала, что, когда люди слышат плохо, они начинают громче разговаривать.
А Аполлон обнял дочку, поцеловал в макушку и сказал тихо:
– Я тоже тебя люблю, доченька.
Иван Андреевич
Вёл я себя шумно, много смеялся и говорил. Чего, не помню. Миша не отходил от Людмилы, а я в какой-то момент понял, что стою, держа его жену, Марию, за руку.
Потом мы вдруг разошлись. Внезапно было решено, что все идут спать. Мария со своими детьми куда-то пропала, Миша остался с нами. Мы долго плелись по набережной в отель, и на ней не было ни души. Миша, хоть и был пьян, не уставал развлекать Людмилу. На полпути каким-то образом её рука оказалась в моей. Моя дочь подбежала с другой стороны и тоже взяла меня за руку. Потом стала ныть, что устала и просится на руки. Я её взял. Сестра Степана шла впереди довольно быстро.
Когда мы пришли в номер, мама ещё не спала. Отлично, я передал ей дочь чтобы она почитала на ночь и уложила её спать, а сам вышел на балкон покурить. Встал, достал сигареты, зажигалку. И тут слышу:
– Сучка! Шлюха!
И звонко: шлёп! Шлёп!
Ну думаю, раз я разбираю слова, значит, совсем рядом это. И в самом деле, перегнулся через бортик, и вижу на соседнем балконе Михаила и Марию. Мария в ночнушке стоит у края, наклонившись и держась руками за бортик. Попа у неё обнажена. Сзади совершенно голый Михаил с размаху хлещет её ладонью по ягодицам.
Шлёп! Шлёп!
– Ты меня любишь? – спрашивает он.
И опять: шлёп! – сильно так, что у меня даже мурашки по телу, как будто это он меня.
– Отвечай, шалава! – шипит.
– Да, – шепчет она, – да! Я очень тебя люблю, милый!
Я пошёл в свою кровать, лёг на правое ухо и накрылся одеялом. Я устал, был нетрезв и очень хотел спать. Что же, подумал я, а день прошёл не так уж плохо! Я подержал за руки двух женщин, которые мне нравятся.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Саша
Господи, неужели я тоже стану такой? Буду вешаться на всех мужиков? Сначала эта, не хочу даже знать, как её зовут, а потом и моя мать! Мама! Ты что творишь?! При живой дочери!
Но ему–то это зачем?!
А я всё время была рядом с ним, и он даже не посмотрел на меня. Я уж набралась смелости как могла, и спросила его:
– Вам нравится здесь еда?
Он не то что голову не повернул, а вообще никак не отреагировал.
Ну понятно, дура, спрашиваю какой-то бред! Нравится ли ему здесь еда? Хорошее начало романтического знакомства. Спросила бы ещё, почём он купил шорты и где.
Ох. Ну я маленькая ещё, не знаю, о чём говорить с ними…
Боюсь, я так и не усну сегодня.
И всё это крутится и крутится в моей голове, и я ничего поделать не могу. Понимаю, что бред, но меня не отпускает. Как будто я совершила какую-то непоправимую ошибку. И самая неприятная мысль – а вдруг он ждал от меня чего-то? Ну, например, что я его за руку возьму. Шёл и ждал. И когда я про еду заговорила, улыбнулся разочаровано, типа, эх ты, дура мелкая! И ушёл в магазин. Я тогда испугалась, что он вообще ушёл. Но вернулся. Лучше бы не возвращался, не видела бы я тогда этих ручек-хренучек.
Уже не раз замечала, что вокруг Аполлона летают бабочки. Не то чтобы прямо стаями порхают, но вот одна или две нередко вьются где-нибудь поблизости. И садятся на него. На голову, не плечи, на ноги, если он лежит. Кажется, он так к этому привык, что и не замечает. Я их очень редко здесь вижу, только там обычно, где Аполлон. Даже случай недавно такой был – шла мимо кафе, и смотрю вдруг – над столиком витает красная пара.
Я прямо заволновалась, сердце забилось чаще, уверена была, что там Аполлон, подошла сразу ближе. Но нет, нет его, ошиблась.
И вот сегодня у бассейна. Он похоже спал. Книжка рядом на полу, рука висит, рот чуть приоткрыт. А над ним сразу три бабочки порхают. Иногда садятся на него, потом внезапно взлетают, сближаются, меняются местами, и опять садятся. Было чем-то похоже на операцию, которую делает робот.
– Гляди, – говорю я брату, – дядя Ваня-то опять весь в бабочках.
А Стёпка в планшет смотрит и ему плевать, даже если бы я сказала, что там не бабочки, а инопланетяне.
– Наверно, – говорит, – вином облился! Бабочки любят сладкое!
– Дурак, – говорю, – вино было бы видно!
– А он белым облился.
– А здесь не наливают сладкое, а баре только сухое!
– Значит, в магазине взял, – не унимается Стёпка.
Я разозлилась, так разозлилась, что чуть планшет у него не вырвала, но успокоилась всё же, поняла, что он просто меня троллит, гадёныш.
И правда, он вдруг спрашивает:
– А ты чего, втюрилась в него?
– Дурак ты, Степан! – строго сказала я.
А сама переживаю. Как бы он не сгорел Аполлон, ведь не под тентом лежит, а прямо на солнце, да ещё полдень. Можно и удар получить, и вообще – на такой-то жаре.
– Стёп, а Стёп?
– Чего?
– Хочешь евро?
– Ну? – отвлекался он от планшета.
– Иди, толкни дядю Ваню как-нибудь случайно, чтобы проснулся, а то сгорит он.
– А сама чего не толкнёшь?
– Я же девушка! Неприлично! Что он подумает? Да и люди вкруг.
– Ладно, – вздохнул он. – Пять.
– Чего пять?
– Евро.
– Гад. Нет у меня. Два.
– Клянёшься?
– Блин, Стёп, ну когда я тебя обманывала?
– Господи, да миллион раз!
– Ладно, клянусь.
– Ну хорошо. Только если он пьяный, я не виноват.
Он отложил планшет и лениво поднялся.
– И всё-таки ты втюрилась.
– Или в жопу! – не выдержала я.
Он босыми лапами прошлёпал по периметру бассейна к лежаку Аполлона и склонился над ним. Помахал руками, бабочки взлетели. Он заулыбался, стал ждать, когда снова сядут. Посмотрел радостно на меня. Я тут из себя совсем вышла, показала ему кулак. Он плечами пожал и как двинет пяткой по лежаку. Аполлон тут же проснулся. Очки снял, смотрит растерянно на Степана. Встал и пошёл куда-то чуть покачиваясь.
Иван Андреевич
Взял вино, сел. Сел, да не туда, потому что заметил (да и то не сразу), что на столе передо мной лежит раскрытый ежедневник. Хороший такой, красивый. На развороте даты и под ними текст от руки.
«Боже, какое он ничтожество, – прочитал я. – Мелкое, беспомощное, отвратительное ничтожество. Он воображает себя кем-то, бредит о своей значимости, весь полон нелепых амбиций. И даже не представляет как он в действительности жалок!»
Я видел не раз, как дочь матери Степана что-то пишет в блокноте. Это её дневник, – внезапно понял я. И написано тут не про меня ли?
«И эта его постоянная озабоченность другими женщинами, всё время думает, как бы затащить какую-нибудь бабу в постель!»
Боже мой! Но это всё же не совсем так…
«Фу, он бреет свою грудь, считая себя немыслимым красавцем! О, как же он отвратителен!»
Хм! Один раз было, и очень давно…
– Простите! – это была Мария. Она смущённо улыбнулась и взяла со стола дневник. – Я забыла случайно.
– А… – ответил я. – Я не читал.
Она слегка порозовела. Ей это шло. Он продолжала стоять и смотреть то меня, то по сторонам.
– А скажите, пожалуйста, – вдруг детским, не своим голосом спросила она, – вы не знаете, сегодня море тёплое?
– Не знаю, – ответил я.
– Спасибо, – отчего-то с придыханием ответила она, снова улыбнулась и ушла, крепко прижимая к груди дневник обеими руками.
Саша
Папа ушёл два года назад. Он правильно боялся, не надо было меня оставлять. Мне пришлось трудно, и маме тоже. Со мной стало случатся то чего бы ни за что не случилось, будь он с нами.
Вот фотка, ей всего три года. Я тогда свернула шею (вообще глупо, просто во сне!) и меня положили в больницу на вытяжку. Я лежу с какой-то дурацкой повязкой под подбородком, а рядом папа сидит. Спокойный, большой, сильный.
А потом всего за пару месяцев он превратился в тощего, испуганного и слабого.
Сегодня кончились духи, которые он подарил мне в последний раз на мой др. Они такие чудесные! Я надушилась ими в надежде, что Аполлон обратит на меня внимание.
Конечно, я знаю, будь ты жив, ты бы не допустил чтобы я залипала на мужика в возрасте! Но ведь и ты, когда встретил маму, был старше примерно на столько же! И если бы она за тебя не вышла, у вас не появилась бы я!
Иван Андреевич
Однажды студенты решили взять у меня интервью для какого-то университетского издания. Подошла после пары девушка, с крашенными волосами, проколотыми ушами, губами и носом, и спросила меня:
– Иван Андреевич, дадите нам интервью?
– Да, – ответил как всегда я.
Но тут я правда услышал, о чём меня спросили.
И вот наступил день, на который мы договорились об интервью. Она пришла с подругой, та снимала меня на телефон, а эта задавала вопросы.
– Иван Андреевич, расскажите, пожалуйста, как вы…
И тут вдруг началось. В моей голове загудело, зашумело, и вот уже покатили огромные волны, с грохотом разбиваясь об истерзанный берег.
И хотя студентка стояла совсем близко, я уже слышал не обычное «бубубу», а как будто реликтовое излучение: хрррр, ззззз, тр-тр-тр, ззззз…
Это было ужасно. Я почувствовал, как похолодело моё тело и выступила испарина на лбу.
Тем не менее, дождавшись окончания вопроса, я стал отвечать. Отвечал я долго, чтобы мой ответ мог покрыть все возможные темы. Девочки снимали и кивали.
Потом последовали ещё и ещё вопросы, а буря тем временем потихоньку стихала, и вот вскоре уже небо расчистилось, и запели птицы, и я так им обрадовался, что невольно стал улыбаться, и девочки тоже, видя мою улыбку, не удержались и стали улыбаться в ответ.
– Спасибо! – сказали они, когда всё закончилось. – Это было самое крутое интервью в моей жизни!
Но бывало и не так удачно. Идёт как-то лекция. Я размахиваю руками, рассказываю им что-то экстраважное. Я воодушевлён и вдохновлён.
И тут вижу, кто-то из студентов кричит мне что-то. А я не понимаю, что. Пытаюсь понять, уловить, напрягаю изо всех сил слух, но всё бестолку, слух меня не слушается.
Только волны за окнами аудитории, бьются о стены, плещутся, и шелестя стекают по стеклам. Ну и птицы, конечно, переливаются, поют сразу все вместе как обычно, так что и не поймёшь, какие именно это птицы.
Ладно, я делаю вид, что понял, отвечаю что-то и продолжаю лекцию.
Но студент не успокаивается и снова мне кричит.
Я улыбаюсь ему, говорю: «да-да, хорошо» и продолжаю лекцию. Тут я замечаю, что все смеются и уже хором кричат мне что-то.
Он напряжения я краснею и совершенно уже не понимаю, что делать.
И тут происходит чудо. Я вдруг отчётливо и ясно слышу в самое ухо тихий женский голос:
– Включи свет, идиот!
Тогда я пошёл к выключателю и включил свет, и студенты успокоились. И продолжил лекцию.
– Свобода – это когда ты можешь делать то, что хочешь, – говорит Михаил. Он смотрит куда-то вдаль в тёмных очках, верёвка от них висит между лопаток. Он держится за перила, выражение серьёзное.
– Был такой философ, Жан-Жак Руссо, – говорю я, – так вот он считал, что свобода наоборот заключается в том чтобы не делать то, что ты не хочешь делать.
Михаил помолчал, воспринимая сказанное.
– Неплохо, – кивнул наконец он.
Голос у него сиплый, как будто надорванный.
– А кто он по жизни был, этот Руссо?
– Ну, если честно, то довольно стрёмный мужик…
– Так я и думал, – опять кивнул Михаил. – Философы все стрёмные. Либо наркоманы, либо геи.
Я невольно крякнул от удивления, но он не обратил внимание.
Слева стоит Мария с детьми. Она молчаливо и задумчиво смотрит в море, и лицо у неё такое безразличное, как будто ей неинтересно ничто на свете. Справа Людмила, её сын Степан и её дочь. Дочь вдруг говорит:
– А я думаю, что свобода заключается в том, чтобы делать то, что должен делать. А не следуя инстинктам, как животное.
Она сказала это немного дерзко.
– Хм, – усмехнулся Михаил, – умная какая!
Я заметил, что она смотрит на меня, как будто ожидая чего-то.
– Да, умница, – похвалил я. – Только это вот сложное самое – делать то что должен! Тут уже и не поймёшь, где свобода, где рабство…
– Ещё бы понять, кому должен, – добавил Михаил.
Были на море сегодня. Дочка с сачком бегала, крабиков искала. Мама на лежаке под тентом. В широкой шляпе и чёрном закрытом купальнике. Она в хорошем расположении, читает «Вишнёвый сад» Чехова. Иногда покачивает головой и говорит: «Да».
Я стою под палящим солнцем под чистым небом, волны обтекают мои ноги, и уносят песок из-под них. Ступни уходят всё глубже.
Море вдали как обычно – ярко бирюзовое.
– Папа, – хнычет дочь, – ну помоги мне крабика поймать!
С ней бегают два мальчика, её ровесники, они делают вид, что хорошо разбираются в крабах.
– Вон там они, вон там они всегда! – кричат они, прыгая между камней.
– Вот здесь большой!
Я не верю им и начинаю переворачивать булыжники, лежащие на берегу. Малюсенькие крабы, ждущие под ними вечера, разбегаются в стороны.
– Ловите! – кричу я.
Дочь бежит с сачком, эти двое с ней.
Им удаётся собрать несколько штук. Попав в сачок, они сначала пытаются выбраться, потом замирают. Мы сажаем их в ведёрко и ставим в тень.
– Огромный краб, огромный! – кричит мальчик.
– Папа, скорее сюда!
Я не верю, но иду по острым и скользким камням к ним. И правда, в камнях поглубже, в чёрной норке, заросшей чем-то буро-зелёным и заливаемой прибоем, я вижу большую клешню. Залезаю в воду, хотя мне немного страшно – вдруг он меня тяпнет за мизинец? Забираю сачок у ребят и древком пытаюсь выковырять краба из его пещеры. Он забивается глубже, но я не отстаю. Вдруг он выскакивает и стремительно бежит по камням.
Дети начинают орать, я тоже.
– Папа, папа! Лови! Убежит!!!
– Папа девочки, ловите же! Ловите! – кричат мне мальчики.
Я тоже чего-то кричу.
Мне удаётся накрыть его сачком. Он запутывается, я переворачиваю его и выношу на берег, потом бросаю в ведёрко. Их порезанной ступни льётся кровь, но я не обращаю внимания, я доволен собой.
Люди на пляже собираются посмотреть. Подходят греки, русские, немцы. Среди них Людмила, Степан и её дочь. Она улыбается и делает большие глаза:
– Ого, какой милый!
– Это мой папа поймал! – громко говорит дочь, оглядывая собравшихся.
– Это мой папа поймал! – повторяет она.
От гордости я невольно распрямляю спину и принимаю какое-то особое выражение лица.
Тут сквозь толпу пробирается пожилой грек. Он берёт ведёрко, подходит к прибою и выбрасывает краба в волны. Потом ставит ведёрко на песок и, не глядя на нас, уходит.
Саша
Аполлон ловил сегодня крабов. Как ловок, быстр и виртуозен он был! Я бы сравнила его с дирижёром. Вокруг него стаей метались дети, визжали от восторга и я всё боялась, что он раздавит кого-нибудь их них. Неподалёку лежала его мать и, отложив книгу, наблюдала за происходящим с улыбкой. Сразу видно, что она хорошая женщина, добрая, очень любит сына и внучку.
Он поймал краба, огромного с одной безобразной клешнёй. Во время прыжков по скалам Аполлон стопу порезал. Кровь пошла, окрасила песок, но прибой уносил её в море. Я слышала где-то, что акулы чуют кровь за многие километры. И теперь стояла и как дура боялась, что подплывёт какая-нибудь акула. Я прямо запаниковала. «Выйди! Выйди из воды, пожалуйста!» – кричала я про себя.
Наконец он вышел и я вздохнула с облегчением, но кровь всё шла. Как жаль, что я не могла перевязать ему ногу! Хоть что-то сделать! Я подошла ближе поглазеть на краба, встала совсем рядом, но Аполлон меня даже не заметил.
А потом появился какой-то дядька почти чёрного цвета, взял краба и выбросил его в море! Видели бы вы лица детей. Дурак! Крабов же едят! Сам небось ест, защитник животных хренов!
Я знаю, где он теперь живёт. Я вычислила: третий этаж в основном корпусе, где самые комфортабельные номера. Снизу видела: поднявшись, он повернул направо. Меня он не заметил. Шёл чуть покачиваясь, но мне не показалось, что пьяный. Говорил сам с собой.
– Да? – спрашивает.
И отвечает сам себе:
– Да.
Потом опять, наверху:
– Да?
– Да.
Пикнул электронный замок, хлопнула дверь.
И меня вдруг охватила такая тоска! Как будто я осталась одна в целом мире. Он стал холодным, пустым и одиноким. И так поплохело от этого чувства, что я схватилась за каменные перила, лишь бы чувствовать какую-то опору.
Мимо проходили ребята, мексиканцы. Они быстро говорили, смеялись, размахивали руками, хлопали друг друга. Один из них увидел меня, посмотрел и улыбнулся ослепительно. И ушёл, а я глядела им вслед.
Потом я встала с той стороны, куда выходит балкон Аполлона. Я не знала точно какой балкон его, их там было три, но решила, что тот, который посредине. Я спряталась между пальм, за каким-то большим кустом, чтобы меня никто не видел, и ждала, когда он появится.
И вдруг я услышала голоса. Мужской и женский, сверху – с одного из балконов.
– Ты за идиота меня принимаешь? Думаешь я не замечаю, как ты на него пялишься? Точно говоришь ему: я на всё готова!
– С чего ты взял? – тихо-тихо доносится её ответ.
– Давай, вставай!
Какое-то время тишина. Я замерла и прислушалась.
Потом вдруг звонко: шлёп! Шлёп! Шлёп!
И женский глубокий стон: аааах!..
– Сучка! – мужской голос. – Получай!
Шлёп! Шлёп! Шлёп!
– Любишь меня? Говори давай: я так люблю тебя милый!
– Я так люблю тебя милый! – покорно отвечает она.
Шлепки закончились. Началось пыхтение и неразборчивый шёпот. У меня всё похолодело внутри. Я даже стала быстро ходить туда-сюда по газону. Потом взяла себя в руки и остановилась.
Это не может быть он! – убеждала я себя. – У него же мама и дочь! Это точно не он!
К себе вернулась в расстроенных чувствах, такая усталая, как будто марафон пробежала. Мама спросила, чего я бледная, не пила ли чего. Да уж лучше бы пила!
Потом лежала и думала долго: как эта женщина позволяет к себе такое отношение!? У меня никогда не будет такого. Никогда!
Иван Андреевич
– Как ты знаешь, Алиса, в будущем будет много-много очень умных роботов. Они будут, скажем так, абсолютно умны.
– Это как?
– Ну, они будут как бы руководствоваться только своим совершенным умом, у них не будет чувств, эмоций никаких, наших обычных человеческих желаний. Понимаешь, вот мы, например, любим, боимся, нам бывает больно, бывает грустно. Сам себе говоришь иной раз, ну чего ты грустишь, это же глупо! И всё равно грустишь, потому что ты человек. А у роботов все иначе. Они не испытывают всех этих чувств. У них все подчинено голове. Поэтому они не совершают ошибок, они не делают ничего в порыве страстей, просто потому что хочется. Ну как ты например «хочу-хочу-хочу!» А они ничего не хотят и никогда не капризничают. Они делают только то, что наиболее правильно, то есть разумно. Всегда. Короче, мудрецы.
– Вот это да…
– Да. И вот, однажды девочку, которая победила инопланетян, пригласили к самому умному роботу, знаменитому на весь мир. Он был настолько умён, что знал лучше всех, что хорошо, а что плохо, как надо поступать в этой ситуации, а как не надо. Поэтому люди избрали его Президентом.
– Ого!
– Да. И вот, пригласил он эту девочку чтобы исполнить любое её желание в награду. Пришла она к нему, а он и спрашивает: чего ты хочешь?
А она ему:
– Я хочу чтобы люди не умирали. Обещаешь?
– Без проблем, – ответил он, так как обещал исполнить её желание.
– И что? Люди больше не умирали?
– Нет, конечно умирали по-прежнему.
– Он что же, обманул девочку? Он же самый умный!
– Да, обманул. Именно, поэтому и обманул, что самый умный. Дело в том, что честность, мораль – это всё люди придумали. Для совершенного ума этого не существует… Для него что обмануть, что сказать правду всё одно, в каждой ситуации он просто выбирает, что с его точки зрения рациональнее – правда или обман. Да и сама подумай, куда девать новых людей, если старые не будут умирать? Места не хватит на Земле, еды тоже… И вообще он хоть и самый умный, но не волшебник, такие чудеса творить…
– Но ведь девочка расстроилась, что её обманули!
– Да, но роботам-то всё равно. С точки зрения идеального разума это всё не имеет значения. Поэтому люди, видя, как девочка плачет, взяли и разобрали всех роботов на части. «Не хотим, – сказали, – жить по уму». И назначили девочку своей королевой.
– Ух ты!
– Тут правда не пойми что сразу началось, потому что она те ещё указы стала издавать! Вроде: «С сегодняшнего дня всем запрещено умирать! За нарушение – смертная казнь!»
– Хахаха!
– … но это уже другая история. Давай спать. Спокойной ночи, королева.
– Спокойной ночи.
Лежал с утра у бассейна, читал книгу. Я люблю так: в одиночестве, никого нет, пустые лежаки и стулья, а небо уже голубое и яркое, залило всё своим утренним жёлто-розовым светом.
Тепло, спокойно и тихо. Так странно выглядит отель без людей. Лес без людей выглядит нормально, а вот отель, улица, метро – нет.
Я это люблю. Я ложусь на лежак и улыбаюсь: мир прекрасен, и сделанное в нём людьми прекрасно – особенно когда их нет.
Ближе к завтраку стали собираться люди. И семья Людмилы пришла. Расположились они прямо напротив меня, по ту сторону бассейна. Степан предложил сыграть в настольный, но я отказался, посоветовал ему подождать мою дочь. Мать его легла как обычно на лежак под зонтом с книгой. Сестра Степана села на свой лежак с телефоном. Была она в лёгком купальнике, широкой соломенной шляпе и тёмных очках. Села, ноги в коленках согнула, руки на животе сложила и хмуро в экран уткнулась. Так она и просидела час, в телефоне.
Потом подошли мои. Позавтракали, мама заняла лежак рядом со мной, дочь побежала сразу играть со Степаном. Солнце набирало мощь, и я стал покрываться потом. Ушёл бы гулять, но не мог заставить себя встать.
От нечего делать пялился на сестру Степана почти до самого обеда и совсем не читал книгу. Один раз, поймав её взгляд, я ей улыбнулся.
Потом она мне улыбнулась.
Потом опять я.
Потом мы одновременно.
Так и провели время до полудня, делая вид, что читаем.
На обед я шёл в отличном расположении.
Саша
Каждый раз когда это наступает, состояние гадкое. Во-первых, я становлюсь страшной. Бледнею, даже зеленею, круги под глазами появляются. Мама считает, что со мной всё в порядке, но мне так не кажется.
Я как будто превращаюсь в оборотня. У меня ужасно обостряется обоняние и я за десять метров чувствую как пахнет изо рта у Стёпки. Если у кого-то не свежие носки, кто-то не помылся с утра или ходит в потной одежде, то меня буквально тошнит. Я не нахожу сил терпеть, зажимаю нос и по возможности ухожу прочь.
В такие дни я ненавижу этих людей. Я хочу их убить.
Говорят, что такое же бывает, когда беременная. Когда у меня это только началось несколько лет назад, я всерьёз боялась, что залетела. Хотя у меня никого никогда не было и я до сих пор девственница. Но всё равно, думала, а вдруг – как-то? Я же целовалась с Саней… О, Господи, пожалуйста, только не это, что я скажу маме? Дура, кто же от поцелуев беременеет? Ладно, ладно, подожди пару-тройку месяцев, всё станет ясно однозначно! Но это так долго! Крепись, держись… Но это же так тяжело – ждать!
Короче в моей детской головке творился полный бред. Причём, как назло, это совпало с папиной смертью.
Ладно. Вышла, легла на лежак. Солнце больно слепит, душно, потно. Полный дискомфорт. Ещё кажется и от меня самой пахнет. Только легла, Степан привалился ко мне. Холодный, мокрый, погреться. Я так разозлилась, что чуть по голове ему не дала телефоном. Но сдержалась: спокойно объяснила, что он мне мешает. Ушёл к маме, правда, повторять пришлось три раза.
Бог видит какая я терпеливая и воздаст мне на том свете.
А напротив, через бассейн, возлежал Аполлон с книгой. Правая нога согнутая в колене, левая рука в локте и убрана под голову. Икры и бедра, плечи и грудь, бицепсы – не оторваться. В очках чёрных, плавки небесные, читает какой-то фолиант. Он конечно не от мира сего, не похож на простых смертных. В нём столько грации и изящества.
А улыбка у него совершенно очаровательная. Он иногда голову от книги поднимал и улыбался душевно так, тепло. Вот бы узнать, что он читает!
Иван Андреевич
Сегодня возвращался с моря в отель, так заблудился, пошёл не в то здание, и не мог найти свой номер. Перегрелся. Хожу, хожу, не понимаю, вроде всё так же: перила те же, коридор, двери… Только потом сообразил, что вид-то с лестницы не тот совсем. В общем, не туда пошёл, а до моего комплекса ещё метров двести надо было. Стал спускаться и в коридоре второго этажа увидел сестру Степана с семьёй. Они не могли попасть в номер, прикладывали карточку, шумели, смеялись, а дверь не открывалась. Меня они не заметили.
Так я узнал, где живёт она. И это знание сослужило мне плохую службу.
После ужина, выпив вина хорошо, я пошёл искать её балкон. Залез в какой-то газон, ударился челюстью о пальму, уронил телефон в траву. В полной тьме как-то нашёл. Стал высматривать, куда выходит её номер, а балконов на стене куча. Ясно, что где-то посредине, а какой именно – не понятно.
Отошёл назад, чтобы окна лучше видеть и приложился спиной к огромному кактусу. Отскочил, опять телефон уронил.
Нашёл телефон, из газона вылез, пошёл в отель.
Почему-то по дороге вспомнил, как Лев Толстой прямо накануне смерти ушёл из дома – в который уже не вернулся. С ним тоже какие-то неприятности происходили, то шапку потеряет, то в трёх соснах заблудится, то ещё что.
Пришёл в номер, там дочь:
– Папа, папа, включи компьютерную на ноуте!
– Сейчас, моя птичка.
– Ой, папа! Что это у тебя за иголки в спине? Ты что, на дикобраза упал?
– Нет, это я превращаюсь в дикобраза.
– Не надо! Я за дикобразами я ухаживать не умею!
– Пошутил я, дочка. Всё хорошо, на кактус просто упал.
Перед сном, когда мы лежали в постели и читали книжку, она посмотрела на меня задумчиво и спросила:
– Пап?! А чем дикообразов кормят?
Саша
Вчера ночью под балконом какой-то пьяный потерялся в газоне. Шатался там, стонал, ругался. Отчётливо слышала: «Твою мать!» Русский. Сразу как будто оказалась дома.
Перед завтраком долго стояла у входа в ресторан, ждала, когда Аполлон появится. Хотела сказать ему «привет». А его долго не было как назло. Моя мама два раза посылала узнать чего я не иду. Пришли уж его мама с дочкой, а его все не было. Я даже переживать стала, не случилось ли чего? Вдруг улетел по каким-то срочным делам?
Пришлось идти к своим, а то уже и завтрак к концу. Только села, вижу – идёт! Я прямо подскочила.
– Ты чего? – мама удивилась.
– Ничего! Пойду за едой!
Встала, взяла тарелку, пошла накладывать. Как раз туда, где он себе накладывал. Набралась смелости, прямо к нему подошла.
– Здравствуйте! – говорю. Вместо «привет», как собиралась, но вдруг испугалась чего-то.
– Привет, – улыбнулся он.
Иван Андреевич
Вот сижу я, пью вино после обеда, над головой замерший тент, не шелохнётся, и сквозь ткань виден огромный расплывшийся шар. Мои ушли в номер, они обе приболели, наверно акклиматизация. Мама будет читать Иван Шмелева, дочь смотреть мультики на ноуте. Мама против мультиков, она считает, что это бессмысленное зло. Она пыталась читать дочке Ивана Шмелёва, но той неинтересно. Дочь любит детские книжки, но не такие, где про мойдодыры, коромысла, самовары, сени, чугунки да печи. С таким же успехом можно ребёнку псалтирь на церковнославянском читать. Она современные любит. В общем, бабушка лежит читает, внучка смотрит мультики, они болтают о чём-то, делятся жизненным опытом, едят конфеты и чипсы, и им хорошо.
Увидел дочь Людмилы. Все без исключения молодые люди здесь пялятся на неё. Ну так, завуалированно. Потому что у иностранцев вообще это не принято – пялиться. Они если и смотрят на тебя, то только по делу и всегда улыбаются, поймав твой взгляд. Но всё равно, я вижу, что они смотрят на неё. Болтая друг с другом, лёжа на пляже, играя во что-то у бассейна, они так или иначе бросают в её стороны распалённые солнцем взгляды.
Потом она пошла играть с ними в волейбол. Там были ещё две девушки, а остальные парни. Девушки высокие, в самый раз для волейбола. А она небольшая. Но играла отлично.
К ней постоянно обращался один парень из вражеской команды, красивый мексиканец. Улыбчивый, с длинными ресницами, как крылья у бабочки. Она ему отвечала весело, наверно хорошо знает английский.
Саша
Когда папа умер, все стало не очень. Продали машину, денег постоянно не хватало, и я пошла работать, торговать хот-догами в палатке. Покрасила волосы в красный цвет, стала курить с ребятами. Спортивную акробатику пришлось бросить. Это вот самое обидное, мне совсем чуть-чуть оставалось до мастера. Но куда уж там, денег в семье не было совсем, а впереди экзамены, поступление.
Училась я всё равно отлично. У меня красный диплом и золотая медаль. Для ЕГЭ ходила к репетиторам, готовилась много самостоятельно и ещё планировала поступать в военный университет. Так что спортивную форму я сохраняла. Бегала каждое утро или вечер, стреляла в тире, сама тренировалась как могла.
Написала ЕГЭ. Вообще я очень верила в себя. Думала, что готова неплохо. Планировала разные варианты в Москве и Питере, очень приличные универы. Один за другим пришли результаты экзаменов – все средние. Но я всё равно не теряла надежды и подала документы куда хотела, надеясь на удачу.
В общем, я не попала никуда. Меня не взяли. Что было, когда я маме сказала! Она рыдала, и всё причитала: «За что мне это? За что мне это?» Как будто она главная несчастная в этом деле. И сказала мне даже в тот вечер, когда выпили мы с ней вина: «Всё ты Саша просрала, спорт, и здоровье, и жизнь!»
Мне очень обидно было тогда, и я ушла. Пошла бродить по улицам ночью. Даже надеялась, хорошо бы меня машина сбила или изнасиловали, вот тогда мама пожалела бы о своих словах!
Но ничего, на следующий день она отошла. Решили с ней, что буду работать официанткой в кафе и готовиться к повторной сдаче ЕГЭ в следующем году. Но это легко сказать – готовиться… Как сказала мама: «готовься, тебе же в армию не идти!» Звучало не очень, учитывая что я как раз именно туда и хотела.
Иван Андреевич
– Жил-был на свете один очень плохой, ужасный, злой человек. Тиран.
– Кто?
– Тиран. Это такой человек, который имеет власть на другими и использует её чтобы обижать и унижать их.
– Зачем?
– Ну, плохие люди получают от этого удовольствие. А иногда и хорошие не могут с собой справится и становятся тиранами.
– Ты не станешь?
– Нет. У меня и власти никакой нет! Так вот. Был он ужасный негодяй, много людей сгубил, но его надёжно охраняли и люди ничего не смогли с ним сделать. В конце концов он умер своей смертью. Что же, положили его в землю и закатали бетоном, толстым-толстым слоем. Никакой таблички не поставили. Шли годы, про тирана почти забыли, а на той бетонной площадке играли дети.
– В классики?
– Как догадалась?
– На бетоне удобно мелом рисовать.
– Всё верно. И вот со временем бетон потрескался, и в трещинах проросла трава. Зелёная такая, и какие-то цветы тоже зацвели.
– Какие?
– Васильки там, одуванчики. Незабудки.
Я замолчал.
– Папа, а дальше?
– Всё.
– На этом сказка кончается?
– Да, Алиса, на этом кончается. Такая уж сказка.
– Ох! – издевательски вздохнула мама. – Жаль я не матерюсь!
Саша
Он сидел там и смеялся! Рядом с моей мамой. Они хохотали, ворковали и, подозреваю, держались за ручки под столом. Во всяком случае моя мама то и дело хватала его за колено или хлопала по бедру, как будто без этого нельзя обратится к человеку! Напротив них сидел Михаил с женой и с ними ещё какой-то странный тип. Лысый, с лиловым лицом и пошлой манерой выражаться. Всё ему было не так и не эдак, все вокруг плохо утроено. Он острил и сам смеялся своим шуткам, как будто задыхаясь: кхкхкх.
А я сидела слева от мамы и смотрела на все это, как они пьют, курят, говорят глупости. Вокруг бегали их дети, визжали от радости и азарта, и я прямо завидовала им, хотела бы вместе с ними, да уже переросла к сожалению… Самый дурацкий возраст мой – то уже тебе не нужно, а это ещё нельзя…
Хотя вот мои ровесники уже собрались у бара, берут вино, курят у стойки, болтают. Русских среди нет ни одного. С одним из них я уже общалась, когда в волейбол играла, ну так, на ломаном английском, уж не знаю, как мы понимали друг друга. Он меня заметил, улыбнулся премило, и головой мотнул, типа, чего ты там сидишь? И ресницами своими огромными хлоп-хлоп. Ох, думаю, у него столько наверно девушек было…
Улыбка у него – нельзя в ответ не улыбнуться, губы сами расползаются. У Аполлона тоже обаятельная, но другая совсем, как бы спокойнее и взрослее, без задора.
В общем, не могла я больше смотреть, как мама с Аполлоном воркует, встала и к ребятам пошла. Подошла прямо к стойке и говорю им: «Хай!»
Этот с ресницами сразу обнял меня и чмокнул своими огромными губами в щеку. И бокал мне протянул:
– Доминго!
Я бокал взяла, и отвечаю:
– Саша.
Он рассмеялся, спрашивает:
– Саша?
– Саша, – киваю и тоже смеюсь.
Мы чокнулись и выпили.
И вот стали мы с ними о чём-то болтать и вино потягивать, а я всё поближе к Доминго жмусь, пускай Аполлон знает, как маму мою клеить.
Иван Андреевич
Мария ожесточённо смотрела на мужчин за соседним столиком. Курила и смотрела. Она выпила уже пару бокалов. Меня она вообще не замечала, потому что я был с Людмилой и мы всё время болтали. Был с нами и Анатолий, друг Михаила. Он сидел напротив меня и постоянно обращался ко мне, но из-за музыки и криков детей я не понимал, что он говорит и просто с улыбкой кивал ему в ответ. Михаил настойчиво пытался рассказывать интересные истории, адресуя их в первую очередь Людмиле, она слушала и смеялась.
Детишки наши бегали, визжали и хохотали. Дочь моя пыталась всеми командовать, и что удивительно, у неё это получалось. Её слушались даже те, что постарше.
А слева от меня сидела она, безымянная королева моих ночных грёз, которую я вынужден по-идиотски назвать то сестрой Степана, то дочерью Людмилы. Подмывало меня не раз этим вечером спросить: как тебя зовут? Но не решился. Я боялся, что она уже представлялась ранее, а я не расслышал. А у мамы её спрашивать было ещё хуже. Сидела она в невыгодной позиции, и значит я не мог толком слышать, что она говорит, но она и не говорила почти. Была она мрачна и печальна как никогда.
В какой-то момент она встала, сказав что-то резкое, и ушла к барной стойке. Там она присоединилась к ребятам, я их уже видел, они играли вместе до этого в волейбол. Не знал, что они успели так подружится – чуть ли не со всеми она обнялась и расцеловалась, особенно с тем мексиканцем с ресницами-крыльями. Сразу настроение у неё поднялось, стала вино пить, хотя с нами не пила вообще.
– Эка, смотри, эти-то, покрылись все татуировками, как ковры! – заметил Анатолий про ребят у бара и хрипло расхохотался.
– Моя тоже хочет сделать, – сказала Людмила. – Не знаю даже, разрешать ли…
– У меня есть, – сказал Михаил. – Правда, в таком месте… Хотите покажу?
И с хитрыми глазами он указал под стол. Никто не захотел. Мария, побледнев, посмотрела в сторону.
Я выпил залпом полный стакан вина, и взял ещё один. Пока я его допивал, дочка Людмилы с друзьями пропали. Как-то очень внезапно, казалось, я отвлёкся от барной стойки на минуту, но вот их уже нет, и след простыл, как будто и не было никогда. Я подошёл к бару и взял ещё несколько стаканчиков вина – на всех. В общем, я хорошо набрался. Соседи мои тоже. Мы всё собирались куда-то идти, всё собирались-собирались, и наконец, уже около полуночи, собрались.
– Ой, – вдруг вспомнила Людмила, – я в номере кофту забыла! Проводишь меня?
Я ответил, что конечно, и мы пошли, хмельные, неуклюжие, поддерживая друг друга за руки.
Саша
Что дома было… Я когда вернулась, никто не спал. Все меня ждали. Я же телефон не брала, не думала, что это всё надолго. И времени было не так много, половина второго только!
– Ты где шлялась? – говорит мне мама резко. И смотрит так холодно и жёстко, что ясно, дружбе нашей конец. Дня на два точно.
А Стёпка сидит играет в моем телефоне, ему то что.
– Я с друзьями гуляла, что тут такого? Сходили на пляж, посидели у моря, и обратно пошли…
– Ну-ка! – тут она сделала шаг ко мне. Я задержала дыхание. Но не помогло.
– Ну так и есть! – сказала она. – Ты пьяная!
– Мама, я всего бокал вина выпила!
– Ладно, всё. Завтра возвращаемся домой! Иди спать! Стёпка, дай телефон, Ивану позвоню, скажу что отбой.
– Мама, какому Ивану? – у меня прямо замерло всё внутри.
– Другу нашему, какому ещё. Вызвался пойти тебя поискать! Ты представляешь, что я пережила? В другой стране, без телефона, с какими-то иностранцами уперлась ночью?!
– А почему с моего телефона?
– Мой разрядился. Не могла зарядку найти, ты куда дела её? Дала ему твой номер, а его на твой записала. Алё? Алло? Ваня!
Я слышу отдалённо его голос. Он что-то быстро говорит, он что-то узнал…
– Спасибо! Спасибо! – громко кричит моя мама, как будто он стоит под окнами. – Нашлась! Да, всё хорошо, слава богу! Спасибо! Ага, и тебе спокойной ночи! Мне очень жаль, что пришлось тебе бегать, кто же знал, что она такую подлянку нам кинет… Ну да, ну да… Спасибо!
Он завершила звонок, протянула мне телефон и пошла в ванную комнату.
Я стояла, как замороженная. «Ваня»…
– Мам… А чего это ты его Ваней называешь?
Мама остановилась и с недоумением посмотрела на меня.
– А как мне его ещё называть? По имени-отчеству?
– Ну мне просто интересно, когда вы успели так сойтись…
– Как сойтись?! – взорвалась мама. – Ты чего несёшь?! Ты мне тут мораль решила почитать про хорошее поведение!? Ты на себя посмотри! Нажралась, как шалава!
Она зашла в ванную и захлопнула дверь. Я стала ждать когда она выйдет чтобы в душ сходить. Взялась за дневник. Бывают же такие гадкие дни. Когда вот прямо всё-всё так плохо и ужасно, что жить не хочется и не верится, что может быть нормально.
Потом взяла телефон. Стала разглядывать его номер. Такое странное ощущение, как будто я его уже знаю.
Я записала – под именем Аполлон. И сразу же в мессенджере появилась его ава. Голова в черных очках, в полупрофиль. Хорошенький такой. Только сильно моложе.
Вышла пораньше, слава богу, нашла зарядку! Я её вчера днём на столике у басса отставила. Где оставила, там и нашла. И наушники там же. Никто не взял. Хотя это не удивительно, здесь я думаю такое не принято – чужое брать.
У бассейна в это время ещё никого. Ресторан закрыт – до завтрака час. Но солнце уже поднялась над крышей отеля и печёт так, как будто полдень. Решила посидеть тут, почитать. Только привалилась, телефон включила, смотрю – Аполлон идёт. С книгой. Мне рукой помахал, улыбнулся. Я ему тоже, и неловко мне стало за вчерашнее, что ходил меня искал. Он прошёл к лежакам напротив, через бассейн, и лёг. Лёг, книгу раскрыл и стал читать. Я тоже пытаюсь, но не могу сосредоточится, всё на него смотрю. А он читает и ржёт.
Так и лежали мы, как тюлени на разных льдинах, а вокруг море, небо и никого.
– Да что же ты! – вдруг закричала я. Но молча закричала, про себя, – иди сюда! Что ты лежишь там? Думаешь, я дура и ничего не понимаю? Ну?!
И разозлилась так, что укусила себя больно за губу и телефон сжала со всех сил. Но потом подумала:
– А сама ты что лежишь? Иди, поболтай с ним, сядь на соседний лежак! Что в этом такого?
И так мне это просто вдруг показалось, так естественно и легко, что я чуть не встала и не пошла. Но тут же подумала: я девушка ведь, что он подумает?
И тут ко мне подошёл Михаил. Появился внезапно, непонятно откуда, как из воздуха сгустился. В шортах, голый торс, дурацкие эти очки на верёвочке, смотрит с ухмылкой непонятно на какую часть меня. И встал ровно так, что Аполлона загородил.
Стал он со мной разговаривать. Не хочу передавать о чём, всякий бред. Я уж из вежливости мило отвечала ему, улыбалась, и всё такое, но была в бешенстве. Что это? – думала я. – Что позволяет себе этот старый козёл? Он что, клеится ко мне? К девочке, едва достигшей совершеннолетия?
– Мамке привет! Она классная у тебя, – наконец просипел он и отвалил.
Аполлон вскинул золотистую ногу и положил на другую. Грудь вспотела и заблестела на солнце.
Иван Андреевич
Когда я лежал в больнице со своими несчастными ушами, в один из дней к нам в палату пришёл главврач больницы. Он совершал обход – обычное, видимо, дело, и с ним были студенты, в основном девушки, юные улыбчивые создания, которые жались к нему как ангелы к богу.
Он был стар, сильно стар, ходил медленно, руки держал в карманах и ничего не говорил. Мне показалось, что ему даже смотреть тяжело, так он был стар.
И вот врач отделения, который чуть не зарезал моего соседа, курчавый гад с хитрыми кривыми глазами, с лицом, вобравшим всё содеянное им зло, подвёл старца к моей кровати.
– У этого пациента, – сказал он раболепно, – сенсоневральная тугоухость.
Он сказал не нейросенсорная, а именно сенсоневральная, по-старому, как это было принято в молодости почтенного профессора. Профессор удовлетворённо кивнул. А юные создания посмотрели на меня как на какой-то скучный экспонат в музее, который непонятно зачем вытащили из запасников, и пошли дальше.
Саша
Решили ехать завтра на экскурсию. На остров. Ехать долго, по морю, там потом весь день. Мама ходила вечером напряжённая, нервничала. Потом вдруг сказала:
– Саша, дай номер Ивана. У тебя записан.
– Зачем? – удивилась я. Точнее даже не удивилась, а исполнилась негодования. Не собираюсь я им быть сводней.
– Позову с нами поехать. С мужиком всё надёжнее. Всё-таки в такую даль переться.
О, как бы я хотела поехать с ним куда-нибудь! Но вот только без мамы. Смотреть, как она будет клеить его, не в моих силах.
– Ой, мам, – соврала я, – а я удалила… Вроде ни к чему номер был…
Мама нахмурилась и упала на кровать телевизор смотреть.
Я рядом легла, обняла её, положила голову ей на грудь.
– Ох, – говорит, – не раздави сиськи, тебе уж не пять лет!
Переложила на живот.
– А теперь, – смеётся, – чувствую себя жирной, смотри как брюхо промяло…
Я тоже засмеялась, стала трепать её складки на животе.
– Уж не возьмёт меня никто замуж, – вдруг говорит, – старую и толстую… Ничего, переживёте?
– Мам, – отвечаю, – а нам и не надо. Нам тебя одной хватает. Не хватало ещё какого-то дядьки! Да, Стёп?
– Ага, – кивнул тот, глядя в телефон.
Иван Андреевич
Сидел в кафе, любовался морем, пил коктейль. Кафе с большой детской площадкой, батутом, горками, домиками и прочими штуками. Дочь играет с ребятами, ей здесь нравится. Она вообще не хочет уходить и готова бегать и прыгать весь вечер.
– Папа, – подбегает она ко мне, – дай попить.
Жадно выпивает мой коктейль, она раскраснелась, часто дышит.
– Папа!
– Да?
– Паап, ты знаешь…
– Что?
– Папа, ну это…
– Слушай, ты можешь сразу по делу говорить?
– Да. Папочка?
– Ну что, блин?!
– Папа, здесь ребята не русские! Они не понимают, что я говорю! Как мне с ними играть?
– А ты не пытайся командовать ими, а просто играй. И всё будет хорошо. Поняла?
– Поняла! – и убегает.
Я заказываю колу.
Вокруг меня порхают две бабочки. Одна садится на плечо. Другая начинает летать вокруг неё. Я размахиваю стаканом с колой чтобы отогнать их, и проливаю на себя, прямо на штаны.
– Чёрт, – вскакиваю я, – опять!
Это какое-то проклятье моей жизни. Я постоянно что-то проливаю себе на штаны. Конечно, нужно к психоаналитику, правильно мне говорили! Ладно. Что поделать, на моих белых шортах в области ширинки большое пятно коричневого цвета. Неловко, неловко. Одно хорошо – цвет такой, что не подумаешь будто я описался.
– Папа, ты что, обкакался? – это дочь.
– Нет, я же не маленький! Пойдём-ка отсюда!
Саша
Вечером мы все вместе пошли в спорт-бар недалеко от отеля смотреть футбол. Играли наши с Испанией. Понятно, никто не рассчитывал на победу наших, все гадали только с каким именно разгромным счётом мы проиграем. Некоторые, вроде этого отвратительного Михаила, уклончиво допускали ничью в основное время, а по пенальти проигрыш. Анатолий только презрительно хохотал, хрипел и фыркал, что этому не бывать, потому что у нас футбола нет, и смотреть на все это он согласен только ради смеха.
Мама моя, конечно, верила в победу наших. А Аполлон сказал, что вообще не интересуется футболом, но за наших, конечно, болеет в данном случае, хотя «в принципе может болеть за кого угодно».
В общем, собрались мы все там. Очень мило, уютный бар с удобными креслами и диванами, перед нами столики, на стенах два огромных экрана, отличное качество видео и звука.
Аполлон сразу же со своей дочерью прошёл на лучшие места прямо под экраном и сел там – на двухместном диване. Таким образом, мы все оказались позади него. Он заказал себе бутылку белого вина, а дочери шоколадный коктейль и мороженное. Мать моя, бедная глупая женщина, долго мялась вокруг дивана Аполлона, думая, втиснуться ли ей к ним третьей или нет, но наконец, правильно решила, что это неудобно и села со своей семьёй, то есть со Степаном и мной. Остальные тоже чего-то заказали, кто чего – мужчины в основном пиво, а я как и его дочь шоколадный коктейль.
И вот началась игра. Детям быстро надоело смотреть и они пошли играть в бильярд – в соседнем зале. Только там платно было, поэтому Аполлон дал им несколько евро.
Уже в самом начале случилось несколько резких атак, и Михаил каждый раз вскакивал и начинал орать. Но все обходилось благополучно для обеих сторон. И вдруг на десятой где-то минуте один из наших забил гол в свои ворота! Что тут началось!!! Михаил завопил, стянул с себя майку и закрыл ею лицо. Анатолий радостно хохотал. Я тоже чего-то закричала. Только Аполлон вообще никак не отреагировал, взял бокал и вина отпил, как будто за испанцев болеет.
Наших было мало в баре, остальные иностранцы. Мои друзья, и ещё пара из Англии. Друзья мои, конечно, болели за Испанию. Доминго пил с друзьями Корону, и рассмеялся так насмешливо от этого автогола, что мне стало обидно.
Ладно, игра пошла дальше. Полчаса ничего не происходило, всё какая-то беготня наших у ворот. Акинфеев, конечно, творил чудеса, он раз за разом отбивал такие мячи, как будто за ним стоял невидимый многорукий бог. Раньше я и не замечала, какой он прекрасный, а теперь вдруг поняла. Аполлон на него похож.
Эта сука Анатолий хихикал и повторял:
– Акинфея чем-то накормили, ну я говорю, Акинфея чем-то накормили!
Но никто не смеялся его шуткам. Он подумал наверно, что недостаточно раскрыл остроту и опять:
– Акинфея накачали, я же говорю! Наркотой накачали!
И ржёт. Так мне хотелось бутылку со стола Аполлона схватить и двинуть ему в красное небритое рыло! Но ладно!
И тут, где-то после сорока минут беготни, было обвялено пенальти испанцам! Вообще, если честно, спорное такое пенальти, но я, конечно, обрадовалась, сердечко моё бедное заколотилось вовсю, и я так вцепилась в стакан с коктейлем, что пальцы побелели.
И вот наш забил.
Аполлон тут вскочил во весь свой рост, закрыв нам экран, и заорал так, что я чуть не оглохла. Уж не помню, что именно он орал, ещё он прыгал, размахивал руками, указывал пальцем в небо и многозначительно смотрел в потолок, потом взял бутылку и выпил всё прямо из горла. Мы тоже, конечно, ликовали, обнимались, кричали и не могли усидеть на месте от счастья. Доминго мне улыбался и поднимал пиво, поздравляя. Ну я тоже подняла свой коктейль, хотя и чего-нибудь покрепче выпила бы.
Прибежала дочь Аполлона, перепуганная.
– Папа, что случилось, что случилось?
Он на руки её схватил, подбросил к потолку, обнял, поцеловал.
– Всё хорошо, – говорит.
– Ладно, тогда можно ещё коктейль и мороженое?
Заказал он ей, а себе бутылку вина ещё и три бокала.
Начался перерыв. Зародилась робкая надежда на победу, у всех, кроме Анатолия. Принесли вино, Аполлон наполнил бокалы и дал по одному мне и маме, чокнулся с нами, и мы выпили. Такое вино хорошее, хотя не люблю я сухое, кислое оно, но это приятное оказалось. Здорово было чокаться с ним, смотреть ему в глаза, пить! И мамочка моя рядом, и братик, и друзья, даже этот мерзкий Михаил и тошнотворный Анатолий показались мне вдруг не такими уж и гадкими.
Дети перекусили, взяли у Аполлона ещё евро, и побежали опять играть в бильярд. Слышу, Стёпка говорит:
– Сломался, не работает… Что делать?
А дочь Аполлона отвечает:
– Всё в порядке, сейчас! Мой папа – волшебник!
Так смешно мне стало. Смотрю, бежит к папе.
– Папа! Папочка! Бильярд сломался! Сделай так чтобы он заработал. Аполлон встал, пошёл с ней к столу. Посмотрел внимательно на прорезь для монет.
– Евро там? – спрашивает.
– Да! – отвечают дети.
Он размахнулся кулаком и ударил по столу. Шары сразу посыпались.
– Ура, – закричала дочка его, – я же говорила!
Футбол дальше пошёл. Весь тайм опять на грани приступа, столько нервов было, да всё потому что испанцы постоянно у наших ворот играли. Наши тоже прорывались, но редко. Бьют и бьют, и сердце каждый раз замирало, как будто к прыжку готовилось. Акинфей просто Гарри Поттер плюс Дамблдор, он играл невероятно, я уж пообещала в церковь пойти при случае поставить свечу за него. И в самом деле, он же на святого похож, лик такой иконописный! И Черчесов кстати, всегда его уродом считала, как видела его, плевалась и думала: усы сбрей! А теперь совершенно в ином свете восприняла, поняла что профессионал он настоящий, с умением и терпением, которому плевать на разговоры, потому что дело своё он знает. И взгляд у него вон какой проницательный и острый, и усы очень даже грозные, к лицу! Теперь мишку, с которым сплю, буду звать Черчесовым. Анатолий что-то острил про него, но я старалась не слушать чтобы не убить его.
Короче, второй тайм прошёл на нервах, а потом и дополнительное время, и никто никому не забил, и я всё злилась на этого автогольщика, без него бы выиграли уже! Но с другой стороны и жалко его было, представляю каково ему на душе! Да такое ведь и не отпустит никогда, будет вспоминать до смерти.
Объявили серию пенальти. Тут все в баре напряглись неимоверно, особенно русские. Первым бил испанец. И забил. Ладно, не удивительно вообще, это же пенальти. Тут от мастерства вратаря ничего не зависит. Потом наш забил, хорошо. Тут опять испанец. В штангу ударил, да только от штанги мяч в наши ворота полетел. Тут вышел наш автогольщик, скажу уж теперь, Игнашевич его зовут. Загладил свою вину – забил. Ну ещё бы он промазал, тогда ему пришлось бы в монастырь сразу после матча уйти.
И тогда случилось чудо. Акинфеев отбил. Он взлетел как птичка, порхнул прямо к мячу и руками его отбросил.
Все мы стали буянить и даже петь. А хозяин бара, милый пожилой грек, не разозлился совсем, а улыбнулся нам и показал рукой – класс! Но когда сразу после этого наш удачно пробил по их воротам, вообще началось что-то невообразимое.
Дочка Аполлона опять коктейль и мороженое попросила, он ей заказал, я уже забеспокоилась, не станет ли плохо маленькой такой девчушке.
Тут и испанец забил, потом наш забил, а потом чародей наш Акинфей опять отбил, в этот раз ногой. Ну и все, дальше мы уже могли не бить, это была победа. Ор стоял страшный, братание и поцелуи, слезы, селфи, смех и любовь. Ребята латинские куда-то пропали. Англичане поздравили нас и тоже ушли.
Хозяин бара налил в рюмки чего-то крепкое, и говорит – бесплатно, поздравляю с победой. Налили и мне, мама на радостях даже не стала со мной препираться, и мы с ней вместе выпили.
Иван Андреевич
Был на футболе. Мы победили, невероятно. Хотя я не болельщик совсем. Не смотрю я спортивные состязания обычно. Особенно футбол. Эта вот беготня миллионеров, к тому же часто посредственно играющих, вызывает у меня какой-то протест. Но сегодня другое дело – чемпионат мира.
Ладно. Матч смотрели в баре, выпил я много. Полторы бутылки наверно. Потом ещё и повёл всех в другой бар. Угощал, шумел, деньгами сорил. Когда выпьешь так, кажется, что слышишь всё. Пропадает дискомфорт непонимания и постоянное напряжение в попытках расслышать других. Хотя, думаю, всё дело в алкоголе, и на самом деле ничего не меняется, я просто перестаю обращать внимание на свои проблемы. Забиваю на них. В таком состоянии люди начинают общаться скорее эмоционально, понимают без слов.
В общем весело было. Не всем правда. Мария сидела с кислым как всегда лицом, и казалось от каждой реплики мужа у неё рвотные позывы. Анатолий настойчиво лез ко всем, утверждая, что победа была чистой случайностью и больше никогда не повторится. Михаил разделся почти догола и периодически вскакивал, предлагая всем идти купаться. Пожалуй, только детям было по-настоящему весело. Ну и дочери Людмилы. Мы с ней много-много разговаривали. Жаль, вообще не помню о чём. Досиделись мы до закрытия.
Потом вышло недоразумение. Я хотел ещё выпить с ними вина, и сказал что зайду в супермаркет. Не знаю, в чем дело, но когда я из него вышел, никого уже не было. И вообще мне показалось, что я вышел куда-то не туда. Допускаю, что именно это и произошло – супермаркет был большим, и наверное не с одним выходом. Так что, купив бутылку красного и сигареты, я оказался на пустынной улице в ночи под фонарём напротив какой-то аптеки.
Идти дочка уже не хотела, устала, показала пальчиком на свои ножки. Взял я её на руки и пошёл. До дома ещё не дошли, она уснула.
Принёс её, положил тихонько, в пижаму переодел, укрыл, сам прилёг рядом, дай думаю, полежу минуту.
– Папа?
– Чего?! – вздрогнул я.
– А сказку рассказать?
– Окей!
…
– Паап?
– Да?!
– Ну?
– А, сейчас. Давным-давно, – начал я, – жили необыкновенные огромные толстые существа. Они жили вне времени.
– А какого они были цвета?
– Белого. С кучей жировых складок. Для них не было ни прошлого, ни будущего, любое время было дня них настоящим и длилось вечность. А они очень любили поесть солёное. И заставляли людей работать на себя бесплатно.
– Они были типа боги?
– Ну вроде того. Они были очень могущественные. И крайне щепетильные во всём.
– Что значит щепетильные?
– Ну… Они любили пощипать друг друга за складки. Но дело не только в этом. Например, они требуют приготовить им обед. И один из них говорит: «Мне, пожалуйста, положить 574 крупинки соли!» А другой, любитель посолёнее и поострее: «А мне тысячу и одну крупинку соли и 768 крупинок перца!»
И вот бедная девочка сидит и отбирает эти крупинки часами…
– А они всё это время ждут?!
– Ты забыла, что они вне времени. Для них оно не движется, поэтому даже если бы девочка отбирала эти крупинки миллион лет, для них это было бы равно одному мгновению.
– Бедная девочка! А как я её звали?
– Алиса.
– Как меня?
– Нет, как Алису из Страны Чудес. И вот сидела она сидела, перебирала крупинки, перебирала, а часы шли за часами, и ни поиграть она не успевала, ни отдохнуть. Конечно, она могла бы всё бросить и пойти играть, а через год продолжить, ведь для этих могущественных существ не существовало времени! Но проблема в том, что они пристально следили за тем, чем люди занимаются. И если люди не выполняли в любой момент их поручений, то их наказывали. Поэтому сидела она сидела, перебирала-перебирала, сидела-сидела, а время шло, наступала ночь и пора было спать, глазки закрываются, баю-баюшки баю, не сиди-ка на краю…
…
– Паап?
– А?!
– Ну и чего дальше-то было?
– «Да пошли вы на хрен», – сказала им девочка и пошла спать.
– Папа, ты чего ругаешься?
– Ой, извини, зайка! Больше не буду!
– Ладно. Ну и? Они её наказали?
– Нет. Они удивились храбрости девочки, и больше не давали ей дурацких заданий. Они назначили её своей королевой, и она ввела новые порядки, так что люди стали свободными.
– Больше бреда я ещё не слышала. – сказала мама. – Андерсон хренов.
– Бабушка, а ты чего ругаешься?
– А яблоко от яблоньки не далеко падает, доченька!
Саша
Пошла сегодня гулять с Доминго. Он вообще милый, мягкий, улыбается всё время и ресницами хлопает, прямо кажется улетит сейчас. Глаза черные, колючие, но красивые. И уверенный в себе, видно, привык легко девочек добиваться.
Идём с ним, болтаем. Половину по-английски, половину жестами. Я, кстати, поняла, что он по-английски не лучше меня говорит. Никаких там паст перфект или ещё чего похуже. И это хорошо, так мы с ним лучше друг друга понимали, чем если бы кто-то из нас выпендривался и всякие идиомы строил.
Вспомнила сейчас, какая у меня учительница английского языка была. Любила рассказывать о своей жизни:
– А в Англии! Вы не представляете! Бекон! Он же сырой у них. Сидишь, жуёшь его, как корова.
И она смешно показывала, выпучивая глаза, как жевала этот бекон.
И так полурока на русском. Потом она спохватывалась и нехотя переходила к английскому. Объясняла чего-то, писала в качестве примеров какие-то слова. Её спросит кто-нибудь: «Магда Абрикосовна, а что означает это слово, которое вы написали?» И тут происходило удивительное. Она начинала нелепо смеяться, махала рукой и говорила нарочито беззаботным голосом:
– Ой, да какая разница? Мы обычно не объясняем, когда примеры приводим!
И всем становилось ясно, что она сама не знает.
У меня вообще такое чувство было, что ей тяжело вести урок, что она с трудом соображает и не помнит ничего. Бывало прям схватится за голову, глаза красные вытаращит, и пытается сообразить что к чему с застывшей улыбкой. Страшно на неё смотреть было в такие моменты. Потом я заметила, что она ещё и плохо слышит и отвечает невпопад.
Вообще не понимаю, почему таких не увольняют. Наверно из жалости. Но всё же школа – это не хоспис и не дом престарелых! Дети должны получать качественное образование, а не ходить в богадельню.
В общем, гуляем мы с Доминго. И тут я заметила Аполлона. Он сидел в кафе совершенно один, не считая пары бабочек. Меня словно бес какой-то попутал, я зачем-то решила немедленно пофлиртовать перед с ним! Это произошло словно само собой, я даже не успела подумать об этом. Я остановилась и стала с Доминго нарочито кокетничать, поглядывая время от времени на Аполлона. Ну и заметила, что он тоже на нас поглядывает.
И вдруг этот дурак возьми и поцелуй меня! Я вообще растерялась, не знала что делать. Стою как кукла с дурацкой улыбкой и смотрю ему в переносицу, а он меня обнимает и целует. А Аполлон всё это наблюдает. Уж не знаю, сколько времени прошло, мне казалось, что много, но я собралась всё же с мыслями и оттолкнула его, а потом размахнулась, и каааак влепила леща! И влепила-то так хорошо, что голова у Доминго как желе затряслась. Ну всё же не зря я спортом занималась, так по чести у меня на вид руки покрепче, чем у него будут.
После этого развернулась и быстро к отелю пошла. Боялась, что Доминго за мной побежит, выяснять, но нет. На Аполлона я больше не смотрела, стыдно было. Шла и думала, только бы быстрее в номер попасть, в кровать упасть и разрыдаться! Повела себя во всех отношениях как дура.
Иван Андреевич
Вечером видел её. Я сидел в кафе, а она стояла неподалёку на набережный с другом своим мексиканцем. Он в бейсболке с прямым козырьком, зубы даже издали видно, привалился к парапету, болтает с ней о чём-то.
И тут он вдруг оторвался от перил, как будто отпружинил, глянул в сторону, повернулся к ней, взял её за талию, притянул и поцеловал в губы! Не быстро, но ловко, так что она не успела среагировать. Но спустя пару секунд она его ладошками в грудь оттолкнула, и правой как размахнулась и влепила пощёчину. Потом развернулась и ушла.
Он остался. Потёр щеку, с улыбкой ей вслед посмотрел, опять на перила облокотился и стал глядеть в море.
Сидим с Михаилом. Он как обычно с голым торсом, ногу вальяжно на стул соседний закинул.
– Была у меня девушка, только школу закончила. Познакомились случайно в тренажёрном зале. Слово за слово, ну и роман у нас вышел. Бывает такое.
Я киваю.
– А вообще мне девушки такие нравятся уверенные что ли, сильные. Она поначалу и показалась мне такой. В спортивном костюме, волосы убраны в хвост. Наглая, смелая. Не стесняется. Очень она мне в общем понравилась. Ну стали мы встречаться, кино, кафе, прогулки. Причём она знала, что я женат. Но сама сказала: «Это мой, – говорит, – выбор, не жалею ни о чём!»
Ну и сам понимаешь, дошло у нас до постели. Я квартиру снял на сутки, пригласил её. Купил шампанское, жду. Вот она приходит.
Он замолчал и покачал головой, как будто заново пережил тот момент.
– Короче, звонок в дверь. Я подлетаю в предвкушении, открываю. А там стоит она. Волосы распущены, длинные, волнистые, все в какой-то позолоте и блёстках. Накрашена как чёрт знает что. Ну как маленькие дети красятся, когда им дарят наборы игрушечной косметики. И платье.
Блин, и платье.
Иван, вот у тебя дочь есть. Ты знаешь, что такое платье принцессы? Ну из мультиков разных про сказочных героинь?
– Ещё бы мне не знать! У моей дочери целых пять таких!
– Ну вот, – продолжает он. – Стоит она такая в платье принцессы, а оно ещё в рюшечках каких-то, складках, манжетках, не знаю, как это всё называется. Светло-голубое. Тут я и почувствовал себя старым педофилом. Зашла она, поболтали мы, а потом я и говорю:
– А чего сидеть будем в квартире, раз ты такая красивая? Давай погуляем лучше!
Она засомневалась, вроде понятно было, зачем пришла. Но я её убедил, и она даже обрадовалась.
Пошли мы гулять. Все на неё смотрят как на необычное что-то. Сходили в кафе-мороженое, посидели, в потом я купил ей огромный букет роз, и проводил домой. Больше не встречались.
– Наверно она расстроилась? – спросил я.
– Ты знаешь, не очень. Я ей объяснил, что просто не могу изменить жене!
И он закатился шипучим смехом.
Саша
Утром пришла на завтрак. И так вышло, чисто случайно, за мной в очереди за кофе стоял Аполлон. Нет, я не ждала его специально, прячась за кактусом у входа чтобы при виде него броситься вперёд и встать прямо перед ним – пусть посмотрит какая у меня великолепная задница! Нет, ничего подобного, я шла сонная и задумчивая и никого вокруг не замечала.
И вдруг слышу его голос:
– Мощного вы леща дали тому молодому человеку! Как у него только голова не оторвалась.
– Ооо, – удивилась я, – вы видели? Вы знаете, Доминго заслужил…
– Вам виднее!
– Просто дело в том, смотря кто так себя ведёт! – торопливо добавила я.
Сказала это и сразу покраснела. Вот уже намёк так намёк!..
Иван Андреевич
– Папа, а твой папа умер?
– Да, ты его наверно не помнишь, но как-то сидела у него на руках, трепала за седую бороду.
Она покивала. Потом говорит:
– Мамин папа тоже умер. И у подруги.
И смотрит так печально, тревожно.
– Папа, я всё время думаю об этом, я очень беспокоюсь…
– Что я тоже умру?
– Да, – с тоской вздохнула она.
Саша
Боже, что было, смех какой.
Сидела я в баре, пила сок из трубочки, вся такая взрослая, в соломенной шляпе и больших чёрных очках. Ну и накинула на себя какое-то мамино покрывало, вроде Павлово-Посадского платка.
В общем, леди на английском курорте. Сижу, в тени, под тентом, но пропекает его насквозь, жара такая, что чувствуешь себя дохлой мухой.
Сижу и думаю о жизни и смерти. Вот странно, этот вот момент, когда я здесь сейчас, с стаканом сока, живу, ощущаю мир вокруг, думаю, чувствую движение горячего воздуха, смотрю на бабочек над Аполлоном – этот вот момент пройдёт, исчезнет, и более того – я умру, и вместе со мной умрут все подобные моменты, и пропадёт всё, не останется ничего от моего мира…
Да, – вдруг с удивлением понимаю я, – ведь каждый человек – это же целый мир, целая Вселенная… И смерть каждого – это гибель Вселенной!
Передо мной что-то замаячило. Гляжу – тот самый даун колышется, улыбается и руку за спиной держит.
Я испугалась – мало ли, думаю, что у него на уме, вдруг у него там нож или камень, как врежет сейчас со своей этой счастливой улыбкой… Стала судорожно по сторонам оглядываться в поисках его матери, но не видно её.
Тут он руку вытащил, а в ней цветок какой-то, какие в клумбе рядом растут. Протягивает и на Аполлона кивает.
Но Аполлон сидит в своём телефоне, и от бабочек отмахивается.
Я цветок взяла, улыбнулась дежурно, и в номер пошла.
Неужели, думаю, всё так заметно, если даже он понял?
Иван Андреевич
– Ты сегодня занималась?
– Нет.
– А почему? Мы же договорились, что каждый день по чуть-чуть?
– Бабушка разрешила…
– Мам?
– Чего, сынок?
– Чего не занимались?
– Ох, Вань… Ну что ты к ребёнку прицепился? И так в школе настрадается…
– Алиса, не слушай бабушку. Учёба – это классно. И откладывать её не надо. Вообще не стоит откладывать ничего на завтра, делай всё что нужно сегодня. Иначе знаешь, что будет?
– Что?!
– А вот что! Знаешь сказку про человека, который откладывал, откладывал, и дооткладывался?
– Нет. А ты, бабушка, знаешь?
– Нет, конечно, он же их сам не знает, придумывает на ходу.
– Папа, это правда?
– Нет, не придумываю…. Я вообще платоник и считаю, что все идеи существуют вечно… Так что и эти сказки тоже. Но это неважно. Так вот. Дело в том, что смерти не существует. После смерти мы переселяемся в новые тела, и начинаем заново жить. Это называется метемпсихоз. Раньше, давным-давно, люди ещё помнили о своих прошлых жизнях. Они обладали таким умением, которое позволяло помнить предыдущие жизни.
– А мы не можем?
– Нет. Это очень сложная штука. Когда после смерти мы рождаемся заново, то ничего не помним. И в старые времена люди бывало всю жизнь учились этому чтобы вспомнить. И иногда только перед смертью вспоминали… А некоторые вообще нет… А потом и вовсе разучились.
Есть такое правило – если плохо ведёшь себя в этой жизни, то будешь расплачиваться за это в следующей. Скажем, сделал что-то нехорошее, обидел кого-то в этой, значит, в следующей жизни случится с тобой что-то неприятное. Но зато ты как бы расплатился и значит потом будет все хорошо, главное не делай плохих вещей, иначе опять будешь расплачиваться.
Так вот, был один мудрец, который умел откладывать несчастья на потом и помнил свои прошлые жизни. То есть он вёл себя как ему захочется, ни с кем не считался, и делал только себе приятно и во вред другим. А когда наступало время расплаты, он применял известный ему приём, и переносил несчастья на следующую жизнь. Так он и прожил сто миллионов весёлых и беззаботных жизней, не зная никаких несчастий.
Но однажды случилась беда!
– Какая?
На сто миллионов первой жизни он не смог вспомнить свои предыдущие жизни! То есть он забыл о том, что откладывал все несчастья, которые должны были с ним произойти, на потом! И поэтому забыл и про свой ловкий приём откладывания несчастий!
– И что произошло?!
– Куча плохих вещей, которые он заработал плохим поведением за миллионы жизней, обрушилась на него вся и сразу!
– Блин, плохо ему пришлось…
– Да уж, не то слово! Он до сих по в шоке. Вот что бывает, когда откладываешь на завтра.
– Паап?
– А?
– Давай сейчас уроки сделаем?
– Ой, дочуня, ночь уже, спать пора. Давай завтра?
Саша
Как он плескается с дочкой, играет, плавают вместе, смеются. Она ему всё время: «Пааапа, пааап, паапочка!» А он ей: «Моя зайка, мой птенчик, моя рыбка, дельфинчик…»
Смешно и трогательно. Смотрю, смотрю, и тут ловлю себя на мысли, что представляю его в роли мужа, вот так же, как сейчас, в отеле у бассейна на курорте… У нас трое детей, девочка и два мальчика, он с ними играет в воде, а я на лежаке в широкой соломенной шляпе и в чёрных очках, в безумно сексуальном купальнике лежу вся загорелая, нога на ногу, пью коктейль и любуюсь ими со спокойной улыбкой счастливой матери и жены.
Только чепуха всё это. Настроение испортилось вдруг, встала я и пошла куда-то, сама не знаю куда. Потом повернула всё-таки к бару, мороженое взять. Взяла, села, стала лизать. И от этого мороженого ещё грустнее стало, вообще хоть плачь. Пока мелкой была, мне как его Алисе – поплескаться, поиграть, мультики посмотреть, мороженку и обнимашки, и всё, ты счастлива. А теперь? Чего надо тебе Саша? Какого рожна ты хочешь? Чего?!
Вот написала, а сама и понятия не имею даже, что такое это «рожно» …
Сижу, лижу мороженное, а к нему волосы мои липнут.
Иван Андреевич
Напрасно я опять начал курить. Вот, теперь не слышу ничего. Даже птицы затихли и прибоя нет, только тихий шум, как будто идёт спокойный затяжной дождь. С утра проснулся, встал, зашёл в ванну, и обнаружил, что вдруг не слышу как течёт вода, как зубная щётка падает в раковину, как стучат шлёпанцы по полу.
– Да, – сказал я по привычке, и ничего не услышал.
Я повторил громче, и ещё раз, и ещё, но ничего – я больше не слышал своего голоса.
Меня кто-то тронул сзади, я обернулся, это дочь. Она испуганно смотрит на меня и что-то говорит. Но я не разбираю даже электрических разрядов речи. Я мотаю головой и виновато развожу руками.
– Прости, моя девочка, я ничего не слышу.
Она сначала растерялась, потом подошла к стене и стала писать пальчиком. Медленно. С ошибками.
«ПАПА ТЫ ЧИГО КРЕЧИШЬ?»
– Ничего, солнышко, это я просто так слух свой проверяю.
«ПАПА Я ИСПУГАЛАСЬ»
– Не бойся, – я наклонился и обнял её. – Всё хорошо.
Она поцеловала меня в щеку и пошла в кровать к бабушке.
Так мы и общались потом, я говорю, а она пишет на стене большими буквами. И каждое своё обращение она начинает со слова «ПАПА».
Саша
Этот бедняга, даун, с перекошенным лицом возник откуда-то и побежал к бассейну. Ну как побежал, скорее, очень громко прошлёпал, странно вскидывая ступни и размахивая руками. Он был в шортах и лифчике.
Подойдя к краю бассейна, он опустил губы вниз, и упал плашмя в воду. Никто не мог понять, что это значит, пока до нас не стало доходить, что он не умеет плавать. Он побарахтался какое-то время, а потом пошёл ко дну, как тюлень.
Было это в метре от моего лежака, и я, не думая, прыгнула к нему. Мне казалось, что я смогу легко его вытащить. Я схватила его за волосы и руку и попыталась выплыть, но он тоже схватился за меня и стал брыкаться. Я никак не могла его поднять, и в какой-то момент запаниковала, потому что испугалась уже за себя – воздух кончался, а он вцепился в меня и трепал что есть сил. Я пыталась освободится, уже била его под водой руками и ногами, но под водой особо сильно не ударишь, и у меня ничего не получалось, и вот помню эту ужасную секунду, когда я больше не могла терпеть, открыла рот и вдохнула в себя воду, и меня больно так обожгло ей, и я в ужасе уставилась на белое колыхающееся пятно где-то надо мной. И помню ещё его теребящие пальцы, неприятно впившиеся в моё тело.
И всё.
Потом открываю глаза, кашляю. Надо мной Аполлон в ореоле солнца, склонился, смотрит в глаза. За ним другие отдыхающие, в черных очках, с такими любопытно-озабоченными выражениями. Рядом валяется даун, тоже живой.
Мне уже потом рассказали, как он спас нас обоих. Я-то полагала, что он окачивал меня, как в кино, делал дыхание рот в рот. Ничего подобного, мне со смехом поведали, как будто это безумно весёлая история, что он положил меня животом на своё колено и бил между лопаток, чтобы вода вылилась. Спасибо хоть не по заднице.
В общем, хорошо, что я не очнулась раньше, пока он меня выбивал как ковёр.
– Саш, он тебе искусственное дыхание делал? – это мама спрашивает меня явно неравнодушно.
– Да, мамочка, я как раз в этот момент очнулась. Чувствую губы, язык чужой во рту. Ого, думаю, вот это поцелуй! Открываю глаза – он!
Брови у мамы сдвинулись, как бывает, когда она раздражается.
– Хорошо, – нервно сказала она, – спасибо, что спас тебя! Настоящий мужчина хоть один нашёлся, а эти все чего ждали?
– Спасателя, мам.
– Ну да, ждали, пока вы утопнете!
Иван Андреевич
Завтра улетаем. Людмила с семьёй остаётся ещё на несколько дней, Миша с Машей тоже завтра, но утром, а мы вечером. Дочь не хочет улетать, но что делать! Надо было брать недели на три, а я боялся, что будет скучно…
Решили отметить это дело. Пошли вечером в ресторан. Я не слышу ничего, но вида не подаю. Увидел Людмилу, обрадовался, кричу ей:
– Привет!
Она улыбнулась натянуто, кивнула и руку не протянула. Что такое?
Наверное подходила ко мне как-то, что-то говорила, а я её не услышал. Это вот скорее всего. Думает теперь, что я надменный тип и обиделась. На всякий случай я с ней заговорил о чём-то, как мог дружелюбнее, но она ответила односложно и стала болтать с Мишей.
Ну и чёрт с ней. Не судьба, Иван, завести тебе романтичное знакомство на этом острове! Но может и к лучшему.
И мы пошли дальше, пошли по набережной, под фиолетовым светом ночи, над тихим и дыханием моря. Я думал Михаил захочет купаться в голом виде, но нет. Он был молчалив и спокоен, просто стоял на берегу и смотрел вдаль. К нему подошла Мария, взяла за руку и положила голову на плечо.
Я много пил, наверно потому что не слышал и поддержать разговор кроме «да» и «нет» наугад не мог. Алиса играла с другими детьми, а я смотрел на них.
В какой-то момент я подключился к сети вай-фай и написал моим студентам письмо с признанием, что я глухой. Я попросил у них прощения, за то что обманывал так долго, и пообещал уволиться.
Саша
Во всём вино виновато… Я выпила с ними три бокала красного, несмотря на мамины грозные взгляды.
Сидели мы на прощальном вечере, завтра наши друзья уезжают, и среди них мой Аполлон. А я и не знала как привыкла к ним, как привязалась, даже этот озабоченный Михаил, даже отвратительный Анатолий стали мне за это время дороги!
Грустно так, и я сидела с ними, улыбаясь и чуть не плача, и хлестала вино, а мама хмурилась, но замечаний мне не делала. А воздух такой влажный и пахучий, и красные бабочки вокруг нас. И сверху звезды размываются.
Я сидела рядом с Аполлоном, а он напряжённый был, мрачный, улыбался криво и много пил. Ни с кем не разговаривал, только одно слово повторял: «да…», «да…», «да…». А дочка ему слова писала на стене кафе, «ПАПА …» – так каждый раз начинала. Наверно это игра у них такая.
И вот я сидела рядом с ним, смотрела на него, болтала, шутила, а он изредка поворачивался ко мне и тоже смотрел, но молча.
И после третьего бокала я не сдержалась и шепнула ему в самое ухо:
– Я люблю вас!
Прошептала и испугалась, как бы другие не заметили. Но нет, не только другие не заметили, даже он не заметил! Он вообще никак не отреагировал, просто продолжил что-то писать в своём телефоне, как будто ничего не случилось.
Большего позора в моей жизни не было никогда, и уверена, что никогда не будет.
И никогда я уже точно ни одному мужчине такого не скажу! Если смогу ещё кого-то полюбить…
Я вернулась в номер как будто мёртвая, ни говорить, ни писать не могла, просто легла не раздеваясь на кровать, к стене повернулась и лежала так. Мама решила что я напилась, сказала только, когда пришла:
– Саша, мы с тобой завтра поговорим!
Эх, знала бы ты, мама! Есть вещи, о которых невозможно поговорить! Потому что во всём мире ты остаёшься с ними один на один. И нет больше ни в чём смысла кроме них, и всё, чем ты жила до этого, рушится в один миг…
Не удержалась, утром вышла провожать Аполлона. Встала в стороне, в холле, смотрела как он с семьёй и чемоданами ждёт автобуса в аэропорт. Такой он сразу обыкновенный стал в этой суете сборов, с мамой, дочкой и вещами. Лениво сидит в кресле, поглядывает в смартфон, улыбается дочери. Потом пришёл автобус, и я смотрела, как он помогает подняться своим, как садится сам – у окна – и вот я уже вижу его лицо, затенённое и посеревшее из-за бликов стекла, как он задумчиво смотрит куда-то на дорогу, подперев рукой подбородок.
– Хеллоу! – это Доминго.
Стоит рядом, глядит на меня своими красивыми глазами и улыбается.
Эх, Доминго, Доминго… Почему-то я вдруг себя старше него почувствовала.
Наверное он понял, что мне грустно, протянул свою ладонь и кивнул в сторону моря. Я руку дала и мы пошли. А за нами красная бабочка увязалась. Так и летела до самой набережной, пока её ветром не сдуло.
Иван Андреевич
Отпуск пролетел мгновенно. Кажется, только вчера сюда приехал, а уже пора уезжать. Хотя в первые дни казалось, что они тянутся еле-еле, и впереди ещё много-много времени. Так обычно и бывает…
Видел из окна автобуса дочь Людмилы. Смешно, но я так и не узнал, как её зовут. Она с Доминго шла под руку в сторону моря. Смеялась. Меня укололо внутри, и я непроизвольно отвернулся. Нет, никакой ревности, дело совсем в другом!
А в чём?
Пока ехал в аэропорт, пришёл ответ от моих студентов. Ничего про моё решение уволиться: «Иван Андреевич, сердечно поздравляем Вас с победой! Вы и в самом деле лучший! P.S. Вы не могли бы прочитать нам ещё какой-нибудь курс? Пожалуйста, мы Вас очень просим!»
Я зашёл на сайт проверять – да, в самом деле, меня выбрали лучшим преподавателем. Не могу сказать, что я сильно обрадовался. Но пару минут думал об этом. Ладно, приятно, конечно.
У входа в самолёт заметил, что на плече у меня бабочка. Не хотелось бы ей плохого, я сильно дунул на неё и она упорхнула.