Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2020
Мне было двадцать лет, когда я послал стихи Тарковскому, и завязалась переписка. Через год я приехал из Средней Азии в Москву и состоялось личное знакомство, причем приятельство началось в первый день. Уже немолодой Арсений Александрович в ту пору находился на пороге своей столь не поспешавшей славы, но ей еще предстояло наступить, и он очень дорожил вниманием покуда редких читателей, особенно молодых. Дружбы, которые завязывались в этом промежутке, оказались длительными и прочными. И, конечно, я вправе отнести себя к состоящей из трех-четырех молодых стихотворцев группе поздних, и, вероятно, последних друзей А.А. (у очень известных людей, особенно покойных, сразу оказывается много друзей). В молодости я бывал в доме Тарковских, если не изо дня в день (что тоже бывало), то не реже, чем раз в неделю. На протяжении более двух десятилетий было бессчетное количество встреч, случались совместные поездки и выступления. Именно потому в эпоху, когда А.А. стал культовой фигурой и мемуарные очерки пишутся даже о единственной встрече со знаменитым поэтом, писать воспоминания мне было трудно. Все же, в основном, они написаны (ждут какого-то толчка – решительного завершения, окончательного оформления, жесткого редактирования). Некоторые главы в беге лет нашли себе место на страницах журналов. Вызвали заинтересованные отклики, а также и отдельные протесты (должен сказать, также доставившие мне удовольствие – я, во всяком случае, был искренен и ничего не выдумывал, а недоброжелатели имеются не только у меня, они, хоть это и странно, и прискорбно, бывали и у благороднейшего из людей – Тарковского). Сейчас же я показываю некоторые из своих стихов разных лет. Первое среди них написано еще при жизни А.А. – в страхе перед близящейся потерей. Но он прожил ещё три года.
Тарковский
Тарковский. Все не усвою,
Что будет черта предела.
Его деревьев листвою
Юность прошелестела,
Под ветром цветы качались
На подмосковных дачах,
Плеча моего касались
Кончики пальцев зрячих.
Всегда обреченно-вяло
Звучал этот голос пылкий…
О, как бы мне не хватало
Косой малоросской ухмылки!
Его мастерства и страха,
Суровости и сиротства,
Усталости и размаха,
Склероза и благородства.
1986
Сон о Тарковском
Мне снилась Польша, снился пыл,
С которым в странном сне
Я о Тарковском говорил
И о другой стране;
Всю проживал его судьбу
И видел наяву
Ту енисейскую избу,
Как будто в ней живу.
В той ссылке по воду чуть свет
И наколоть дровец
С Пилсудским в очередь семь лет
Ходил его отец.
Влилось полвека в черноту.
И сын десяток роз
На поседелую плиту
Пилсудскому принес.
Ах, эти розы хороши,
Как первая любовь!
…Все прошлое его души
Меня пронзило вновь.
Голицыно и Дагестан,
Махновщина, Ингул,
И этот нынешний дурман,
В котором я уснул.
Все перепуталось в тайге,
И выплыло рывком –
Как на единственной ноге
Он прыгал с молотком.
Как бодро мебель мастерил
И что-то вслух читал,
И сонм исчисленных светил
Над нами пролетал.
Как жизнь, тянулся этот сон
В сиянье долгих зим,
Был сердцу непосилен он
И непереносим.
Как встреча вновь с его лицом
И волны под крыльцом,
Как мысль о жизни пред концом,
Ее простым венцом.
1997
Старость Тарковского
И голос вдумчивый и пленный,
И музыки нездешней смесь
С хохлацкой придурью блаженной,
И стыд, что оказался здесь.
Всю жизнь – боязнь ночного стука
И мужество отдельных строк.
Но старость – точная наука,
И был преподан мне урок.
Без сожаленья и укора
Смотреть, смягчая взгляд прямой
И втайне радуясь, что скоро
Начнётся этот путь домой.
2016
С Тарковским
Мимо россыпи книжек в берлоге
И пластинок, лежавших вповал,
Бодро прыгал поэт одноногий,
Заколачивал, красил, сновал.
Золочёные львиные морды
Прикреплял к этим книжным шкафам
И потом, ремеслом своим гордый,
Удивлялся творенью и сам.
Всё мне чудилось даже, что зрячи
Эти крепкие руки, и вдруг
В сердце юноши отклик горячий
Вызывало касание рук.
Но печалился он поневоле,
Оттого, что, минувшим полны,
Начинались фантомные боли
От убитой ноги и войны.
2017
Ната Вачнадзе
Чернота, окрыленная светом…
А.Т.
В сизых сумерках Тифлиса,
В зыби чёрного вина
Мне грузинская актриса
Всё мерещится одна.
Я её не видел въяве
И влюблялся лишь в кино.
Был я мал, она уж в славе,
Это была так давно.
Так вот в звуках мухамбази[1],
Разрывающих сердца,
Сохранялась на Кавказе
Прелесть древнего лица.
Не такую ли к Тимуру
В паланкине привезли?
Что там, прочь литературу,
Не в такой уж ты дали!
На тебя ещё Лаврентий,
Щурясь, глянул, гамадрил.
Рвался к блеску и легенде
Кто бы позже ни царил.
На безногого поэта,
На российского поэта
Пала тень ресниц твоих…
Что сказала власть на это
И какой родился стих?
Над земным его скитаньем,
Расцветая, встала ты
Невозможным сочетаньем
Красоты и доброты.
Лёгкой девочкой подростком
Вечно ты к нему летишь
По ступеням и подмосткам
Мимо взвихренных афиш.
2018
* * *
Генеральская дочь и праправнучка Екатерины.
Кто-то в этой семье переписки, конечно, лишён.
Вот и юность в краю, где злорадно вопили павлины
И текли в паранджах вереницы медлительных жён.
Скорпионы в самане, нирвана при майском укусе
И поэт-инвалид, отодвинутый к стенке протез,
Эти скудость и страсть, эти жгучие ночи в Нукусе,
Тот ещё Ашхабад, что затем во мгновенье исчез.
Дальше долгие годы и старость, и скупость, и склоки,
Но и тайная жажда, томившая и на Востоке,
Где уже и весной выгорает в пустыне трава,
И борьба за любовь и за эти любовные строки,
Обращённые к той, что в его сновиденьях жива.
Все бранили её. Я любил эту властную даму.
…Голосами ушедших надтреснуто память хрипит.
Словно вестник с копьём, я с букетом вступил в эту драму.
Был оформлен актёром. Придумал меня Еврипид.
2018
* * *
Так ясны чудеса вознесений,
И сегодня в предутреннем сне
Житель рая Тарковский Арсений
Отчего-то привиделся мне.
И, поскольку он был музыкален,
Нескончаемый льётся мотив,
Средь заоблачных опочивален
То волнуя, то чуть усыпив.
Оттого ли, что в поздние годы
Слушать Шёнберга долго привык,
Прозревают струистые воды,
Обретают растенья язык.
И, внимая теченью напева,
После стольких туманов и вьюг
Прорастает эдемское древо
И цветы распускаются вдруг.
Серебристая и золотая
Здесь и нота Вивальди слышна,
И согласно звучат, нарастая,
И встречаются все времена.
2018
* * *
Себя в ту пору изводя и пряча,
Считая прегрешения свои,
Я жил тогда на запустевшей даче
Без будущего, дома и семьи.
Там ел и пил я из чужой посуды,
Заглядывал в хозяйский телескоп
И, пыльных книг перебирая груды,
Испытывал от призраков озноб.
Кого я ждал, ко мне не приезжала,
И навещали те, кого не звал,
И мошкара заблудшая жужжала,
Порхала моль, и время шло в отвал.
Так жил я, предстоящего не зная.
Пожалуй, мог бы спиться. Но, строга,
Стояла в изголовье запасная
Сосновая Тарковского нога.
И я прошёл через его Солярис,
Чтоб яркие и тусклые года
Его улыбкой щедрой озарялись,
И вот я вышел в это никуда.
Но долго в утлой памяти детали
Держались, переменам вопреки,
И рукописей выцветших летали
И рассыпались в воздухе листки.
2018
Мемуары
Тарковский, при всех доживавший так трудно,
Читавший, писавший, лежавший прилюдно
И женщину эту полвека любивший,
Бежавший из прозы, его окружившей,
К ней, руки во тьме на себя наложившей.
Отставив свою деревянную ногу,
Вздыхая, взывавший к незримому Богу.
Пронзающий душу, недужный, негромкий,
Всё снова искавший былого обломки.
И вдруг, озорной, ковыляя, снующий,
Тугие тетради свои достающий,
Глазами скользящий по блеклому шрифту
И, палкой стуча, провожающий к лифту.
2018
* * *
А.А.Т.
И, возвращаясь к разговору,
Забудь, что страшный мир дремуч,
И в память, прямо в эту пору,
Впусти закатный первый луч!
Он в комнату скользнёт с балкона
И чью-то грусть внесёт извне,
И чуть засветятся икона
И маска Гете на стене.
И вновь ты счастлив, как ни странно,
Проживший, кажется, века,
Гость и приятель меломана,
Печальника и шутника.
Тебя он поучал не строго
И место дал в своей судьбе,
И эту музыку, и Бога
Так просто подарил тебе.
2019
* * *
Чтец Феогнида и Горация,
И легкомысленнейший стоик.
Просительные интонации,
Наверное, от школьных двоек.
То детство, бланманже, гимназия,
То чёрствый хлеб и явь террора,
А дальше и война, и Азия,
Тоска, подстрочники, контора.
А всё-таки и в позднем возрасте,
Случайно выпавший из детской,
Питал он отвращенье к взрослости,
К любой, особенно к советской.
Он так ребёнком и останется,
И потому на встречу с нами
Его душа, ночная странница,
С блаженными приходит снами.
[1] Мухамбази – напевная твёрдая форма грузинского стихосложения.