Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2020
1.Конец ноября, оттепель.
Трудно вскрыть кожуру апельсина так, чтобы не брызнул сок. Запах неизбежно смешивается со всем, что есть в поезде. Справа сидят старики и играют в шахматы на планшете. Бабушка с довольным лицом чувствует, как много у неё фигур, и, следовательно, вариантов.
1.2. За окном то, что обычно находится за окном, только солнце светит.
– Из Швейцарии едете?
Мужчина в светлом свитере размеренно жует апельсин.
– Да. Но…
– Бирку не сорвал с рюкзака. Из аэропорта. Прости, что не в свои дела, я обычно так не делаю.
Смотрит.
1.2.1. Он заговорил еще до того, как что-либо произнес. Радостный сидел, пальцами в апельсине колупался.
– А ты откуда? – Спрашивая, наблюдаю за переходом на «ты».
– Я из Москвы, отдыхал там. Но ты не подумай, не секс и не алкоголь. Так, с друзьями посидел, на выставку сходил, кино смотрели. Я вообще с женщинами не очень, у меня кукла есть, мне хватает.
1.2.3. Разжевывая апельсин, улыбается. Неловко.
– А в Петербурге живешь? – Продолжаю спрашивать.
Поезд опрятный. Чистые дорожки, приятные проводники, регулировка температуры.
– Да, я в Петербурге – улыбается.
Молчим. Выглядываю назад: там девочки смеются и катают по полу игрушечного коня, который не катается. Но они катают. И смеются, громко смеются. Все их слушают и улыбаются. Старички беседуют и продолжают передвигать несуществующие фигурки.
1.2.4.
– Я из Швейцарии, потому что лечился там.
Павел незаметно для себя ловит интонацию.
– Что-то серьезное? – Его лицо напряглось.
– Нет, лечился от тревожного расстройства. Не знаю откуда оно у меня.
– Половина Европы страдает тем же. У меня знакомая в Америке, она там исследует как раз всякие тревожные и депрессивные расстройства. Я еще недавно ее книгу прочитал. Насколько понимаю, пока не сильно продвинулись. В Москве, я слышал, открывают центры для помощи, но обычно к этому все еще не относятся серьезно.
1.3. Въехали в тоннель.
В поезде загорается освещение. Он трясется – кто-то сильными руками подгоняет его. У лошади отламываются ноги. Появляются слёзы. Я засовываю руку в сумку за маленькой коалой. Коалой, подарком моей подруги из Швейцарии. Отдаю эту игрушку девочкам. Паша достаёт им апельсин.
Счастливые улыбки родителей. Девочки усаживают коалу на пол и кладут апельсин ей в лапы. Родители останавливают их в тот момент, когда они начинают катать по полу коалу.
2.Сохраняю номер Павла и выхожу на светлый, просторный вокзал.
На улице тепло для ноября. Ноги в ботинках слегка спотели. На вокзале девушка с сумкой пытается танцевать со своим другом\парнем\братом, обхватив его плечи и стараясь расшевелить. Он только улыбается, делая неловкие шаги.
Павел приветствует кого-то, а я, не спеша, иду к вокзалу. Наш поезд слева. Вокруг него – люди. И старички под руку шагают к выходу.
2.1. В городе: машины, человечество, голуби и бездомные коты, которые всюду снуют, показывая довольные морды. Их подкармливают больше, чем любого домашнего кота, что удивляет. Когда я смотрю вокруг, когда успокаиваюсь – я чувствую свое дыхание. Поток воздуха внутрь, поток воздуха наружу. Коты мяукают и подбегают к моим ногам, но я пуст. К сожалению, я пуст на еду.
2.1.1. На такси еду к матери. Водитель курит в окно; в его ухе наушник, чтобы музыка не мешала пассажирам. Павел пишет в телеграмме, что хочет увидеться. Я пишу Павлу, что не могу увидеться. Мы совсем недавно разошлись, я еще даже дома не был. Машина притормаживает и заезжает во дворы; виднеются люди, активно обсуждающие установку сооружения из трех палок и шара наверху.
2.2. Мамина квартира, мамина забитая голова.
Она занимается переработкой мусора, потому по всему дому сушатся пакеты и лежат горы пластика. Она сама руководит центром, который собирает мусор со всего Петербурга, при этом ее голова полна мусора. Она бегает по комнатам, что-то отчаянно выискивая. Не находит. Мама очень удивляется происходящему. Чего еще ожидать от мамы.
2.2.1. Мама знает, что я лечился.
– Я знаю, что ты лечился, но с трудом верю, что эффективно. Классно тебе в Швейцарии лечиться, когда у нас в Москве центры хорошие.
– Там красиво.
– Я их люблю за их экологию, но ты сам знаешь. Я лучше во Францию смотаюсь отдохнуть, но только если к друзьям. Я сейчас испанский учу, мне моя врач сказала, что полезно для нейронов, чтобы постоянно новые связи организовывать.
Мать носится по кухне, пытаясь приготовить себе смузи.
– У тебя слишком много новых связей – говорю ей.
Улыбаюсь, кушая хлопья с овсяным молоком. Я стараюсь улыбаться.
2.2.3. – Слушай, Гриш, я, наверное, скоро побегу. Мы с тобой позавчера, в принципе, говорили, вряд ли что-то еще случилось. Давай, в общем. Сходи куда-нибудь. Сегодня погода супер.
Она хватается то за одну вещь, то за другую. То за кофту, то за испанский. Иногда за прогулку. Я тоже хватаюсь за прогулку.
2.3. Настя встречается мне в парке.
Настя всегда встречается мне в самых тупых местах. Конечно же мы вспоминаем то, что было. А было много: чай по утрам. Прогулки, на которых я еще слышал её. Но я вру: не было ни того, ни другого. Помню только, что спорили постоянно, и иногда мне хотелось ударить её палкой. Машины свистят вокруг, оглушая парковые деревья. Настя больна: у нее с собой вода, и у меня с собой вода. Ессентуки-4. Я купил в Москве целых три бутылки.
2.3.1. Настя больна Ромой. Рома. Рома? Я его не знаю, но узнаю по словам. Из слов складывается Рома в голове. Рома идет, задрав голову в небо, но часто харкается.
– Я вообще не знаю, как это случилось. Я понимаю, что он глупый, но просто тянет, выламывает что-то внутри. Такое дебильное чувство. – Она очень увлечена. Что она видит?
2.3.2. Настя садится на лавочку. Я сажусь рядом.
– Давай переспим. Вдруг мне полегче будет.
Настя предлагает переспать, но не понимает, что предлагает.
– Давай переспим. – Соскальзывает с языка. Язык переворачивается. Я его слегка прикусываю. Не знаю зачем.
2.4. Я чувствую себя раскаленным куском мяса, который кидают в сливочное масло. Я скольжу на животе по этой теплой дорожке. Очень приятно. Но когда глаза закрываются и тело наконец-то вздрагивает – я остаюсь в скользкой массе, жирный и вонючий. Сердце бьется. В глазах темно. И очень, отвратительно пусто. Мысли цепляются одна за другую, но дыхание пробивается. Поток воздуха внутрь.
2.4.1. Поток наружу. Лежа в масле, я почувствовал, что на меня упала безмерная тонна дерьма. Дышать тяжело. Возвращается страх; людей выкидывает за стеклянную стену, потому слова Насти отталкиваются от стекла, прежде чем через квантовую щель достигают ушей.
2.4.2. Мои уши слышат: «Гриша? Тебе опять плохо, эта хрень твоя. Я за водой». Она за водой, а я остаюсь в мире, который хочу или желаю, если выразиться яснее. Я, спрятанный в стекло. Страх пройдет, но кое-что останется. Останется кое-что.
3.0. Рома. Рома, который не выходит из головы моего хорошего друга. Я бы хотел выбить тебя оттуда, но ты не уйдешь. А почему, Рома? Почему ты не уходишь, даже если тебе говорят: Рома, козлина, уходи. Тебя просят уйти серьезно. Иногда хочется схватить кувалду и постучать по голове, чтобы выбить тебя оттуда.
3.1. Паша пишет: «Нужна помощь». Настя рассказывает, что не может ничего делать нормально. Что она даже ест в пол силы. Паша пишет: «Чувак, я тебя вообще не знаю, но мне не с кем больше поговорить. Странно, но я тебе доверяю». Странно, но я доверяю тебе тоже, Паша. Я беру Настю за руку и завожу в комнату:
– Сиди тут. Не выходи, я скоро приду.
3.2. На улице люди любят друг друга. Люди любят друг друга и хотят съесть. На скамейках целуются под ярким светом солнца. Ярким светом солнца в Санкт-Петербурге. Я достаю из рюкзака купленную в Москве воду. Ессентуки-4, долбанные Ессентуки-4.
3.3. Настю нужно спасать. Пашу тоже. Я хватаю их за руки: его отправляю в Лондон, а Настю тащу в жаркие Афины. Особенно жарким вечером мы пьём вино. На столе лежат: жирные оливки, прохладные кусочки мягкого сыра и греческий йогурт.
– Я не могу брать на себя ответственность, потому что сложно забить на то, что обещаешь сделать, а сил отнимает дофига – она едва заметно улыбается. Ей лучше.
– Ты забила на него?
– Мне легче стало, когда вырвалась из Москвы. Как Паша?
3.4. Как Паша? Я с удовольствием спрашиваю это у себя каждый раз, когда вспоминаю о нем. Я знаю его пару дней, но интересуюсь им сильнее, чем своей матерью в Париже. Моя мать в Париже. У нее все хорошо. Как Паша? Сообщения говорят, что в Лондоне ему скучно. Что там дожди, но его отпустило от болезненной влюбленности. Болезненная влюбленность. Слишком много «н» для такого сраного словосочетания.
3.5. Море под Афинами теплее, чем Нева. И с чего бы? Море и Неву объединяет вода. Настя прыгает по камням и много разговаривает, в ней что-то разгорается, что притягивает меня. Но я знаю, что огонь обязан неизбежно погаснуть, что сигарету лучше сразу засунуть в снег, прежде чем вставить в не очень белоснежные зубы. Да, настолько широко нужно раскрывать рот, чтобы изъясняться.
Она смеется и смеюсь я, но не потому что я люблю ее, и даже не потому что мы спим с ней.
4.Самый долгий путь домой. Расходимся по домам, подбираю кота. Уличный кот по имени Кот ведет себя странно, но живее кота я не видел. Он дерёт мамино кресло, а я, взяв нож для бумаги, с удовольствием присоединяюсь к нему. И глажу эту пушистую жопу, предварительно отложив нож.
Мама пишет, что купит новое кресло. Что ничего страшного. Мама летит в Петербург. Мама учит французский. Мама хочет много языков, чтобы объяснить всем о вреде мусора.
4.1. Настя снова начала умирать от Ромы, недолгое выздоровление сдулось. Пашин Лондон все ещё дождлив, такой же сырой и вонючий. Петербург тоже болен Ромой. Возлюбленная Паши влюблена в возлюбленного Насти, который в свою очередь влюблен в Настину подругу и спит с ее третьей подругой. Паша устал менять кукол, ему чего-то не хватает, как сообщают мне утренние стикеры. Я пью чай и чувствую, как каждый вдох вытесняет старый, как последний крючок, на который я рассчитывал, отскакивает от стен, и мне не за что зацепиться.
4.2. Настя говорит постоянно, что не любит людей:
– Я не люблю людей. Им постоянно от меня что-то надо.
Под людьми она наверняка что-то подразумевает.
– Ты уверена? Ты же их просто схематизируешь – отвечает увлеченный Паша.
– Не поняла?
Зачем?
– Ты их просто схематизируешь, то есть, безусловно, цели у них есть, но когда ты говоришь «цель», то ты врешь. Твоя цель имеет четкую логическую цепочку, а у них ничего определенного. Они сами не знают.
Пашин голос ждет четкого ответа. Настя задумалась. Настя часто задумывается. На завтра она смогла бы что-нибудь ответить ему, но сегодня она его любит. Возможно будет любить и завтра. И тогда ничего не ответит. Может быть ей выучить татарский?
4.3. Любовь и Петербург, секс и Петербург, моя мама и секс в Петербурге. Бабуля, не сидящая на скамейке, идет по Невскому. Ее глаза любят. Она уже не пожирает мужчин, но любит свою память о мужчинах, а, следовательно, и мужчин. Я чищу апельсин. Я тоже люблю свою память.
– Твой Паша, на самом деле, удивляет меня – мама смотрит с вопросом, но спрашивает не о том, – я думаю, он умный, у тебя хороший друг. Такие ребята редкие довольно.
– Ты уверена?
4.4. Мы с котом многое успеваем сделать, но самое главное – перестаем пить воду. Когда я пью Ессентуки-4, я перестаю сходить с ума и бегать в душевую. Когда я пью воду, я схожу с ума и бегаю в душевую. Кот тоже. Я звоню поставщику, но тот блаженно выдыхает вместо ответа, растягивая без того поломанные слова.
А что с Пашей? Наверное, мнет еще одну куклу. О Паше многое можно сказать, но я не говорю. Зная Пашу, я смог бы управлять Пашей, но я его никогда не узнаю. И славно. Так мне еще интересно с ним разговаривать.
5.Анализ воды из труб неутешителен. Поставил опыты – она действительно влияет на меня. Я целую Кота и выхожу на улицу. Руки в карманы и ходьба к самому красивому зданию в Петербурге. Люди любят друг друга также неистово и ядрено, как светит солнце. Я перестал как губка впитывать их. Даже глаза у посетителей метро как будто наполнились. Они любят.
5.1. Я пью Ессентуки-4. На входе два храбролицых охранника общаются видеозвонком, наверное, с любимыми. Увидев меня, они меня любят, несмотря на попытки тщательно скрыть это.
– Вы всегда не пускаете тех, кому нужно войти, и те, кому нужно войти постоянно входят. Пропустите.
6.Лифт привозитменя прямиком к его офису. Он ждет, стреляя из пистолета в окно по голубям.
– Я Иван, хозяин этого вашего Петербурга.
– Я Гриша, мне не нравится, что происходит в нашем\твоем Петербурге.
– Вам, говноедам, постоянно что-то не нравится. Вот что я сделал не так? Посмотри как возлюбили!
– Ты не понял.
– Ты тоже не понял, но я объясню. Иди нахрен. Не нравится? Езжай в сраную Москву.
– Я не хочу в Москву. Тут живет моя мама, но она опять в Париже.
6.01. Моя мама в Париже. Она любит пить кофе, а вместе с испанским и французским, она принялась учить татарский. Моя мама читает лекции на английском и немецком об экологии. Её все еще не понимают.
6.1.
– Твоя мама живет в Париже… – Иван ерзает в кресле, в его руке пистолет, – ты не понял, Гриша, мне насрать. Я пустил в воду то, что нужно. Погляди теперь, какие они милые, говнюк ты неблагодарный. Чего тебе надо? Да сольются все вокруг тебя во вселенской оргии.
– Зачем?
– Мне просто скучно, понимаешь? Обосраться как скучно. Я даже думал клонировать себя.
6.2. Я как старый позитивист издавна придерживаюсь принципов Уильяма Оккама: не множить сущности без необходимости. В потоках информации – это невозможно, но если еще появляются клоны, то это уже полная жопа. Это реально задница.
Не сопротивляйся.
6.2.1.
– Очисти воду, пожалуйста.
– Не буду, Гриша. Ты пришел сюда возмущаться? Я не Господь Бог Творец Вселенной, тебе к нему. Я ошибки его исправляю, Гриша.
– Спаситель ты сраный.
Обычно я не ругаюсь.
6.3.
– Гриша – Иван стреляет в окно и убивает голубя. Тот оставляет свое дыхание теплому воздуху – Гриша, я не хочу тебе ничего объяснять. Мне просто скучно. Я так развлекаюсь, гребаная ты скотина. Собирайся, мы летим на Карибы.
– Я не хочу на Карибы.
– Ты не понимаешь Гриша. Мы летим на Карибы.
– Тебе скучно, потому что ты не видишь.
– Ты не понял, Гриша.
Я и правда не понял, совсем не понял. Он не понимает. Воздух выходит наружу. Буду учить татарский.
6.4. Я понял, что мы летим на Карибы.
Я вижу тысячи сломанных мышеловок. Они переваливаются друг через друга, как волна, бегущая по морю. Их пружины больше не натянуты и даже нет пауков, чтобы плести на них паутину.
Я не думаю о Насте и Паше, о Коте и девочках из поезда. Я не думаю о них – о них думается в моей голове, несмотря на то, что ее наполняет страх. Они остались все вместе, они останутся все вместе.
Воздух втекает в легкие, воздух вытекает из легких.
7.Русский север – это всегда приятно, но только на пару дней. Потом не приятно. Карибы оказались русским севером, тем самым севером под Мурманском. Не Сибирь с её Якутией. Кто вообще знает, что такое Якутия. Вертолет сел в траве, неподалеку буйствует Баренцево море.
– Гребаный ты Гриша, я оставляю тебя здесь, потому что незачем выпендриваться. Ты будешь здесь: кормить медведей и лосей, и проповедовать им, что хочешь. Понимаешь, Гриша? Совсем один. Все равно в Петербурге тебе было невесело. Я все там устроил, а тебе, видишь ли, не понравилось. Что ж, наслаждайся, Гриша. Наслаждайся, скотина ты сраная.
7.1. Я, сраная скотина, подошел к берегу Баренцева моря. Дыхание восстановило свою прежнюю силу. Мне не так тяжело, как я думал. Ему скучно, ему просто скучно. Рыбешки не высовываются из воды. Зачем им это надо? Медведей тоже нет. Есть только объеденный, глубоко неправильный кит, а вокруг него медвежье говно. У кита нет правого глаза, но уже по левому можно понять, что он выбросился сам. Еще он будто улыбается наглотавшейся мусора рожей. Сраная он скотина.
7.1.1. Сажусь рядом с китом, улыбаюсь, дышу.