Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2020
1
На брошенном собачьем полустанке,
На выведенной родинке Земли
Замешкался потертый писк шарманки
И зимние поганки расцвели.
Рассеянный крахмал стыда и срама,
Висячие глухоты тишины…
Фаланги предзакатной балюстрады
Дремотно и подагренно черны.
Распутья переломов лечит ветер,
Вживляя в тело выстиранный вздох,
И правит бал в затопленном кювете
Гофре неосторожных поездов.
2
Дожди подпитывают душу
Зеленой брагой подземелья.
Раскопки давешних пирушек –
Вожди по жизни… Надоели.
Недоедаем. Забредаем
На очарованную пристань.
Взлетят пугающие дали
Из-под чугунных ног со свистом.
Невыразимая погода:
Во фраках мгла, в подолах нечисть,
В костлявом месиве вагона
Переоделась смертью вечность.
Состав распарывает тучу
Так осязаемо и сыто.
И ничего – на всякий случай.
И ничего уже не стыдно.
3
Самый отходчивый поезд уже нараспашку,
Самый расхожий журнал открестился от рук.
Ну не случилось родиться вплетенной в рубашку…
Что до смирительной – в ней окопался паук.
Жесткое детство, голодная тень пианино,
Пальцев топорность висит на подгнивших углах.
Самый отходчивый поезд прибьется с повинной –
Слышится по миру лязг разбежавшихся глав.
Сказка прострелена, мокрая, всюду чужая,
Шляпа из мусорки вновь не в ладу с головой.
Чертов состав, он опять наобум наезжает:
Шепот в костях, и разорваны рельсы травой.
4
Колокол звякнул и в пыль разлетелся,
Как бутафорная спесь бытия.
Поезда крик устремился из сердца
В неразъяснимую прорву тернья.
Март – наповал, короновано-шалый,
Следом – неверующая рука
Все норовит сумасшедшие шпалы
К свалкам наследия перетолкать.
В тамбуре ночи, в чугунном стаккато
Не прошептать, что я все-таки вне
Разноголосиц молитв чумоватых. –
Жить бы да жить, только гвозди в спине.
Завтра окатимся нежностью млечной
И рассорим на запчасти ковчег.
Долго горчила за пазухой свечка,
Вплавь пережив затянувшийся век.
5
И даже ничье дыханье
не точится в эти двери,
И бомж по кликухе Совесть
с рождения нем и крив.
Потемки дружны с духами,
шуршат втихомолку перья,
А где-то ступает в поезд
мой бледно-зеленый миф.
Не верится, что безгрешно,
не снится, что первозданно
Над кем-то синеть примятым,
непризнанным потолком.
Ни образа, ни надежды,
ни Ганса, ни Христиана,
А только свернулись даты
над пролитым молоком.
Да что в этом мире проще
конюшни для сытой зебры:
Мужает скупая травка –
не косят и не секут.
Колеса вовсю полощет
почти голубое небо.
Увидимся послезавтра:
стоянка тридцать секунд.
6
По осени считаем синяки
И медь трубы прикладываем к цвету,
И травку пьем в костях неспешных улиц,
А им то что – пасут себе стада.
И перекусывают лопухи
Тоску асфальта. Трется указатель
О кожу дома: «Вечный переулок»,
А от угла – «Двусмысленный тупик».
Нескладный обособившийся город
Жил в кратере замерзшего вулкана,
Вчерашний снег гостил с подобострастьем
На плоскогорьях шляп, в зазорах окон
И отдавал музейным порошком.
В заиндевевшем ящике двора
Металась неуслышанная песня.
Обезображенный маэстро выжил
В стоячих водах бабушки-Европы,
Забыв, что голодает звукоряд.
В недорогом асфальтовом пальтишке
Не шевельнуться. В зеркале кострища
Прикосновенье елочной баллады…
Вагончик, некогда трудолюбивый,
Взбрыкнул и отрывается от рельсов,
А чемодан мне собирают вслед…