Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2020
1
И не было бухт. И тонущих кораблей.
Впрочем, и шансов тоже. Проплыть бы мимо.
Не было в море штилей и якорей.
И не было суши, хоженой Серафимом.
Была только я, идущая да во след.
Крестившая путь от вздоха до Кёнигсберга.
Хранившая сон, рукой прикрывала свет
И тихо касалась шеи. Пусть не до верха,
А где-то на треть, заполнив собой стихи
И пару ночей. Разлука пророчит кому.
Ведь именно я прописана у стихий
На заднем дворе, где шторм присягает грому.
Ведь именно я, об этом ты вряд ли знал,
Баюкала боль, вгрызалась тоске в ключицу.
Ни аэропорт, и чтоб ни один вокзал
Ни смог растоптать. Что есть во мне от волчицы?
Неистовый вой. Стрелу притащить в кости.
И раны лизать, и ждать и найти дорогу.
Тебя бы спасала. Ну, точно могла б спасти.
А раз не смогла. Прошу защитить у Бога.
2
Только зимою стало быть дураки
Прячут под сердцем письма, боясь руки.
Той, что ссылает рифмы на маяки
И столь умело правит затвором CANON.
Черное/белое. Вроде не моряки,
Чтобы справляться веслами до реки,
Днем ожидать прилива. Ну, ты прикинь.
Слушать бы море, только рингтоном Ленон
Джон. Непременно там где стоишь, там стой,
Те, кто пытался тихо грести за мной,
Кашляют болью. Крик – первобытный вой,
Был им наградой в бездне ночных истерик.
Мы из последних, кто выходил на бой.
Самое время всем слабакам домой.
Там ожидает борщ, диалог с женой,
Лед под ногой – не суша. Но тоже берег.
Ласточки низко-низко. Видать дожди.
Память опять заездила лейтмотив.
Молишься небу, ну вот и я почти
Нервно шепчу в подушку: «Авось, случится!»
Сны в твоем трюме – лучше любых HD.
Не поминая лихом, идешь? Иди!
Как же прекрасно выжить в твоих «не жди».
Выжить. А утром снова сломать ключицу.
3
Извините, матросы, пешего за простой.
Я полжизни шатался рифмой по мостовой,
Отдуваясь то за неё, то за перебой
Между сердцем и памятью. Якорь в груди. Не сдвинуть!
Не пускайте, папаша, дочку глазеть на шторм.
Отведите в кино, где пальцами греть попкорн.
Я из тех, кто спустился к морю с картинных гор.
Захлебнулся тоской, но выжил. А это минус.
Я хотел к ней бежать, что в принципе со среды,
На гвозде, что торчит уродливо года три,
Не висело пальто, ни ложь. Да, мы так мудры,
Что себе разрешаем воздух припрятать в трюме.
Мол, как будем тонуть, так сразу же чики-пук.
Нас спасут и никто-то там… Че-Паук!
Мы так искренне верим в случай и пустотрюк,
В жизнь гребем и не слышим стука. Похоже – умер!
Я настолько поверил в ум, что вполне дурак.
Налегай на весло, ведь в лодке моей дыра.
И заделать – никак. И травят корму ветра,
Уходя в горизонт надежд. Постарайся килем!
Да, из тысячи лодок выбрали мы одну!
Но ведь лучшие лодки, те, что идут ко дну,
Измеряя собой масштабность и глубину.
Навсегда оставаясь с теми, кого любили.
4
Счастье мое, останься и посмотри!
(Как они могут прятать его внутри?)
Наше огромно – смело дели на три
Или на пять. Так много, что хоть ты тресни.
Бухты ли, яхты мы с тобой словно Крым:
Плачем с одними, море сулим другим.
Память на реях – выбранный мной экстрим.
Вновь наступаем вместе на те же песни.
Только не кайся в лето, ворчливый пес.
Мы доросли до пряди седых волос.
Фото приличны там, где очки на нос.
Жаль, что платить за счастье не научились.
Мы убегаем глубже, но то не кросс,
Знаем ответ до срока, смолчав вопрос
И проросли друг в друге, как тот овес.
Так проросли, что сдуру заколосились.
Я огнестрельной рифмой лижу висок,
Медленно будни пьются на посошок
Наших признаний. Требуя двух досок
Для завершенья нежности на рассвете.
Пей до работы чай! Натяни носок!
Собственно то, что ставит всех нас в поток.
Тихо целуй меня. Тихо! Еще разок!
Собственно то, зачем ты меня заметил.
Город без нас – потерянный пьяный бит,
Кашляет в стоки. Шепчет – не говорит.
Слишком простужен, ветрен, слегка не брит.
Выжили в нем окурки, вино, коты и
Пара дворняг. И воздух тоской забит.
Два одиночества слишком живых на вид.
Самое время точки. И стол накрыт!
Только шпионски прячемся в запятые.
5
Кто-то же до меня в тебя пел, баюкал на варежках синеву.
Море в тебя вживил. Искренность дал и меня дуру.
Не могу понять, что из этого в дар. (Вот те крест, я не вру.)
Что-то дар, а что-то – приближающее к макулатуре.
Ну, конечно, я же монументальная, из стихов вся такая внутри.
Не стесняйся, читай речи у моего подиума.
Возложи чего-нибудь штуки три.
И прими коньячку-с на радостях, а лучше имодиума.
Вот-вот тошнит от себя и дворов, передергивает слегка.
От грязи, от похоти, от желания привязать себя к батареи.
С кем-то мы в горе и в радости, а тебе пару рифм и строка.
И стихи, что форму теряют у берегов (пару стихов на реях).
И любая форточка с видами на вокзал стареет, теряет формы,
Скрипит, мнет воздух, как Магда платочек.
Вот и мне бы не знать, что калининградский с тра-та-та пути
пятой платформы
Отправляется, не дожидаясь точек.
Это конечная. Тут даже свет заканчивается. Не хватает на этого и того,
а у того между прочим с мамкой не очень, болеет.
Богом пока не признана.
А врач покачиваясь говорит про лекарство, про все,
что в его силах, про итого
(В тысячах). Те, кто знал его в 20, в 40 могут рассматривать
сызнова.
Говорят, нужно обязательно посадить дерево,
сделать подарок своими руками, любить.
И главное успеть сказать вот этим, кого любите,
что время без них босота.
Звуки внутри выживают, над высотой не способны жить,
Не способны дрожать, дорожить. За исключением нас в эпизодах.
Не изводись, мол снился не той, заколотил окна крестом,
уцелел лежачим,
Когда этот мир бил тебя под дых, наливал, менял меня на жену.
Вскрывал все нутро, вынюхивал слабости, как пес грыз бродячий.
Все заживет! Все покажется морем, способным на тишину.