Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2019
* * *
За полночь снотворным сражена,
засыпает прежняя жена.
Препарат отчаянно хорош.
Жизни не осталось ни на грош.
Соски, утки, памперсы, судки.
Поминать былое не с руки.
В предрассветном хосписном дыму
дико кантоваться одному –
звероящер ластится к окну,
гад ползучий метит коридор.
Пепельную раннюю страну
бред обуревает и разор.
Мыши крышу шаткую жуют
за разноквартирный неуют.
Чудища следят из-за дверей,
чтобы небо рухнуло скорей.
Чтобы растворились облака
в гуще подкроватных нечистот,
чтобы день последнего сурка
в лужу наступил уже вот-вот.
Но смурной не ведает Аид
ни рекомендаций, ни обид.
Лишь теней размытая канва
в процедурной зыблется едва.
И не сподвигается Харон,
хоть ему пора со всех сторон.
И ладья милее, чем кровать,
при таком раскладе никаком.
Только сны негоже прерывать,
чтобы задружить со стариком.
Ведь ему ли знать, о чём слеза,
если занавешены глаза?
ЭЛЕГИЯ
Надежда на жухлую осень,
на кожу замшелых осин,
где славно слоняются лоси
и ночью на лунном подсосе
пылает реки керосин,
где курица в липкой подливке
и курится тускло с утра,
кидают бутылки под лавки
и сушат несвежие плавки
и клавки идут на ура.
И бродят небесные токи
в проточных ветвях спрохвала,
пока профсоюзные тёлки
картошкой выводят отёки
под шёпот «дала – не дала»
Окинешь налево-направо:
кто шибко широк, кто подшит –
роится родная орава
и сирая тень наркомздрава
в прудах генеральских дрожит.
В траву санаторскую лягу,
сосёнки вихрами качнут
и грифель вспомянет бумагу,
на фигу, на фугу, на сагу
готовый за пряник и кнут.
Питаясь разором природы,
светло жировать воровски
в согласье на своды и оды,
на трубы и медные воды
с дурным серебром на виски.
И всё не уляжется пепел
по стенкам дрянных альвеол.
Шум с уличных танцев повеял,
во что-то щенячье поверил
хороший уже пиздобол.
Мала ему поздняя лихость
листвы на вольготной оси –
в окрестности целясь и силясь –
вся накось, и всё-таки – сикось,
и выкуси, а не вкуси.
Сбывается жить на ущербе,
в пейзаже своём обложном
торчать на обочинном щебне,
в лесные прогалы и щели
входя за воздушным ножом.
И вкус круговой недостачи
катать как орешек во рту,
все бабьи измены и плачи
и старенькой песни горячей
обрывки имея в виду.
* * *
Сумерки хрупки. Вода холодна.
Ранний апрель равнодушен и гол.
Предполагать, будто правда одна,
не позволяет лукавый глагол.
Двадцать минут – и шаром покати
вдоль по глазному облезлому дну,
где поперёк световые пути
слепо линуют обманку одну –
будто придётся поверить глазам,
очередную весну одолеть –
чтобы хранитель откупорил сам
честного слова заклятую клеть.
И полыхнула студёная тьма
всем красноречьем речной тишины,
чтобы сходящему в полночь с ума
звёзды бесстрашия были даны.