Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2019
Сейчас о тбилисском писателе Александре Цыбулевском, превратившемся в легенду грузинской столицы, написано и в стихах, и в прозе, пожалуй, больше, чем он сам написал. Притом известны и ценимы многими его собственные стихи, рассказы, совершенно замечательные записные книжки (Александр Семенович был одним из выдающихся мастеров этого редкого жанра) и глубочайшие литературоведческие труды (ставшая кандидатской диссертацией, защищенной за месяц до смерти, работа о русских переводах поэм великого грузинского поэта Важи Пшавела, представляет собою совершенно уникальное, единственное в своем роде философское исследование о поэтике вообще). Мое знакомство с ним было недолгим, и наше общение протекало лишь в последние четыре года жизни Цыбулевского. Но мы были чрезвычайно близки, и скажу больше: никого в довольно долгой (как вдруг оказалось) моей жизни я потом уж не любил так сильно, как его. Пожалуй, только Арсения Тарковского, и счастлив, что их познакомил, когда мы с А.А. заехали вместе в Тбилиси. Объединяла нас с Цыбулевским и любовь к Александру Межирову, пронзительному поэту и мудрейшему из собеседников… Цыбулевский скончался в 1975 году, так давно. Но мой разговор с ним продолжается. Об этом свидетельствуют мои стихи разных лет.
ОТЧЁТ
А.Ц.
За двадцать лет, что ты лежишь в могиле,
Большие перемены, старый друг!
Не выжил мир, в котором все мы жили,
Рассыпался и разбежался круг.
Твой город пал в дыму кровопролитья,
Твоя семья живет в другой стране…
Ну а мои поступки и событья
Не описать, не перечислить мне.
Возможно там, где траурные марши
В ликующий мажор перетекли,
Все знаешь сам… Теперь тебя я старше,
Все тягостней видения земли.
Лишь иногда тебе бываю другом
В постылой этой жизненной борьбе:
Светящееся облако над лугом
Порой напоминает о тебе.
1996
ПРАВЕДНИК
А.Ц.
На четверть века, в общем ненамного,
Я пережил того, кто жизнь мою
Увидел всю из горнего чертога
И отбывает новый срок в раю.
Клиническую смерть уже изведав
И чуть помедлив, чтобы молвить мне
О том, что тщетна тяжба двух заветов,
Он обращался к звездной тишине.
Земные озабоченные лица
Он изучал, впадая в забытье.
Не ведала грузинская столица,
Что в путь собрался праведник ее.
Немногословный, пил он ахашени…
Иль в учрежденье, где столкнемся мы,
Подписку взяли о неразглашенье,
Как в юности в преддверии тюрьмы?
2000
ДРАМАТУРГИЯ
А.Ц.
Уже с привычкою к утратам,
Виновен, оттого что жив,
Один в последнем акте, пятом
Играю, жилы отворив.
Всё на земле давно не ново,
И нет их всех, и драмы нет,
И лишь нечаянное слово
Способно жить так много лет.
2015
ЧАЙ
А.Ц.
Горчащий чай и зло и круто
Всегда заваривался там
И разносолов и уюта
Заменой был по вечерам.
Из мглы блужданий и кружений
Я приходил под этот кров,
И счастья не было блаженней
Беспечных этих вечеров.
Ведь, как бальзам больному телу
В его последние года,
Стихи струились не по делу
И в доме реяли всегда.
Но дни толклись, как вихрь чаинок,
И в дуновении поэм
Семейный длился поединок,
Незримый, ведомый не всем.
Усталый взгляд в стакан уставя,
Хозяин чуял, говоря,
Побудку в лагерном Рустави
И резкий привкус чифиря.
И продолжалась в недрах мрака,
Ломая стихотворный звук,
Когда-то виданная драка,
Война домушников и сук.
2016
* * *
Медлительно-плавной, как местная речь,
Дорожкою спустишься к скверу,
Где сможешь на каждой скамейке прилечь,
Уж если ты выпил не в меру.
Но, если покуда стоишь на ногах
И в жилах звенит мукузани,
Пройди к перекрёстку, где ветер и страх
На свет вызывают сказанье.
Здесь юношей кровь пролилась, клокоча…
Но прочь от давнишней печали!
От дома, где память еще горяча,
Как в пыточной ночью кричали.
Вот в русле безводном лихой островок,
Где пили князья и поэты,
И столько нетленных проносится строк,
Омытых стремлением Леты.
Но – дальше над мутной рекой по мосту,
Пустынному в позднюю пору!
И скоро в живую нырнёшь темноту,
Неспешно всходящую в гору.
Ночных чаепитий мелькнёт череда,
И отклик минувшего гулок.
Давно уж всё стало чужим навсегда…
Давай же, сверни в закоулок!
К пекарне, где хлеб для тебя испекут
Минуты за три, иль четыре,
И вечного пламени алый лоскут
Ещё шевелится в тандыре.
2016
ФЕБА
Гнала меня из дома друга
Гречанка старая одна.
Мне там впервые стало туго,
Была душа черным-черна.
Хотя был я не столь уж молод,
Ещё не знал таких утрат.
Весь мир был молнией расколот,
Его развалины горят…
И, видя, что со мной творится,
Она, рыданий посреди,
Седа, умна и тонколица,
Мне говорила: «Уходи!
И впредь не прилепляйся к людям
И сердца им не отворяй!»
Но как без дружбы жить мы будем,
Чем без любви заслужим рай?
Всё верно говорила Феба,
Я ошибался, не внемля,
Но стало заселяться небо
И начала пустеть земля.
2016
РЕЧЬ
Теперь, когда он в некоторой славе,
Поклонникам поведать я могу,
Как ездил к старой тётке он в Рустави,
Возил ей пахлаву и курагу.
Она давно когда-то передачи
Ему носила в зону восемь лет.
Старухин взгляд язвительно-горячий
Встречал людей, которых нынче нет.
В семнадцать лет статья «недонесенье»,
Вот из чего там всё и проросло.
И ранний сумрак, тускло и осенне
Вливавшийся в домашнее тепло.
Пустырь за домом в жёлтых пятнах дрока
И тупика трамвайного петля,
И лёгкий ветер, дуновеньем рока
Во двор входивший, ветви шевеля.
2016
* * *
А.Ц.
Я знался с бывшим заключённым,
Он, в зоне взявший жизнь взаймы,
Стал в заключении учёным
И мудрость вынес из тюрьмы.
И научился спать при свете,
Ведь в камере не гасят свет,
Быть в нетях, и хотел бы в нети
Вернуться, пусть на склоне лет.
2019