Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2019
Кончусь, останусь жив ли, –
чем зарастет провал?
В Игоревом Путивле
выгорела трава.
Школьные коридоры –
тихие, не звенят…
Красные помидоры
кушайте без меня.
Как я дожил до прозы
с горькою головой?
Вечером на допросы
водит меня конвой.
Лестницы, коридоры,
хитрые письмена…
Красные помидоры
кушайте без меня[1].
1946
Данное стихотворение является одним из самых известных стихотворений Б. А. Чичибабина, его называют визитной карточкой поэта. Особенно популярным стал представленный в этом стихотворении образ красных помидоров, «кушать» которые герой то ли не может, то ли не хочет. Тем не менее, обсуждение этого стихотворения в критической литературе практически отсутствует (как это ни странно); дело, как правило, ограничивается отдельными произвольными (иногда даже курьезными) фрагментарными высказываниями по поводу «красных помидоров», приводить которые, по нашему мнению, нет никакого смысла. Исследовательский же анализ стихотворения, насколько нам известно, не проводился вообще. В данной заметке мы попытаемся устранить этот пробел и представить внутритекстовый анализ данного произведения и его мотивной структуры, сделав тем самым шаг к изучению поэтики Чичибабина.
Один из главных мотивов относится к движению времени, в соответствии с чем особое место приобретают категории начала и конца. В стихотворении представлен мир, динамика которого деформирована таким образом, что первое же, начальное слово стихотворение указывает на возможный конец и торжество гибели. В той же 1-й строфе содержится отсылка к «Слову о полку Игореве», которое в русской литературе занимает место первого произведения, с которого и пошла художественная литература. Однако, поскольку в «В Игоревом Путивле выгорела трава», то мотив окончания, разрушения и смерти переносится из современности и в те времена. При этом происходит переплетение индивидуального и общекультурного жизненных циклов. В обоих случаях движение времени не является непрерывным, происходит разрыв времен, «провал». Причем, учитывая как положение «Слова» во всей русской литературе, так и само название этого произведения, можно сказать, что разрыв затрагивает само художественное слово и совершается между начальным произведением и всей последующей литературой. Происходящий разрыв затрагивает и индивидуальную судьбу, так как из первых двух строк 3-й строфы следует, что герой – поэт (доживший до непривычной ему прозы).
Гибель травы, указанная в 1-й строфе, – это гибель поросли, которая могла бы заполнить провал, разрыв жизненного цикла. И вслед за этим идет указание на то, что «поросль» приглушена и в жизни: «Школьные коридоры – тихие, не звенят…». Упоминание школы означает ссылку на прошлое, на детство. Однако преемственность нарушена и здесь, причем это выражается в звуке: «тихие, не звенят». Приглушенному Слову литературы соответствует отсутствие звука в жизни и затухание динамики новых поколений.
Здесь также скрыт фразеологизм «от звонка до звонка», указывающий на течение времени от начала до завершения процесса. Однако в данном контексте время как бы перестало течь, процесс прервался, звонка нет совсем. Данное выражение особенно часто применялось в отношении тюремного срока – т.е. как раз того, что нависло над героем.
Движение жизненного цикла идет таким образом, что то, что начинается с «утра жизни» (школьного времени), заканчивается вечером несвободы (конвой, допросы). Причем стихотворение начинается с вопросов, а завершается допросами.
Переходный характер, динамика происходящего выражается не только в художественном времени, но и дублируется в пространственных категориях – упоминаются лестницы, коридоры, т.е. такие пространственные элементы дома, которые реализуют функцию перехода. При этом мотив пути в стихотворении просматривается уже в 1-й строке, где упоминается Путивль. Такое соотнесение наименования города с пространственной характеристикой можно сопоставить с тем, что там же упоминается и провал – другая пространственная характеристика.
Изменения на жизненном пути также выражаются в терминах, связанных с понятием текста: «Как я дожил до прозы с горькою головой?». Здесь присутствует отсылка к строкам Есенина «Расскажу, как текла былая Наша жизнь, что былой не была…Голова ль ты моя удалая, До чего ж ты меня довела?» из стихотворения «Вечер черные брови насопил…». Также содержится отсылка к пушкинским строкам «лета к суровой прозе клонят». Сам факт литературных отсылок в контексте стихотворения становится содержательным: вопреки той реальности, что предстает в стихотворении, разрыв с прошлым оказывается неполным, литература разрыву сопротивляется.
Далее, в 3-й и 4-й строках 3-й строфы на смену текстам литературы приходят допросы. Надо полагать, что «хитрые письмена» противопоставлены поэзии и представляют в таком контексте показания, которые узник неизбежно должен давать во время допросов.
Ключевой образ стихотворения – это красные помидоры. С одной стороны, это – зрелые плоды, вкусить которые узник уже не сможет. С другой – в этом овоще существенно и то, что поедание свежих помидоров неизбежно связано с вытекающим красным соком, похожим на кровь. Причем это в стихотворении проявляет себя вдвойне.
Прежде всего, это – «свежая кровь» поколений, разрыв с которой явлен во 2-й строфе. Тогда слова «Красные помидоры // кушайте без меня» означают признание, что герой необратимым образом отъединен от продолжающейся жизни. Это признание является горьким, так что тема вкуса переплетается с темой языка и слова. Также, здесь содержится намек на выражение «красное словцо». Переплетение мотивов языка и слова совершается и прямо в первых двух строках 3-й строфы, где проза соединяется с горечью.
«Выгорела» (а не сгорела) применительно к траве означает оранжевый цвет, противопоставленный нормальному красному цвету помидоров. А поскольку трава выгорела под солнцем, то надо полагать, что весна (время созревания помидоров) уже прошла, наступило лето. Об этом же говорит и то, что школьные коридоры «тихие, не звенят…» – наступили каникулы. И герою следующей весны уже не дождаться. Как индивидуальный жизненный, так и природный циклы необратимо нарушены.
С другой стороны, слова о красных помидорах возникают в контексте, где упоминается мир неволи и зла, связанный с государственной машиной. И здесь поедание относится к пролитию крови этой машиной. Герой отказывается участвовать в совместной трапезе с кровопийцами.
Таким образом, «красные помидоры» оказывается весьма многозначным сочетанием. Такая многозначность (как и вообще художественная многозначность) противопоставлена однозначности тех показаний, которые предполагаются проведением допросов.
В стихотворении и его ключевом образе присутствует еще один пласт. Он связан с произведением, упомянутом в 1-й же строке, и о роли которого сказано выше. А именно, это включает в себя мотивы поля, поскольку врагами Игоря были половцы. В этой связи пересечение мотива слова и названия произведения «Слово о полку Игореве» с называнием помидоров актуализует то обстоятельство, что помидоры – овощ, который выращивается и находится практически на земле, в поле. Тем самым актуализуется само слово, к которому косвенным образом отсылают «помидоры». И тогда отказ «кушать красные помидоры» приобретает еще один смысл: нежелание принимать плоды жизни от врагов, лишивших поэта свободы. В таком контексте можно предположить, что 1-е слово стихотворения, указывающее на конец и смерть, анаграмматически содержит в себе имя главного антагониста героя «Слова» – хана Кончака. Продолжается же этот мотив врагов в 3-й строфе, где на допросы героя водит конвой. В пользу анаграмматического прочтения говорит и то обстоятельство, что в этой же 1-й строфе приведено имя князя – ИГОРь, которое далее повторяется в «выГОРела». Упомянутая выше анаграмма означает симметричное воспроизведение имен обоих героев – не только Игоря, но и его антагониста Кончака, причем в обоих случаях имя «заражает» окружающий текст, тем самым становясь источником звукосмысловых соответствий.
Мир, представленный в произведении, враждебен герою, причем эта враждебность воплощена в мотиве слова. Но она также воплощена и напрямую – в отношении к человеку как таковому. Несмотря на то, что текст стихотворения дан от 1-го лица, причем лирический герой находится в опасной экзистенциальной ситуации на краю свободы и самой жизни, местоимение «я» встречается только один раз (в 3-й строфе). В самом же начале, т.е. в структурно выделенной позиции, стоит эллиптическая конструкция, в которой «я» опущено, хотя речь идет о ключевом моменте – вариантах, связанных с жизнью или смертью. Дважды в тексте встречается «меня» в отрицательной конструкции – «без меня». И еще один раз – в ситуации несвободы («водит меня конвой»). Враждебность мира, его попытка стереть личность героя оказывается выраженной в слове: в тексте как бы показано стирание, изгнание личности из мира через подавление личного местоимения.
Автор, не снизойдя до тюремной и общественно-политической конкретики, перевел конфликт между человеком и кошмарным сталинским миром на уровень поэтических и экзистенциальных обобщений.
[1] (вернуться) Б.А. Чичибабин. В стихах и прозе / Изд. подготовили Л.С. Карась-Чичибабина, Л.Г. Фризман. Отв. ред. Б.Ф. Егоров. – М., Наука, 2013. С. 24.