Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2019
* * *
А если еще из пейзажа изъять каланчу,
то даже не знаю, за что мне душой зацепиться,
чтоб здесь задержаться… Я в вечность пока не хочу,
для вечности я не вполне еще райская птица.
Так вот каланча. Это нечто с душою среди
бетонного сплошь, где и можно лишь выпустить, скажем,
нелепое то, что дрожит и немеет в груди,
чему беспредельного свет в жизни только и важен.
Где можно вновь верить, что все впереди. Потому
там вам не помеха и склочной вороны тирада.
Поскольку счастливым не быть невозможно тому,
кому ничего кроме жизни от жизни не надо.
Но к маю, похоже, снесут каланчу. И тогда
мне все ж улетать, иль на всех становиться похожим –
прохожим, с которого всё здесь – как с гуся вода…
Хотя, быть со всеми не так и смертельно, положим.
Хотя и не каждый – сухим из воды здесь, как гусь.
Без грез и березок еще как-то здесь обойдусь я,
но без каланчи я совсем озверею, боюсь,
бродя по проспектам, как пес по холмам захолустья.
* * *
На слово веривший вам,
ныне народ этот ражий
больше не верит словам,
кровью написанным даже,
врезанным даже в гранит,
даже отлитым в металле…
Слово для мира хранить,
чтоб его миром топтали?!
Чтоб, по-хорошему груб,
каждый второй для потехи
вывернуть мог, как тулуп,
пылкой души твоей мехи?!
Речи к мычанью сведя,
пара нужна лишь словечек,
чтоб изъяснить здесь себя
мог без труда человечек.
Больше не нужен поэт,
если в глазах этих пусто,
если не брезжит в них свет
даже от слов Златоуста,
даже святых, в простоте
кротких, как агнец на блюде…
Или слова уж – не те,
или уж люди – не люди?
* * *
Степь да степь… Ну и что остается?!
Только родине стать ямщиком,
о котором так складно поется
и в газете ни слова о ком,
если только, сбежавший от тройки
и твердящий: «уже не могу…»,
он сорвется с лесов новостройки
иль, напившись, замерзнет в снегу.
Глупой смерти проста подоплека
тех, чье право любить истекло:
до тепла было слишком далёко,
а хотелось скорее в тепло…
Но и насмерть замерзшим – не близко:
путь далек из-под снега лежит
через черное небо Норильска
в бьющий солнцем в глаза Геленджик,
к бесконечному синему морю,
у которого всякий мертвец,
покаянно наплакавшись вволю,
может вечно любить наконец.
* * *
Впереди уж черным-черно,
Так что липнет к спине рубаха.
Может, друг мой, открыть вино?
пьяным проще не ведать страха.
И потом, становясь синей
моря синего, легче, вроде,
не бояться своих теней,
говоря о путях к свободе.
Полагаться на вечность – вздор,
но хотелось бы очень, впрочем.
Только как отвести свой взор
от летящей навстречу ночи?
Как печали ее печать
и сургуч, что уста залепит,
улыбаясь, не замечать,
и нести этот жалкий лепет?
Жить, как будто ты вечен – как?
Утешаться мечтой какою,
чтоб, как дым сигаретный, мрак
отгонять от себя рукою?
* * *
С воем басурманским двор метут поземка
да озябший дворник из Туркменбаши.
Только и осталось, что писать в потемках
о прекрасном, водкой греясь за гроши.
Ни на что, похоже, больше ты не годен:
водкою спасаться – это ль ни конец
для того, кто жаром сердца, благороден,
грел когда-то многих, лирик и гордец?!
Кто, быть может, слишком сложен был и нежен,
и по мненью близких жил, как паразит,
но чье слово было, как клинок из ножен:
вынь его, и разом разум поразит.
Для того, кто вложен был в музыку, скажем,
как в футляр атласный скрипочка, и так
вложенный, был Богу хоть немного важен,
как на крайний случай спрятанный пятак,
кто от нетерпенья, нервно бил копытом,
но, конечно, верил: вот сейчас уже…
скверно оказаться пусть и не забытым,
но и не реальным все же, как Киже.
Лишь одно и греет в жизни подпоручьей,
как в Туве – тягучей, как во Мге – глухой:
спрятанный когда-то Им на всякий случай,
ты ведь и поныне там, за пазухой.
* * *
Как мать забритого в солдаты
готовая рыдать навзрыд,
душа кричит в тебе, когда ты
не зван, не издан, позабыт.
И звать тебя никак отныне…
Не ты ль глядел натуре внутрь,
чтоб там, под глыбою гордыни,
узреть страданья перламутр?!
Не ты ль как в бой ходил тут в люди,
чтоб не выдумывать, а знать,
и подавал кусок Иуде,
себя давая лобызать?!
А все она, литература,
что может (чтоб уж ты не мог!)
с тупым упорством самодура
согнуть тебя в бараний рог.
Отжать в ведро души остаток,
в архив отправить и – привет.
Ей наплевать, что век твой краток,
что ты такой, каких уж нет,
что ты такой, каких не будет,
каких, пройди все города
с упорством дьявольским Иуды,
здесь не бывало никогда.