Рассказы
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2019
СМЕРТЬ СЕНАТОРА
– Мы где-то встречались? – ее голос вывел меня из забытья.
– Простите? – пробормотал я.
– Мне кажется, мы где-то встречались, – повторила она.
Я поморгал глазами и уставился на девушку.
Лет ей было двадцать – двадцать пять. Симпатичная. Нет, я никогда ее не видел.
– Нет, я никогда вас не видел прежде, – с сожалением произнес я.
– И все-таки, – с нажимом повторила она, – мы несомненно виделись.
– Ладно, – пожал я плечами, – допустим, виделись. И что с того?
– Дай десятку, – неожиданно сказала она.
– Чего?! – поперхнулся я.
– Десять рублей! – грубо повторила она.
– Знаете, – я привстал, – шли бы своей дорогой!
Она усмехнулась и медленно скрылась в толпе.
Я еще немного посидел, затем отправился гулять.
Холодная ночь, тихая и теплая. Небо звездное, чистое. Я долго бродил по улицам, останавливался, глядел на вывески, дома, витрины. На случайных ночных прохожих. Они все спешили куда-то. Один только я никуда не спешил.
Домой я вернулся поздно, все спали. Я снял ботинки и присел в коридоре. Голова немного кружилась. Я лег прямо в коридоре и там уснул.
Мне снилась колыбель. Большая и черная. Она летала над моей головой, все ниже и ниже. А я пригибался и пригибался. Потом сны кончились.
Утром я подошел к постели матери. Она болела. Ее губы были разомкнуты.
– Мама, – прошептал я, – мама.
Она подняла ко мне голову, потянулась ко мне, и пристально уставилась большими влажными глазами.
– Мама, – сказал я.
Она вздохнула и опустилась в пышную постель.
Я сел рядом, достал газету и стал читать. В газете говорилась о смерти сенатора. Народ скорбит, говорилось в газете.
– Умер сенатор, – вслух сказал я и посмотрел на маму.
Она пошевелилась.
Я встал, раздвинул занавески и выглянул. По улице шла безмолвная толпа закутанных в черное людей. Вдалеке развевалось над ними черное полотно.
– Черное, – прошептал я и прижался лбом к холодному стеклу, – черное, черное.
Вдруг толпа остановилась. Люди вскинули кверху ладошки и начали беззвучно петь. Я звуков не слышал, видел только раскрывающиеся рты. Отшвырнув газету, я надел пальто и выбежал на улицу.
Толпа пела. Это было очень тихое, почти неслышное пение. Чтобы услышать его, мне пришлось подойти совсем близко. Толпа, словно огромное животное, проглотила меня.
Я потерялся среди поющих людей. Я шел, осторожно протискиваясь между ними и пение, что прежде казалось шепотом, теперь стало усиливаться. Люди пели о безграничной любви. Громче и громче. Они даже стали как будто выше и вот я уже не мог, как ни старался, различить задранных кверху ладошек. Осторожно, но торопливо я двигался, чтобы выйти. Пение крепло. Мне пришлось закрыть уши. Люди стали, кажется, еще выше, и вот я уже, путаясь между колен и юбок, протискивался вперед.
Меня кто-то подергал за рукав. Это была она. Девушка, которая подходила ко мне вчера.
– Пошли скорей, – прошептала она, и я послушно пошел следом.
Она была обычного роста и ничего не пела. Она быстро вывела меня из колышущейся массы людей, и мы скрылись в старинном подъезде какого-то дома.
– Тсс, – поднесла она палец к губам и открыла дверь.
В глаза ударил яркий свет. В таких роскошных домах я не бывал никогда.
По длинному коридору стремительно двигались лакеи.
В конце коридора было открыло огромное окно. Из него торчала сухая черная ветка. По обеим сторонам коридора были распахнуты двери. Оттуда лился мягкий свет.
Мне стало страшно, и я покачал головой.
– За мной, – снова зашептала девушка и быстро побежала вперед. Я бежал за ней, по щиколотку утопая в мягком ковре.
– Быстрей, – лихорадочно зашептала она.
Я побежал быстрей. Ковер становился все глубже, все мягче. Бежать по нему стало невыносимо. Я упал. Надо мной загремели рассерженные голоса, закачались черные фалды сюртуков. Меня подняли и понесли куда-то. Я закрыл лицо руками, чтобы ничего не видеть и ничего не понимать.
Я помнил одно: у меня дома болеет мама.
– Покажи лицо, – прошипело у меня над ухом.
Я сильно задышал и всхлипнул.
– Лицо покажи, – повторил властный голос.
Чьи-то горячие руки открыли мое лицо.
Я увидел: сверкающий гроб сенатора, печальную свиту.
Передо мной стояла мать сенатора.
Властная, высокая, она смотрела на меня, как змея смотрит на мышь.
Вдруг откуда-то, из какой-то невидимой мне ниши, выскользнула девушка, бросилась к матери и сильно сзади толкнула ее. Я ощутил, как в меня врезалось крепкое, еще не старое тело.
Ее лоб угодил мне прямо в губы и разбил их. Я ощутил солоноватый вкус крови.
Печальная свита стояла в оцепенении, только какой-то возмущенный мужчина истошно свистел в футбольный свисток, наверно, украденный им.
Девушка с каким-то бессмысленным и злым отчаянием опять толкнула ее. Опять в меня врезалась мать сенатора. Я ощутил ее груди, ее мягкий живот.
Опять толкнула девушка мать.
Я снова ощутил грудь, только теперь я потрогал ее, и мне показалось, что соски стали набухать. Дрожащий и красный я стоял, ожидая, что девушка снова толкнет мать.
И снова она врезалась в меня. Теперь я основательно потрогал грудь и даже слегка прикоснулся к лону.
…И снова. И снова. Я трогал и гладил грудь. Я проник к лону и гладил его.
Я целовал шею. Мать была безвольна, словно тряпичная кукла.
И вот девушка бросилась снова, но мать неожиданно, оскалив белые и острые зубы, метнулась в сторону. И девушка нечаянно толкнула меня. Я не устоял на ногах и упал в гроб сенатора.
Надо мной пылала огромная люстра. Закусив губу, я смотрел на нее. Мне было все равно.
Меня понесли.
Раздалось тягучее пение. Носильщики вышли на балкон. Народ пел. Я видел, как удлиненные тела уходят в небо, до облаков и солнца.
– Сделайте что-нибудь, – тихо сказал я.
Надо мной наклонился усатый носильщик.
Его неподвижные черные глаза долго меня рассматривали.
– Что-нибудь, – попросил я.
Он наклонился еще ниже. И я увидел его большие глаза прямо перед собой. Словно два черных солнца они закрыли мой мир.
И я закрыл свои глаза тоже.
МАРТА
– Овальный секс, – невозмутимо сказал мужчина, – только овальный секс!
Все вздрогнули. Мужчина посмотрел прямо на меня и угрожающе поднес кулак к моему носу.
Я поднялся и вышел. Он еще долго смотрел на меня. Он видел, как я выходил в двери вестибюля, как шел по улице, как шуганул стайку голубей, как зашел за угол большого кирпичного дома. А потом перестал видеть. И я сразу почувствовал себя освобожденным. Овальный секс – думал я, – какой может быть прок от овального секса? Вот опальный секс – это да! А овальный секс – ерунда! Я поднялся по лестнице и позвонил. Марта открыла мне сразу. Она была очень болезненной девочкой с двумя голубыми веснушками на носу. Голубые веснушки! – мне очень понравилось, что я написал, и я написал еще раз: «голубые веснушки». Пока Марта одевалась, я читал объявления на стене, там были приклеены обрывки газет, и вот я читал: «сегодня ночью я сошла с ума. Мир был индифферентно-близок, какое-то…» И дальше оборвано.
Марта вышла из комнаты. На ней были голубые сандалики, розовые шорты и зеленая футболка. Она была разноцветная как воздушный шарик богатого мальчика. И я взял ее за руку. И мы пошли по улицам.
– Папа, – сказала Марта, – а ты мне купишь?
– Куплю, – пообещал я.
– Купи мне собаку, – сказал Марта, нахмурившись.
– Куплю, – сказал я.
– Собаку, – повторила Марта мечтательно.
– Куплю, – вздохнул я, нашаривая в пустом кармане апельсиновые корки.
Я люблю складывать в карман апельсиновые корки.
Наступил вечер, и небо почернело.
И мы легли на дороге, обнявшись от усталости.
– Купи мне собаку, – сказала Марта.
Я не расслышал ее и переспросил.
– Собаку! – крикнула Марта в мое ухо.
– Что? – тщетно пытался я расслышать.
Мимо нас прогрохотал поезд, в нем ехали счастливые люди, они смотрели из окошек и кивали нам.
И я кивал. И Марта кивала. И вся станция кивала. И даже бродячая собака тряхнула лохматой головой.
– Собака! – взвизгнула Марта и бросилась к ней.
Я пополз следом. Силы оставляли меня. Нужно было идти, но этого не хотелось. Марта легла на собаку, обняв ее нежными руками. Собака разинула пасть, вывалив большой бордовый язык, и тяжело задышала.
– Я тебя люблю, – сказала Марта в висячее ухо.
Собака тряхнула головой и внезапно встала, сбросив девочку. И понеслась через кусты.
– Куда? – умоляюще позвала Марта.
Я лежал на месте ушедшего пса и видел над собой черное небо. Звезды протыкали его, как канцелярские кнопки.
– Куда? – прошептала Марта, не надеясь на ответ.
Она легла на меня. Я чувствовал, как сильно колотится ее сердце.
– Марта? – позвал я.
Она не ответила.
Я снова позвал. Она молчала. Тогда я тоже замолчал. И смотрел, как в черном сверкании небес летит деревянный параллелепипед.
– Марта, – прошептал я, – Марта.
Она молчала. Я перестал ощущать, как бьется ее сердце.
Мне сложно пошевелить рукой или ногой. Я лежу так миллионы лет, а Марта лежит на мне, и я не знаю, ушла она уже или еще нет.