Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2019
* * *
Аркадию Котляру
Смеркается в слесарной мастерской,
метафора безмолвия зажата
в тисках моста, и ветошь всей тоской
ползёт с небес, в подпалинах заката.
Заваливая угол, видишь двор, –
внезапно он покажется макетом,
а вслед за тем, навыворот, набор
напильников предстанет как Манхэттен.
Но лишь глаза прикроешь – синева
плывёт над невской дельтой, леденея.
Войдёшь в метро, а выйдешь из сабвея.
Теперь – рукой подать до синема.
Когда-то я средь этих катакомб
уже бродил во сне, и шорох шрифта
по урнам жил, и видел, вздрогнув, лифта
в верховья вены тронувшийся тромб.
Тот детский страх, стремящийся избыть
себя, не обладая взрослым даром
весь этот тёмный морок разрубить
одним метафорическим ударом, –
он сам, как город, что перед грозой
притих, напомнив сумерки в слесарной,
мгновение – и слово под фрезой
его окликнет искрой благодарной.
ДАЛЬ
Обелиск, фанерный ворс,
пересадка, Гомель,
братские могилы, Щорс,
даль, речная отмель,
синь в разрезе облаков,
окунь в красных метках
с ослепительных боков,
слепень в латах медных,
железнодорожный мост,
поезд-отголосок,
позолота блеклых звёзд,
стадион «Колгоспник»,
в пыльном cтенде для афиш
двух команд составы,
в жадном чтении стоишь,
сухо пахнут травы,
белых семечек кулёк,
в шесть рядов трибунка,
как ты сам себе далёк,
нет тебя, ребёнка,
чуткий бог тебя творил,
чаял встречи тайной,
чудным опытом дарил
чистоты случайной.
ЗАМЕР
Вот это временное расстоянье,
нас отделяющее
от тех, кто умер,
так походящее на таянье,
их утоляющее.
Возможен ли замер, безумен?
Подмешанное вроде специи
к жизнедыханью
желанье встречи
с переселенцами
в той не-стране их недеянья,
не-ртов, не-речи.
В каком соотношенье горестном
разновременье,
что тянет жилы
в две стороны, пока в гористом
краю, согбенные от бремени
могил, мы живы?
ПРОХОДЯЩИЙ МИМО
Напои, кудахчет нищенка, накорми,
дай деньгами или едой.
Но и мы устали, нищенка, но и мы
если сыты – своей бедой.
И с чего бы это, нищенка, мне в карман
лезть, когда там дырым дыра,
в лучшем случае Библия или Коран, –
ни кола, то есть, ни двора.
Ты гляди, какая в мире тишь да печаль,
как дворняга взглядом в ночи
дали слизывает, несущиеся в даль,
вот и ты давай, – и молчи.
Не могу молчать, заходится, дом сожгли,
а в дому – детей, а сама
потеряла разум. Но ведь и мы сошли –
и сума дырява – с ума.
И сказать по правде, дерево ли, снега,
их спокойная чистота,
с проживающим – разминовенье, пока
он не стёрт, как клякса, с листа.
Потому не плачься, нищенка, и не тронь
струны жалкого естества,
а сложи ладони лодочкой и огонь
раздувай себе Рождества.
ФУГА ПРИГОРОДА
Завуалированное шоссе.
Два-три огня.
Куда запропастились все?
Я к чёрному – там нет меня.
Завуалированное шоссе
рябит в дожде.
Куда запропастились все?
И сам ты где?
И аппаратная вверху, и зал
пусты. Ветвей
проброс, как если бы шуршал
мир в записи и без людей.
И аппаратная пуста, и зал.
Где лицедей?
Как если б лентою шуршал
мир без людей.
Светящегося изнутри жилья
сыпучий мел.
Кто этот чувствующий «я»?
Кому адресовать пробел?
Бессуществительнейшее из мест.
Как ветер, гол,
на поиски земных существ
летит глагол.