Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2019
* * *
И этот мальчик, найденный царевной
В тех заводях, где чудом не погиб,
И разговор гортанный и напевный
Её прислужниц, и ребёнка всхлип.
Всего сильнее материнства сила,
О нём неодолимая тоска…
Вода всё ближе люльку подносила,
Пошевелив папирусы слегка.
Стоит столетий пыльная завеса,
Но кажется, не столь уж далеки
И правнучка прекрасная Рамзеса,
И колыбель, и эти тростники.
БИБЛЕЙСКОЕ
И рядом с милой, темноокой
И эта, старшая жена.
Вот с ней, и в близости далёкой,
Тебе и старость суждена.
Она суха, подслеповата,
Но вожделенною была,
Тебе подставлена когда-то,
И всё волнует эта мгла.
Ещё соперничают сёстры,
Язвят, перекликаясь зло,
И ревности столь много острой
В наследство детям перешло.
Смешались разных жён потомки,
Узнаешь эту в них и ту…
Вот памяти обрывок ломкий,
Вобравший свет и темноту!
Всё схорони и руки вымой
Струёй текучего песка!
И горечь мощи нелюбимой
Теперь пройдёт через века.
* * *
Так мне понятен подвиг их покорный,
И музыка сопутствует ему –
То скрипочкой всплеснётся, то валторной,
На клавишах затеет кутерьму.
Еще и перед скинией, и в храме,
Восторженно и жадно зазвенев,
И восславляя жертвенное пламя
Струился многострунный их напев.
И сделались цимбалами кимвалы,
И, до конца противясь тишине,
Всё тот же звук, былой и небывалый,
Идёт в огонь и слышится в огне.
КАНТОНИСТЫ
В полку так быстро дети мёрли,
А выжившие день за днём
Дом вспоминали с комом в горле
И цепенели под ружьём.
Штыком кололи неумело,
Приказа не могли понять,
Валились наземь обомлело,
Спросонья подзывая мать.
С её молитвою напевной,
Успев усвоить только звук,
Держали строй в огне под Плевной,
Одолевали Уч-Кудук.
Ах, знать бы в тугаях сквозистых,
Что вот, по счастью своему,
Дождутся внучек-гимназисток,
Решившись переплыть Аму!
И выходили в генералы,
Сказаньем став чужих земель,
И ветхая с подкладкой алой
Осталась правнуку шинель.
В Сибири, на лесоповале,
И в Ницце, средь её отрад,
Потомки всё не признавали
Своей империи распад.
* * *
Как мы живём и отчего мы верим?
Костры во всех столетиях горят,
И дни бегут, и счёта нет потерям,
И свежих ждёшь утрат.
И живописец перед трибуналом
Доказывал в ответ,
Что держит пост, и в сборище немалом
Был нужен алый цвет.
Нет удержу безумным этим сворам.
Куда от них уйти?
Пожалуй, можно стать конкистадором
И прорубить пути.
Средь крокодилов плыть на плоскодонке,
И, попадая в плен,
Прибежище открыть на Амазонке
Потерянных колен.
ПАРАНОЙЯ
Должно быть, жизнь могла бы стать иною,
Да только не осилить никому
Такой недуг, такую паранойю,
Упорства прибавлявшую ему.
Что может врач! Лишь расчертить зелёнкой
Сухую кожу на кривой руке
И ночью ждать, от кровотока звонкой,
Когда приедут в чёрном воронке.
А он казнил и верил, вероятно,
В грядущий рай, куда народы вёл,
И в цветовые вглядывался пятна
Безмолвных масс, пошедших в перемол.
В себе прозрев гиганта, полководца,
Он вслушивался жадно в болтовню…
И всё врагов искать ему неймётся
И поколенья предавать огню.
И, обгорая, вертится планета,
Страна готова лишь ему внимать.
И так давно всё начиналось это,
Когда ремнём его учила мать.
ДВОЙНИК
Когда тускнели все прикрасы,
За двойником он слал, гневясь.
То был учтиво-седовласый,
Довольно бодрый бывший князь.
Конфисковав его обличье,
Семьи и школы идеал,
Своё злодейское величье
Радушной маской одевал.
И в кинофильмах не был малым,
Рукой иссушенной не тряс
И не страшил своим оскалом
И желтизною волчьих глаз.
Оцепенев перед судьбою,
Лишь ближний круг невольно мог
Глядеть в лицо его рябое,
Молясь в душе, чтоб умер бог.
А воплотившему идею
В мифические времена,
Изысканному лицедею
Была и старость суждена.
Он размышлял о жизни хрупкой,
Оберегал черты лица,
Дарил свои портреты с трубкой
И в роль вживался до конца.
РОЖЬ
Напомнила бессонница,
Как золотая рожь
Там вдоль дороги клонится,
Свою внушая дрожь.
Как зыблется и мечется,
И жаром изошла,
Оброчная ответчица,
Светящаяся мгла.
Колхозная кормилица.
Теперь кто знает, чья,
Всё что-то молвить силится
Журчанием ручья.
Дорога озарённая
Всё так же далека…
Лесов стена зелёная,
А дальше облака.
Распутья вековечные,
Где ветер покосил
Кресты восьмиконечные
Неведомых могил.
ЛИГОВКА
Выбегая из памяти давней,
Сыплет искры внезапный трамвай.
Снова Лиговка вдруг ожила в ней,
Переходишь её – не зевай!
В этом времени ярком и сером,
В том, хрущёвском каком-то году,
Пятиклассник с шальным фокстерьером,
Заглядевшись на встречных, иду.
Вот и каторжник седобородый,
Не забывший свою Воркуту,
И грядущий душитель свободы
С гуттаперчевой соской во рту.