Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2019
НА РЕКАХ ВАВИЛОНСКИХ
И сидели они у кощунственных врат –
Ни единого слова с врагами!
Вавилонские идолы – Тигр и Евфрат –
Протекали у них под ногами.
В сокровенном молчании ждали зарю,
Возвращения ждали бессонно,
Но изменник нашёлся и выдал царю
Заунывные песни Сиона.
Синим пламенем бездны орнамент блестел,
Псы и люди теряли рассудок.
На поганском пиру танцевала Эстер
И пила из священных сосудов.
Среди ночи опасный глагол сотрясал
Неуклюжие своды и стены.
Научили тебя – так воспой, Балтасар,
Песню гибели, песню измены!
Ты исчислен и взвешен и найден пустым,
Хоть направо беги, хоть налево,
Потому что мы в собственном доме гостим,
Должники иудейского гнева.
А когда разочтёшься и будешь убит,
Как положено древним солдатам,
Ты услышишь из ямы, как стража трубит
И кричат пастухи над Евфратом.
* * *
Копошится на лестницах страх,
Выдыхают его переходы.
Чем их меньше осталось в руках,
Тем они бесполезнее, годы.
Прихотливых набраться идей,
Под гармошку пуститься вприсядку?
Постоишь возле старых людей,
И состаришься сам на десятку.
Совершишь бесконечный прыжок
Через тёмные реки и страны,
Стукнешь палкой, поднимешь мешок,
Сунешь стёртые деньги в карманы.
Бледный ветер, вокзал ледяной
Да железные кости трамвая.
Старики со своей сединой
Тихо строятся в ряд, убывая.
Даже тем, кого Бог бережёт
И смертельного лика не кажет,
В гулком зале седой дирижёр
Переломанной палочкой машет.
В этой музыке каждый с собой
По линейкам бежит вперегонку,
Духовые гудят вразнобой,
И срываются ноты в воронку.
* * *
Меня терзает глаз твой бычий,
Твой мрак, опущенный на снег,
Не замечающий различий,
Накопленных за долгий век.
Уже не шут, не плащик рваный,
Не городской червяк в пыли, –
Я посетил другие страны,
Наелся моря и земли.
Но сжался до себя и снова
Иду, шатаясь, из гостей,
И холод подлинного слова
Пронизывает до костей.
ШЕСТНАДЦАТЫЙ ПСАЛОМ
Они таятся, носят маски,
Шпионят, не жалея сил,
А я гуляю без опаски,
Хожу в тени каких-то крыл.
Они подобны льву и скимну[1],
Рычат и прячутся в кустах,
А я, когда со света сгину,
Оставлю вещи на местах.
Умру – и будет вечер синим,
Огни в деревне зажжены,
И тихо выйдут лев и скимен
Лизать на поле валуны.
* * *
Весёлая змея раскручивает хвост,
И лошадей крылатых отвязали.
Во тьме, за тучами, из леденящих звёзд
Летят снежинки твёрдыми слезами.
Тяжёлой поступью прошёл великий год,
Пока зимы боялся, как во сне, я,
И вот мы встретились, и вот –
Мне белая земля яснее.
Обратно по снегу мне отправляться в путь,
О сжатом холоде судача.
Страницу нелегко перевернуть,
И в этом правда и удача.
И проза не нужна, и ни к чему тетрадь,
Пока земля побелена до грани,
И острой веткой можно начертать
На ней секрет непониманий.
* * *
Знаешь, до того, как мы умрём,
Выспимся в земле заговорённой,
Я б хотел над сильным декабрём
Полетать блуждающей вороной,
Помахать растрёпанным лесам,
Постучать по мокрому карнизу,
Поискать по птичьим адресам
Дождевые свитки из генизы[2].
Велико могущество дождя,
Корневая сила непогоды.
Жизнь и смерть, свобода и нужда
По нему отсчитывают годы.
Оживает помнящий о нём,
Прямо с неба льёт ему удача,
Лишь одни деревья под окном
Плачут и качаются от плача.
* * *
На яркий свет январского денька
Ложатся тени памяти нежданно.
Сон времени рождает облака
Над новыми кварталами Гуш-Дана.
Я знаю иногда, что точно так
На прежних остановках человека
На них смотрел когда-то Исаак,
Пока еду готовила Ревекка.
Поля, холмы, чужие времена,
Ни голосов, ни музыки не слышно.
Земля ещё безвидна и темна,
И только небо жарко и недвижно.
Не надоело долгие года
Склоняться перед веком-истуканом?
Пойдём бродить, перегонять стада
Певучих облаков над океаном.
ТРАГОС
Я не заметил сам, что пересёк черту,
Что возрастом своим испачкан, словно мелом, –
Козлиной музыкой, осколками во рту,
Погасшим зрением и одряхлевшим телом.
Трём тысячам чужих открою свой позор,
Всё выложу чужим, что за душой имелось.
Пускай они кричат: «Сыграй ещё, козёл!»,
Презрение своё швыряя, будто мелочь.
Любезные мои, без вас ни «мэ», ни «бэ»
И старая душа под старой кожей скрыта.
Сыграй ещё, козёл, и уходи к себе,
Со сцены уноси разбитые копыта.
Приду в безлюдный дом, в глухую щель скользну,
Фальшивые рога оставлю на воротах.
Чем горше и трудней приходится козлу,
Тем легче человек в ночных водоворотах.
ЕВРЕЙ В ШТАНАХ
А. Б.
Надоело мучиться в царстве лжи,
Где тут выход из лабиринтов храма?
Под стеклом – масонские чертежи,
На стене – алмазная гексаграмма.
Там сидят пейсатые мудрецы,
Окунают в кровь кусочки мацы.
Символический Змей, завершая труд,
Выползает к миру на колеснице.
Если ищешь правду – открой Талмуд,
Каббалу открой на любой странице,
Закорючки, цепкие письмена, –
Там, где смерть посеяла семена.
Эх, крутись, кровавое колесо,
Перемалывай косточки идиотов!
Пейсы, майсы, девайсы, вот это всё,
Циркуль, Ватман и Кульман из анекдотов,
Блеск медалей, военный сырой брезент,
Шутовские шапочки из газет.
Что же нам еще говорит Танах,
Что за фильм показывают народу?
Грозовое утро, еврей в штанах,
Спозаранку едущий на работу.
Поселенцы, солдаты, поля, леса.
Остановки красного колеса.
[1] Скимны – буквально сыны прайда.
[2] Гениúза (от ивр. ганаз «прятать, скрывать») – место хранения.