Повесть
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2019
|
ПРОЗА |
Выпуск 83 |
1
Она была стального цвета с коричневым отливом, но от её головы до самого хвоста вился замысловатый узор, словно выложенный искусным художником из мелких золотых чешуек. Узор был столь прекрасен и так плотно покрывал её тело таинством линий, что когда свет солнца падал на неё, создавалось впечатление, будто вся она – струя чистого льющегося золота. Треугольная голова с большими чёрными глазами – два раскалённых агата – тоже имела сверху золотой знак.
Была она бесстрашна и коварна. Власть чувствовалась в любом её движении, сила – в каждом изгибе. Свившись кольцом и вдруг распрямившись, она могла прыгнуть на свою жертву внезапно. И никто не спасался от её молниеносного прыжка.
Ещё была она необыкновенно красива, завораживала зрение переливчатым блеском золота, поэтому всякий, кто вдруг встречал её на своём пути, в страхе убегал прочь, боясь не только остановиться, но даже оглянуться, ибо знали издавна, что она безжалостна, как смерть, которую несла в себе. Маленькой капли её яда было достаточно, чтобы убить быка. Человек мог прожить после укуса лишь несколько мгновений, наполненных безмерным страданием.
Обитала она в горной местности, но не на высоте, где белыми зубцами торчат снежные вершины, и не вблизи отвесных скал, а у подножья хребта, в долине, где зеленеют сочные травы и журчат ледяные потоки талых вод. Людей она презирала и никогда не появлялась возле их селенья.
И ещё!..
Как всё неповторимое и царственное на этой земле, была она единственной. За её драгоценную кожу многие заплатили бы немалые деньги, чтобы сделать себе великолепный пояс или оберегающий браслет на запястье, но мало кто отваживался охотиться на неё. А тех, кого корысть всё же заставляла рискнуть жизнью, потом находили бездыханными с застывшей гримасой ужаса на лице.
Называли её Золотой змеёй. Но одни люди свято верили, что она существует, что ей тысяча лет и она бессмертна; другие считали досужей выдумкой, враньем болтливых языков, а когда в свидетельство им приводили тех несчастных, что были найдены мертвыми у подножья гор, отвечали: мало ли от чего мог погибнуть человек. У страха глаза велики!
2
Утро, в которое Элли встретил её, было поистине райским. Оно дышало покоем, первозданной тишиной земли, и от блеяния овец, идущих стадом, от топота их копыт казалось таким мирным, словно сам Творец улыбался ему с небес. Красные лучи солнца были полны огня и, пробивая туман, чуть заметно дрожали в его тонких горизонтальных слоях, а освещённые ими горы розовели.
Элли работал пастухом. Он знал в долине все тропы, родники и ручьи, все переправы, деревья и даже крупные камни. Он был сиротой, но никогда не чувствовал себя одиноким, потому что односельчане любили его. Отца он не видел вовсе; отец его погиб в чужеземной стране за месяц до рождения сына на странной войне, в которой никто ничего не завоевал, никто никого не победил, но ради этой бессмыслицы было убито много здоровых трудолюбивых людей, которые могли бы жить долго и счастливо. Мать же умерла, когда Элли не исполнилось трёх лет. Изредка, как дуновение ветра, который промчался – и нет его, память обрывками возвращала ему её черты, но он ни разу не смог сложить из них её лицо. Были не губы, а дыхание, не глаза, а взгляд, не слова, а звук голоса. В такие мгновенья ему чудилось, что она как бы случайно прикоснулась к нему и что-то прошептала. Может быть, только – Элли! Так она называла его с младенчества, хотя имени Элли не существует. Но он столь забавно лепетал «Элли, Элли!», и ее так веселило это ласковое «л», что прозвище пристало к нему навсегда.
Элли шел позади стада. Он доверял своим овцам. Он их любил. За беззащитность, беззлобность, преданность. Ему нравились их чистые доверчивые глаза, всегда при взгляде как бы просящие милосердия. Он ни разу не видел, чтобы овцы дрались между собой, как дерутся, хрипя и обливаясь слюной, сторожевые псы, готовые из-за куска мяса перегрызть друг другу горло. От овец веяло живым теплом. Многие считали их глупыми существами, а он знал, что они мудры. И еще он любил их за то, что они, как и он, любили долину. В брызгах солнечного света сквозь седой туман стадо шло кучно, не разбредаясь в стороны, и спины овец колыхались перед Элли.
Хорошо жить, когда тебе двадцать лет. Твое земное странствие только начинается, и от этого душа наполнена радостным нетерпением. Тело твое гибко, зрение остро, дыхание легко, кровь горяча. И холод утра бодрит тебя.
Месяц назад через долину проскакал отряд великолепных рыцарей. Сияя доспехами, с разноцветными на высоких древках знаменами, он неожиданно возник на дороге с западной стороны, с грохотом промчался сквозь селение и исчез на востоке. И вид железных всадников, их одежды, длинные мечи и острые пики восхитили Элли. Впервые он увидел то, о чем знал понаслышке: кроме тихой жизни, которой жила долина, есть еще совсем другая, страстная, героическая жизнь.
«Как бы я хотел стать одним из них! – думал Элли, глядя отряду вслед. – Я все отдал бы за такое счастье!»
С того дня фантазия неустанно рисовала ему далекие государства, королей и принцесс, города с неприступными замками; он воображал море и парусные корабли, которых никогда не видел. Всматриваясь в одиночестве в синеву неба, в безмолвно плывущие облака, он представлял себя, то рыцарем, то возлюбленным красавицы, то капитаном парусника. И, застенчиво улыбаясь, шептал, сам не зная кому: «Сбудется!»
Таким мечтам предавался пастух, шагая за стадом овец, когда вдруг отчетливо услышал в центре своего мозга приказ:
– Остановись!
Голос не мог принадлежать человеку, – в нем дрожал металлический звук, какой остается в воздухе после удара в колокол. Но, главное, он возник не вовне, а внутри Элли.
Юноша остановился, оглядываясь, сошел с тропы и замер. Не было силы не только двинуть рукой, но даже пошевелить губами, сделать глоток, моргнуть ресницами.
Возле большого камня в нескольких шагах от его босых стоп пылало золото. В грозном блеске, как две черных звезды, темнели два глаза, в упор глядящие ему в зрачки.
Страшная догадка пронзила Элли.
«Золотая змея! Надо бежать!»
Но он оставался неподвижен. Точно столбняк напал на него.
«Помоги мне!» – услышал он из черных глаз.
И Элли понял, что эти слова тоже не были произнесены вслух. Мысли из ее мозга сами перетекали в его мозг.
Внезапно утренняя птица громко запела над его головой. Элли отступил назад, прыгнул в сторону, упал, ломая ветки кустов, перекатился через спину, вскочил на ноги и, что было силы, помчался прочь. Он замедлил свой бег лишь на секунду, чтобы схватить глоток воздуха. Земля, деревья, камни сливались перед ним в сплошной поток. Он бежал, перемахивая рытвины, спотыкаясь о корни деревьев, и ему чудилось, что он все еще в опасности. Длинными прыжками он взлетел на холм и только здесь остановился.
«Я сейчас мог умереть! – понял он, объятый ужасом. – Три коротких шага отделяли меня от смерти. А я мечтал о будущем!»
Он тревожно огляделся.
Солнце ярко сияло над долиной, и туман быстро таял. Лишь кое-где в низинах и у ручьев серебрились седые проплешины. Но Элли знал: скоро исчезнут и они. Потом испарятся росы, вершины гор из розовых станут белыми, и по небу поплывут крупные облака.
«Ого, как я испугался!» – подумал он, слыша, как бешено колотится в груди сердце.
Глазами он отыскал свое стадо.
Овцы гуртом шли в прежнем направлении, даже не заметив, что пастуха нет с ними.
Элли недоверчиво обтрогал себя пальцами обеих рук.
Кожа ощущала прикосновения, глаза видели, уши слышали, кровь пульсировала в жилах.
«Это все только померещилось, – подумал Элли. – Я знаю много похожих рассказов других людей».
Он распрямил плечи, глубоко вдохнул утреннюю прохладу, но едва сделал шаг, как снова услышал в центре своего мозга:
«Помоги мне!»
Мороз сковал его тело. Под сердцем обнажилась пустота, и ноги ослабли.
«Она не выдумка, – осознал он со всей ясностью. – Она преследует меня и, значит, непременно убьет!»
Кубарем скатился он с холма и, ничего не видя перед собой, помчался дальше.
А в голове все раздавались гулкие удары колокола:
«Помоги мне! Помоги мне!»
Жадно хватая воздух открытым ртом, обессилев, Элли грохнулся в мокрую траву, зажмурил глаза и поджал ноги к животу. Золотая змея была рядом. Он уже слышал шелестение ее чешуи и ощущал ее дыхание. И от бессилья он заплакал. Впиваясь пальцами в землю, он плакал о своей юной жизни, в которой ничего не свершилось великого, и которой предстояло так внезапно и так рано погибнуть.
Однако время шло, земля впитывала его горячие слезы, но ничего не происходило с ним.
Элли открыл глаза и приподнялся.
«Что это значит? – подумал он, рукавом отирая мокрое лицо. – Она всего лишь смотрела на меня, а я понимал каждое ее слово».
В тишине утра пели птицы, воздух был чист, вдали за ручьем блеяли овцы.
«Ее здесь нет, – заключил он, внимательно осмотрев низину. – Возможно, она затаилась в высоких травах? Но я был так беспомощен, лежа на земле, и она не тронула меня. Почему?»
Он встал, отряхнул одежду от капель росы и влажных прилипших травинок. «Зачем я понадобился ей, если она не хочет меня убить?»
Мучительно пытался он привести свои мысли в порядок.
«Сделаю шаг и опять услышу ее призыв!»
Он шагнул.
Ни одного постороннего звука не уловило его ухо.
Он сделал еще шаг.
Голос более не возникал в глубине мозга.
Страшное наваждение оставило его.
Осторожно переставляя ноги, Элли направился к овцам.
И вдруг вспомнил глаза Золотой змеи, вспомнил так ярко, точно это было не воспоминание, а она снова смотрела на него. Тьма пылала в них, как ночь пылает звездами. Но в глубине этой тьмы ему почудилось отчаяние. Будто это пламя было одновременно и сверкающей слезой.
«Слушай, Элли! – сказал Элли самому себе. – Происходит что-то странное, чего ты прежде не знал. Либо все это – сумасшествие, и ты бредишь, либо ты должен вернуться. Но ты же не безумец и не станешь возвращаться?»
«Конечно, не стану!» – ответил он.
И, повернув назад, пошел к Золотой змее.
Незримая сила потянула его к ней. И сила эта была и страшна, и желанна. Радость познания таинственного разгоралась в сердце Элли. Словно именно сегодня ему должно было открыться то заветное, что пряталось за вершинами гор, и куда его тянуло с детства. Там находилась другая страна, и горизонты там были шире, и небо выше.
Десятки голосов одновременно зазвучали вокруг него.
«Она околдовала тебя! Ты идешь, как зачарованный».
«Очнись, Элли! Обратной дороги не будет!»
– Я не стану подходить близко, – шептал Элли. – Я посмотрю издали. С безопасного расстояния.
«Так многие думали. Безопасного расстояния от смерти не бывает. Это искушение!»
Элли добрался до холма, с вершины которого еще недавно оглядывал долину, потом вышел на тропу, и, едва ступил на нее, ему почудилось, будто он оглох. Голоса исчезли. Не стало слышно блеянья овец, пения птиц. И от этой, вдруг опустившейся на него тишины, слух Элли необычайно обострился. Он взглянул на ползущего по земле жука, и до него донеслось с удивительной подробностью шуршание крошеных песчинок, по которым жук переставлял лапки.
Из-за поворота показалась раскидистая зелень кустов.
«Знаю: туда нельзя! И иду, – подумал Элли. – Разумеется, я сплю. Но не я хозяин моего сна».
Шаг за шагом беззвучно ставил он голые ступни на тропу.
Наконец, сквозь листья он заметил слабое свечение.
Ощущая под сердцем холод, Элли раздвинул ветки.
Золотая змея лежала на земле рядом с большим серым камнем. Она ослепительно сияла, но черные глаза ее более не смотрели на него.
«Ты вернулся, Элли», – услышал пастух в центре своего мозга.
– Тебе известно мое имя? – удивился Элли.
«Этот камень скатился с горы и придавил меня. Убери его!»
– Я боюсь подойти к тебе, – сказал пастух.
«Поторопись, Элли! Мой блеск гаснет».
– Ты заманиваешь, чтобы убить! Ты хитра и коварна!
Золотая змея не ответила ему.
И вдруг Элли стало жалко ее.
– Хорошо, – сказал он. – Но если ты ужалишь меня, грех будет на тебе.
«Ты знаешь, что такое грех?» – услышал Элли в центре своего мозга.
– Священник говорил нам в церкви, что убить кого-нибудь – большой грех.
«Не гаси того, что светит, и не будешь грешен», – услышал Элли в центре своего мозга.
Затаив дыхание, он приблизился к камню. Камень оказался слишком тяжел. Чтобы отвалить его, надо было упереться босыми ногами в землю рядом с Золотой змеей.
Элли посмотрел вдаль на горы.
«Запомни нашу красоту! – услышал он. – Ты видишь ее в последний раз».
– Кто это сказал? – прошептал Элли, лихорадочно переведя взгляд на Золотую змею. – Это был твой голос? Горы предупредили меня?
«Твой страх говорит с тобой».
Элли поставил босые ступни рядом с головой Золотой змеи, уперся руками в камень, а ногами в землю, и отвалил глыбу.
Он услышал, как тихо, словно горестный вздох, Золотая змея простонала.
Ужасная картина открылась ему.
Тело змеи было раздавлено, позвоночник раздроблен, и яркая кровь, загустев, краснела вокруг нее на земле.
«Элли! – услышал пастух в центре своего мозга. – Отнеси меня к тюльпанам. Я хочу погаснуть среди них».
– Ты просишь, чтобы я взял тебя в руки? – спросил потрясенный Элли.
Золотая змея подняла сверкающий взгляд.
Теперь ее черные глаза показались ему бездонными. И они его поразили. Она была злом, в глазах которого дрожало страдание. Но разве зло способно страдать? Зло несет страдание другим.
– Кто станет брать змею в руки! – сказал Элли. – На это способен только несмышленый ребенок. Я не хотел бы для себя такой судьбы.
«Судьба – это камень, который может в любой момент сорваться с горы, – прозвучало в его мозгу. – Но, знай, наступит в твоей жизни день, когда ты увидишь, как катится на тебя этот камень, и у тебя будет возможность уйти, но ты не уйдешь».
– Если бы я увидел, как катится на меня камень, я, несомненно, увернулся бы от него, – сказал Элли. – Я люблю жизнь!
«Поспеши! – произнесла Золотая змея. – Мое время заканчивается».
Элли наклонился и, понимая, что делает безумное, взял Золотую змею в руки и тут же вскрикнул. Он думал, что она холодна, как холодны все змеи. Но она была горяча. Так горяча, что обожгла ему пальцы.
«Иди прямо! – услышал он в центре своего мозга. – Смотри на заснеженный пик!»
Не чувствуя под собой ног, Элли пошел к горному хребту.
«Я несу в руках Золотую змею, наводившую ужас на всех, кто встречал ее, и о коварстве которой я столько слышал, – думал Элли. – Как крепко я сегодня сплю!»
И еще он подумал:
«А, может, и вся жизнь – сон?.. Ведь и прежде снились мне сны. Они снились мне с самого детства. Правда, потом я всегда просыпался. И мой сон исчезал, и я забывал его».
Он нес в руках Золотую змею. И одновременно видел сон, в котором он идет через долину и несет в руках Золотую змею.
Наступал день, но странно, – не только солнце, но и звезды ярко пылали в небе, и тишина была удивительная.
Золотая змея приподняла голову и положила ее на запястье его руки, туда, где пульсировала вена. И пастуху почудилось, будто это было когда-то в его жизни. Или уже снилось однажды.
Только теперь, видя ее так близко, Элли разглядел золотой узор, сплошь покрывавший ее тело. Он был прекрасен какою-то неземной красотой. Тонкие линии росчерками летели по ее спине, мягкие изгибы сочетались с острыми углами, подобными изломам молнии, блистающая сеть напоминала паутину. И Элли вдруг догадался, что это не узор, а таинственная надпись, составленная из особых, не известных ему знаков.
«Иди вдоль ручья!» – услышал он ее голос.
Элли пошел берегом ручья. Время перестало что-либо значить для него. Он не чувствовал ни страха, ни усталости, он забыл про своих овец.
«Поверни к гранитной скале!»
Он повернул и оказался на поляне, сплошь поросшей алыми тюльпанами. Он бывал здесь и прежде, между ручьем и гранитной стеной, но никогда не замечал, как удивительно это место. Это был маленький рай с особенными, хрустальными звуками, прозрачными красками и кружащими голову запахами. Даже воздух был здесь так насыщен светом, что блестел перед глазами.
«Остановись!» – услышал он.
Элли бережно положил Золотую змею рядом с тюльпанами и, отстранясь от нее, заметил, что блеск ее стал еще слабее.
«Спасибо, Элли! – услышал Элли в центре своего мозга. – У меня осталось мало сил, но их хватит, чтобы отблагодарить тебя».
И в эту секунду Золотая змея вонзила ядовитые зубы в голую ступню Элли.
Элли закричал так громко, что, казалось, его крик услышали за горным хребтом. Огненный туман окружил его, и боль была такова, словно Элли бросили в расплавленный металл.
– Какое коварство! – успел прошептать он.
Все закипело вокруг него в сверкающих языках пламени. Элли стремительно исчезал. Элли сгорал заживо.
Внезапно из бушующих вихрей выявились две человеческие фигуры.
Одна была старухой с изможденным лицом. Кожа обтягивала ее лысый череп. Горящие ртутью глаза глубоко провалились в черные глазницы. Изношенная одежда лохмотьями свисала с горбатого тела.
– Кто ты? – спросил Элли.
– Твоя смерть, – ответила старуха.
Вторая – была юной девой невиданной красоты. В очах ее сияла синева неба, густые волосы волнами спускались по плечам. На ней было яркое платье. Оно источало вешнее благоухание. И Элли вдруг разглядел, что все оно состоит из пурпурных и белых лилий, желтых и золотых хризантем, и еще множества других цветов всех возможных оттенков.
– Кто ты? – спросил Элли, остановив на ней зачарованный взгляд.
– Твоя жизнь, – ответила дева.
И тут в центре своего мозга Элли услышал голос Золотой змеи:
«Отныне, когда последний час будет приближаться к тебе, ты сможешь призывать любую из них!»
– По своему желанию? – не поверил Элли.
«Да!»
– Но вдруг я всегда стану призывать жизнь?
«Она будет начинаться с начала, – ответил голос. – Если ты захочешь. Но знай: память прежних жизней останется с тобой навсегда».
– Конечно, захочу! – радостно воскликнул Элли.
И, глядя на отвратительную старуху, закричал:
– Прочь! Уходи!
Старуха растаяла в золотом огне.
Тогда он сказал прекрасной деве:
– Поцелуй меня!
Дева сделала к нему шаг и прижала юные губы к его губам.
Элли открыл глаза и увидел, что он лежит на земле и смотрит в небо, по которому в бесконечной высоте плывут облака. Еще он увидел орла, который парил на распахнутых крыльях. Орел ни разу не взмахнул ими. Он ловил воздушные струи и, опираясь на них, совершал большой круг, высматривая внизу добычу.
– Я жив! – прошептал Элли с удивлением.
Он сел и огляделся.
Было позднее утро. Солнце высоко поднялось над горами. Росы высохли и туманы испарились.
Элли повернул голову к скале и увидел рядом с собой неподвижную змею, стального цвета с коричневым отливом. Голова ее безжизненно лежала в тюльпанах, тело от середины до хвоста было раздавлено чем-то тяжелым и покрыто запекшейся кровью.
Элли отшатнулся от змеи, вскочил на ноги, потом подошел к ней, и, не решаясь прикоснуться рукой, поднял с земли сухую ветку и ее концом перевернул змею вверх брюхом. Змея была мертва.
Элли почувствовал легкое жжение на стопе и разглядел крохотную ранку.
И в одно мгновенье он все вспомнил. Как встретил ее у тропы, как звучало в его голове «Помоги мне!», как он вернулся к ней и как нес в руках, любуясь узором на ее теле и понимая с благоговением и ужасом, что это не узор, а таинственная надпись.
Он склонился к змее.
Золотой надписи больше не было.
Элли нашел острый осколок гранита и выкопал им небольшую яму. Потом он осторожно взял змею в руки, помня, что она прежде обжигала ему пальцы. Но она была холодна. Элли опустил ее в яму, засыпал землей и притоптал землю босыми ногами.
Легкий ветер скользнул по поляне; головки тюльпанов волнами колыхнулись и опять замерли.
Золотой змеи больше не было. Из всех людей, живших в долине, знал об этом один Элли. Но знал он и другое: отныне он бессмертен.
Вечером он привел овец в селенье и передал стадо новому пастуху, а затем обошел дворы и со всеми жителями простился. Они не хотели его отпускать, потому что привыкли к нему. Но Элли уже понял: мир больше, чем долина. Его тянуло за горный хребет, в те страны, откуда прилетали птицы и куда ускакали рыцари.
Рано утром он вышел на дорогу.
«Я люблю это место на земле. Я здесь родился, – сказал он. – Но я должен идти. Все сбудется. Все случится так, как я захочу. Ведь моя жизнь будет вечной. О чем большем может мечтать человек!»
3
Башня имела в высоту триста метров. Ажурная башня была видна из любой точки города и от основания до вершины мерцала разноцветными огнями. Из блестящей мглы ночного воздуха она появлялась то в синем, то в красном, то в золотом наряде. На самом ее верху, над переплетением тонких стальных конструкций, ритмично зажигались лазеры. Сквозь наэлектризованное атомное небо они посылали горизонтальные лучи. Эти лучи, поворачиваясь, проплывали над городом круг за кругом, словно пытались обнаружить в надземной тьме фантастических птиц, которые слетались сюда со всего света, чтобы поговорить друг с другом.
Молодой человек брел по набережной реки. Он был хорош собою, выше среднего роста, в новом дорогом костюме и модных туфлях. Шнурок на одной из них развязался, но идущий не замечал этого.
«Ночь, вода, отражения… – думал он. – С какой целью я здесь?.. В странности и безответности жизни всегда присутствует что-то мистическое. Что-то от сна или давнего мечтания».
Сияющая башня повторялась в реке. Вершиной вниз.
«Однако почему я задал этот вопрос? – продолжил он свои мысли. – Я знаю ответ абсолютно точно. Сегодня я должен был сделать предложение Мари. И не сделал».
Он достал из кармана телефон – тонкую пластину с плоским экраном, – проверить, не последовало ли от нее звонков. По-прежнему последним был отмечен тот, что прозвучал три часа назад.
Молодой человек потер лоб тонкими нервными пальцами и, не торопясь, побрел дальше. Ему можно было дать лет двадцать пять. Но сейчас, в призрачном свете фонарей, он казался еще моложе. Левую руку он сунул четырьмя пальцами под ремень в брюках, в правой держал за горлышко бутылку вина.
«Хорошо, что не сделал, – подумал он без сожаления. – Своим отчаянием я погасил бы ее жизнь. Такую юную и прекрасную».
Река плавно поворачивала. От нее пахло свежестью воды и горечью дыма. Время от времени по ней проплывали прогулочные теплоходы, белея низкими надстройками. С шумом рассекая тьму, они настигали молодого человека, обгоняли его и исчезали под пролетами мостов. На залитых светом палубах веселилось множество людей. Там звучала музыка, танцевали, размахивали поднятыми руками, фотографировали со вспышкой. Однажды кто-то громко окликнул его, перегнувшись через борт:
– Эй, лунатик!
Молодой человек посмотрел в сторону кричавшего, и в знак приветствия поднял над головой бутылку вина.
«И голос такой же, – подумал он. – Только пейзаж был другим».
Каменная арка нависла над набережной.
Он вошел под ее свод.
У стены – один на туго набитой спортивной сумке, другой на складном стуле – сидели двое: мужчина с громадным животом, и старик в нахлобученной на затылок дамской соломенной шляпке, из-под которой торчали во все стороны тощие седые волосы.
– Дружище! – услышал молодой человек, обращенный к нему хриплый голос. – У нас есть все для души. Но для тела кой чего не хватает… – Мужчина разразился таким жизнерадостным и громким хохотом, что его раскаты эхом отозвались под аркой, сразу заполнив весь ее объем. – Ты бы поделился!
«Я помню его лицо, – подумал молодой человек. – Хотя этого не может быть. Лица не повторяются».
И протянул мужчине бутылку.
«Лица уникальны. Повторяются только ситуации».
– Самое худшее – когда недопьешь! – объяснил бродяга.
Грубый шерстяной свитер обтягивал его живот, подчеркивая полноту нездорового тела.
Запрокинув назад голову, он поскорее поднес к губам горлышко бутылки, почти вертикально подняв ее вверх дном, чтобы ее содержимое полилось в его рот полноценной струей, несколько секунд оставался неподвижен, потом отстранил от себя бутылку и с расстояния вытянутой руки с интересом уставился на нее.
– Она не открыта! – воскликнул он.
– Открой! – сказал молодой человек.
Толстяк взглянул на него снизу вверх, вытащил из сумки складной нож со штопором и, натужно сопя, с глухим лопнувшим звуком выдернул пробку. Открытую бутыль он протянул молодому человеку.
Молодой человек отрицательно покачал головой.
Бродяга пожал плечами, сделал несколько крупных глотков. Подождал. И решительно приложился снова.
– Отличное вино! – отдышавшись, сказал он. – А для чего покупал?
– Не знаю, – ответил молодой человек. – Шел мимо магазина.
– Промочишь горло?
Толстяк повернулся к старику.
– Не, – ответил старик, пожевывая губки. – Ночь уже. Укладываться пора.
«Скоро умрет, – подумал молодой человек. – Эта человеческая жизнь подошла к концу».
Уразумев, что бутылка полностью принадлежит ему, толстяк без спешки, смакуя каждый глоток, отпил ее до половины и задумался.
– Чудо свершилось! – вдруг восторженно произнес он, выпрямил спину и возвысил голову. – Все стало лучше! Все наполнилось радостью!
И лицо его осветила улыбка.
– Будь я президентом страны, я бы тому, кто придумал алкоголь, поставил памятник выше этой башни!
Опьянение плавно уносило его в мир свободы, глаза оживились, и теперь ему хотелось говорить. Старик же был так беспомощен и тих, что, очевидно, давно не являлся интересным собеседником.
– Куда направляешься? – спросил толстяк.
– Куда ноги поведут, – ответил молодой человек.
– Художник? Поэт?
– Менеджер. По рекламе.
– Тебе хорошо платят?
Молодой человек кивнул.
– Что же ты, такой успешный, бродишь ночью один? Ночью одному плохо.
– Я должен был сегодня сделать предложение, – неожиданно произнес молодой человек. – Красивой девушке. И не сделал.
– Отказала? – удивился толстяк.
Молодой человек не ответил.
– Ушла с другим.
Толстяк выдохнул эти слова с мужским сочувствуем, желая своей искренностью отблагодарить пришельца за подаренную бутылку.
– Не расстраивайся, – добавил он по-отечески. – Изменчивость женщин известна с давних времен.
– Она не ушла, – сказал молодой человек.
Его ответ поставил толстяка в тупик.
– Почему же не сделал, если, говоришь, что не отказала, не ушла, да еще и красивая? – спросил он с недоумением.
– Не захотел.
Молодой человек сел рядом с бродягами на гладкие камни набережной, еще хранившие дневное тепло, достал из кармана телефон.
Новых сообщений не было.
От свитера толстяка воняло потом.
«Я сегодня так остро чувствую запахи», – подумал молодой человек, посмотрел на развязанный шнурок на правой туфле и перевел взгляд на ночную реку.
Тонкая девушка в воздушном платье, словно окутанная облаком, шла по бульвару ему навстречу, играя сумочкой. Ее стройные ноги в туфельках на высоких каблуках ступали легко, уверенно. И эти стройные ноги имели имя – Мари. И туфельки тоже – Мари. Теряясь среди прохожих, пересекая солнечные пятна и тени от листвы деревьев, она улыбалась ему издали.
И вспомнив ее улыбку, не отрывая глаз от черной воды, молодой человек прошептал с какой-то безысходной печалью:
– Устала моя душа.
– Ну, ты парень высказался! – восхитился толстяк. – Ты мне в сыновья годишься. Мне пятьдесят три года, и то я всего хочу
– Пятьдесят семь, – пробурчал старик в шляпке, дотоле молчавший.
– Пятьдесят три. И… только подавай! Подрался бы с удовольствием. А если статуэтка на каблучках!.. Всю глазами обласкаю!
– Глазами и осталось, – вздохнул старик. – Какая согласится с тобой гулять под ручку!
– Это с тобой! – обиделся толстяк. – Тебе восемьдесят. А мне пятьдесят три!
– Пятьдесят семь, – буркнул старик, снял шляпку, понюхал ее и снова нахлобучил на седую голову.
– Во-во! Вдохни хотя бы запах духов, – захохотал толстяк. – Может, вспомнишь что-нибудь!
И обратился к молодому человеку:
– Ни дай Боже дожить до такой поры! Умирать надо вовремя.
– Истинная правда, – кивнул старик. – А жить все равно хочется.
Молодой человек рассеянно огляделся и тихо произнес:
– Вы не понимаете: нет разницы в том, какое время за окном, и какой пейзаж окружает вас! Всё в глубине сердца. Но жить на земле, не имея желаний, нельзя. Земля жаждет желаний. Она сама желает, цветет, плодоносит. Всё на ней наполнено желаниями.
Еще один теплоход, в звуках волшебной музыки, пролетел вереницей огней над рекой, откатывая по воде сверкающую волну.
– Этот город слишком красив, чтобы быть нормальным! – наконец изрек бродяга пьяным голосом. – Я всегда так считал! – И, вскинув руки к покатому своду арки, закрывавшему над ним небеса, хрипло возгласил: – Что за вздор ты несешь, дружище! Костюмчик с иголочки! Дорогое вино! Девушка! И вся жизнь впереди! Побыл бы ты на моем месте! В чужих ботинках. В свитере, который износила до тебя дюжина проходимцев!
– Это не самое страшное, – произнес молодой человек угрюмо. – Мне было хуже, когда я умирал в Неаполе от чумы.
Бродяги переглянулись.
– От чего ты умирал в Неаполе? – переспросил толстяк.
Старик заморгал глазами, словно соринка попала ему в ресницы.
– Когда ж это была там чума? – пролепетал он, недоумевая.
– Триста пятьдесят лет назад, – как само собой разумеющееся, ответил молодой человек. – Я умирал, и все сторонились меня. Никто не пожалел моей жизни. Если бы я мог призвать на помощь Бога! Но и его не было надо мной.
Толстяк еще приложился к бутылке.
– Триста пятьдесят лет, – повторил он, обернувшись к старику. – Что ж ты забыл про чуму, шляпка из соломы! А менеджер помнит.
– Да не было никакой чумы! – прошептал старик испуганно.
– Сколько тебе лет, путник в ночи? – с усмешкой спросил толстяк молодого человека.
– Пятьсот, – ответил молодой человек.
Толстяк посмотрел на старика. Старик вдруг скорчил крохотное личико в гримасу и постучал изогнутым пальцем по своему лбу.
– Тогда конечно! – охотно согласился толстяк. – Если пятьсот, то и вопросов нет! Кто спорит!
– Я понимаю: вы не верите. Это ведь тоже было уже. Неверие. Тоже не в первый раз, – сказал молодой человек.
– Нет, мы как раз верим, – сказал толстяк.
Чувство разочарования и брезгливости к молодому человеку вдруг охватило его.
– Мы ведь верим? – спросил он у старика.
Старик, приподнялся со своего стула, снял шляпку, приложил ее к груди и поклонился.
– Какая разница – верите вы или не верите, – произнес молодой человек с особенной горечью. – Я столько раз умирал и рождался. И проживал все с самого начала. Детство, зрелость, старость. Я привык к неверию. Я привык смиряться, прощать, выглядеть безумным. Но не это главное. Я смотрю на ваши лица, на этот каменный мост, на ночную воду и понимаю: я опять в той же самой точке, где уже был. Даже ощущение когда-то прожитой жизни – тоже повтор, тоже многократно испытано. И не имеет значения, какой век. Важно одно: это та же самая точка.
Некоторое время толстяк пытался уразуметь сказанное, потом залпом допил вино, поставил пустую бутылку на камень и назидательно произнес:
– Напрасно ты отказался. Вино – именно то, что тебе было надо. Но признайся, как ты насчет травки? Потребляешь? Мы – без осуждения.
Молодой человек вдруг рассмеялся.
– Что еще могли вы предположить! – промолвил он. – Современные люди мыслят однообразно. Хотя, так было и прежде. Люди чувствуют тонко и щедро, но мысли их скудны и все об одном.
Он перестал смеяться так же внезапно, как и начал.
– Я умер рано, юным, от укуса Золотой змеи. Это была удивительная смерть. Первая. Впрочем, она не успела забрать меня, как и все последующие.
– Разве есть золотые змеи? – спросил старик, вдруг заинтересовавшись его словами.
– Нет, – коротко ответил молодой человек. – Она и тогда была единственной. И она не повторится. Я похоронил ее в долине в горах среди красных тюльпанов, как она и просила. Я пас овец, когда ее встретил. Она несла в себе смерть, но мне подарила бессмертие.
– Ужалив?
Молодой человек оставил вопрос без ответа.
– Затем я погиб в бою, сделавшись рыцарем, – продолжал он. – У меня были великолепные доспехи и чудесный конь. Черный, как крыло ворона. В тот день я сражался с упоением, с радостью! Я так был полон жизнью! Свободен, как ветер! Весь в мечтах и грезах! И это была самая прекрасная смерть, возможная для мужчины, смерть в поединке, в единоборстве. Потом был Китай, Индия, Испания. Плаванья под парусами. В Лиссабоне я был погребен под рухнувшими колоннами во время землетрясения прямо в храме в день всех святых. Я умирал младенцем. Доживал до крайней старости. Был художником, кузнецом, монахом, офицером. Меня косили холера и тиф. Меня расстреляли в России, сожгли в Освенциме. Я навсегда остался в подводной лодке, раздавленной, как скорлупка, водами океана. Наконец я замерз в снегу у самой вершины при восхождении на Эверест. Но я снова и снова выбирал жизнь. И всегда во всех моих жизнях высшей наградой была любовь женщины. Я мечтал о ней, искал ее, я ею жил. Я был опален этим огнем. И вот, я не хочу новой любви. Все слова сказаны, все надежды и страхи – испытаны. А любовь – единственное, что не признает повторения.
Он замолчал.
– Приходи к нам каждую ночь! – дружелюбно произнес толстяк и похлопал его по плечу. – Тебя слушать – книжку читать. Приноси вино. Сойдет и дешевое. Расскажешь, как Везувий засыпал древние Помпеи? Вот, наверное, фейерверк был! Представляю, что там творилось! Ты ведь жил в Неаполе?
– Нет, – тихо ответил молодой человек, словно не замечая игривого тона, и некоторое время печально глядел на отражение башни. – Я этого не мог видеть. Это случилось за полторы тысячи лет до моего рождения.
И посмотрел на толстяка и старика.
Глаза в глаза.
И вдруг бродяги застыли на своих местах. Вселенский ужас отразился на их лицах.
С минуту они сидели неподвижно, не смея пошевелиться. Они боялись даже дышать.
– Вставай! – сдавленным шепотом приказал толстяк старику. – Вставай, говорю! – подхватил его под руку, и, прихрамывая, они поспешили от моста прочь, волоча по камням тяжелую сумку.
Молодой человек смотрел на их одинокие фигуры, такие беззащитные на ночной набережной.
– Я только испугал их! – с горечью подумал он. – Где они теперь будут ночевать?
Толстяк вдруг обернулся.
– Шнурки завяжи! – крикнул он. – Грохнешься!
4
Город еще не спал, хотя маленькие улицы были пусты. Город только начал жить ночной жизнью. Это чувствовалось в редких парах влюбленных, гулявших в обнимку прямо по мостовым под потушенными окнами, на стеклах которых сверкал серебряный блеск, в шумных компаниях на тротуарах возле работающих баров: красные, синие, желтые лица – в разноцветном неоновом свете, возбужденные голоса.
Молодой человек достал из кармана телефон.
Прямоугольные цифры показывали половину двенадцатого. Звонков больше не было.
«Метро еще работает», – подумал он.
Ему вдруг захотелось на холм, на его вершину, ближе к ночным облакам.
Станция находилась в десяти минутах ходьбы. По пути ему пришлось обойти бездомного, который спал на тротуаре на грязной подстилке, с головой завернувшись в одеяло. Рядом с ним стояла его обувь. И, глядя на эти изношенные туфли, молодой человек вспомнил о своем развязанном шнурке. Он наклонился и завязал его.
На перекрестке велорикша ожидал ночных пассажиров. Живописно скрестив ноги, он курил сигарету, опираясь плечом на корпус капсулы, в которую были вмонтированы колеса и педали.
– Главные достопримечательности! – окликнул он молодого человека, очевидно приняв его за иностранца.
Молодой человек отрицательно покачал головой.
Вскоре он спустился по каменным ступеням в яркий свет подземного вестибюля. Дотошный славянин на плохом английском долго расспрашивал его, как пользоваться автоматом, чтобы купить билет. Блеск белой плитки и рекламы на покатых стенах окружили молодого человека. Он вдохнул магнитный воздух тоннелей, смешанный с привкусом металла.
«Как много значат для человека запахи! – подумал он. – Они таят в себе даже нечто большее, чем звуки».
Подъехал поезд.
Вагон на две трети был заполнен чернокожими эмигрантами из Африки. Крепкие парни с темными лицами и белоснежными белками глаз, в расстегнутых нейлоновых куртках, сидели с разных сторон вагона, развалившись на креслах и широко расставив длинные ноги. Низенький китаец с кожаным портфелем в руке держался за поручень, охватив его короткими пальчиками. Когда чей-то взгляд пролетал через его лицо, он вежливо улыбался.
Молодой человек встал возле автоматических дверей.
Ритмично вспыхивая, за ними проносились огни ламп, освещавших подземелье.
И опять он увидел Мари. Ее лицо летело вместе с поездом за стеклом вагона по стене тоннеля…
Он ждал ее на бульваре с красной розой в руке. Он подарил ей эту изумительную розу. И они пошли вместе под шумящими кронами деревьев.
И вдруг произошло ужасное. И он сразу понял: исправить нельзя! В одну секунду все обесценилось. Отчего? От весеннего шума деревьев? От голубизны неба над ними? От ее дыхания рядом? От случайного прикосновения к ее плечу?
Ярко, до мельчайших подробностей, словно это было только что, он увидел, как любимая им женщина, улыбаясь издали, быстро идет ему навстречу под густыми деревьями, пересекая солнечные пятна, приветливо помахивая рукой. Она прекрасна и желанна! Но имя у нее другое, и город вокруг другой, и язык, на котором они говорят, звучит иначе. И он знает, что она навсегда единственная. Что второй такой быть не может. И сердце его задыхается от восторга.
Он посмотрел на Мари, юную, полную надежд, и всем своим существом ощутил: нет в его сердце места для этой новой любви. И ни для какой любви больше нет места. Он не станет обманывать ее, и не сумеет уговорить себя, что счастлив, потому что никуда не ушли прежние чувства. Даже в прошедших веках они не смогли спрятаться, стереться временем, забыться, исчезнуть. Он был обречен помнить их все – каждое объятье с каждой женщиной, каждый поцелуй, глубину глаз, вкус губ, каждый вскрик во сне. Впрочем, и эти мгновения внезапного отчаяния, тоже случались уже, и ему не было позволено забыть их горечь.
Он сказал ей правду. Вместо предложения, которое должен был сделать сегодня, и которого она так ждала.
Мари не заплакала и не упрекнула его ни в чем. Она швырнула розу наземь. И убежала, стуча каблучками. Он не стал ее догонять. Потом через каждые пять минут она звонила. Но он не отвечал на звонки. Он знал: он спас ее от себя. Это лучшее, что он мог для нее сделать. А роза? Безвинная и отвергнутая, она лежала на земле. И он понимал, что она тоже чувствует, и что она умрет. Он поднял розу и направился по бульвару в обратную сторону. Куда? Какая разница! День погас для него. Пожилая женщина сидела на скамейке одна. Он положил розу рядом с ней и, не оборачиваясь, пошел дальше. Он видел спиной, как она взяла цветок за стебель взволнованными пальцами, прижала лепестками к лицу, вдохнула тонкий аромат, и, улыбаясь таинственной улыбкой, положила розу себе на колени.
Он стоял на вершине холма.
Позади него, подсвеченный прожекторами, ослепительно-белый в ночи, возвышался громадный храм с вытянутыми к небу куполами, с узкими окнами и высокими арками, а перед ним, глубоко внизу, щедрой россыпью пылал город. В мерцании сотен тысяч искр неподвижно светлели крохотные озера света, окружая соборы и башни. Проблесковые огни взлетевшего самолета перемигивались вдали.
Он сел на ступень каменной лестницы.
Все здесь было залито электричеством. Тени от человеческих фигур множились обилием фонарей. Люди группами располагались на лестнице и газонах, поднимались вверх и спускались вниз, пили вино, шуршали шоколадом. Возле мусорных баков были навалены кучи бутылок. С одной стороны долетали звуки саксофона, с другой – скрипки. Тут и там вспыхивали стеклянные глаза видеокамер, жадно целясь в позирующие лица. Американцы, немцы, азиаты, негры с блестящей черной кожей, мускулистые арабы, мелкие воришки, снующие в полутьме, спортивная молодежь с рюкзачками за спиной и с наушниками на голове. Вдруг подъехала полиция, спугнула торгашей баночным пивом, и так же внезапно исчезла. Это был ночной Вавилон, шумный, восторженный, сияющий. И громадный собор на самой вершине холма как бы царил над ним, защищая от небесного гнева, ибо любовь была и здесь.
Молодой человек смотрел на огни города. Странное ощущение отстраненности от всего, что происходило вокруг, показалось ему приятным. Как легкое опьянение. Ни о чем не хотелось думать.
Аромат горячего кофе повеял откуда-то сверху.
Он повернул голову.
Ступенью выше, сидели двое русских. Они не были ни молоды, ни стары, – благостная середина жизни. Мужчина держал в руках два складных стаканчика, женщина наливала в них черный кофе из термоса.
И молодому человеку вдруг захотелось горячего кофе.
Он поднялся и, обогнув храм, пошел по узкой улице, сплошь заполненной людьми.
Еще работали художники, развесив подле мольбертов акварели с открыточными видами города, портреты и шаржи, яркий призывный свет исходил из раскрытых дверей магазинов. На полках десятками стояли макеты железной башни, висели на распялках футболки с эмблемами, лежали кепи, бейсболки и пиратские шляпы. Голоса, смех, мелькание взглядов, речь на разных языках. Уличные кафе, залитые в ночи теплым светом, манили запахами еды.
В одном из ресторанчиков он увидел пустой столик на двоих. Он заказал кофе, и, когда ему принесли маленькую чашечку, долго вдыхал в себя горячий горьковатый дух.
«Где я мог так же вдыхать запах горячего черного кофе? – мучительно пытался вспомнить он. – Это было совершенно точно! – И вспомнил. – На Эвересте. В базовом лагере».
Ледяная вершина горы вознеслась над ним. Густота синего неба казалась неправдоподобной.
– А вот и я! – услышал он рядом с собой веселый голос. – Давно ждешь?
Худенькая девушка, остриженная по последней моде почти наголо, в джинсах и расстегнутой на груди блузке, села напротив него, оперлась локтями на столик, и положила подбородок на сомкнутые чашей ладони, обняв личико растопыренными пальцами. На одном из них сверкнуло дешевое колечко.
Молодой человек улыбнулся.
– Ты всегда так знакомишься?
Она кивнула.
– Правда, я здорово придумала! – сказала она.
– Правда, – ответил молодой человек. – Что ты хочешь?
– Шампанское. Только не «Брют»! И пирожное со сливками. Много взбитых сливок!
Он подозвал официанта и заказал.
– Как тебя зовут? – спросила она.
– Элли.
– Элли… – задорно повторила она. – Я такого имени не слышала.
– Такого имени нет, – сказал Элли. – Так меня в детстве называла мать. И оно осталось со мной навсегда.
– Симпатично! Мне нравится. Сколько тебе лет? Я просто так спрашиваю. Ты очень молодо выглядишь! Вдруг, мы одногодки! Мне двадцать один.
– Пятьсот, – ответил Элли.
Она звонко рассмеялась.
Официант принес бокал с шампанским и тарелочку с пирожным.
– Знаешь, у нас с тобой много общего, – проурчала она, сразу накинувшись на сладкое и пригибая наклоненную набок головку к столу, чтобы сыплющиеся крошки упали в блюдечко, и их можно было съесть. – Мне тоже иногда покажется, что я живу пятьсот… Или, даже, тысячу лет!
Элли достал телефон.
Сообщений не было
– От кого ждешь звонок? – спросила она, скосив на Элли сияющие глаза. – От нее? Угадала?
– Она не позвонит. И это хорошо, что не позвонит.
– Почему?
– Потому что она любит.
– А ты?
– А я больше не хочу никого любить.
Незнакомка положила остаток пирожного на блюдечко и распрямила спину.
– Как можно не хотеть любить? Разве есть что-нибудь лучше любви?
– Очень давно, маленьким ребенком, я увидел, как глубоко в небе течет река света. Она была наполнена каким-то неземным покоем и величием. И я удивился, что все, кто был рядом со мной, не восхищались ею, не поднимали к небу руки и не застывали в изумлении, запрокинув назад голову. Они были заняты своими делами, говорили о чем-то обычном, куда-то спешили. Словно ее не было над ними.
– Ты хочешь к Ангелам? – Юное личико ее выразило восторг. – Мы с тобой очень похожи. Я тоже верю в них. Правда, чуть-чуть. Как все. На всякий случай. Ведь в жизни всякое может произойти.
– Я не видел Ангелов, – сказал Элли. – Я просто хочу уплыть с этой рекой в далекий край, где я никогда не был, где все иначе, по-другому, где все для меня – неизвестность и тайна. И иногда мне чудится, что кто-то давно уже ждет меня там.
Он встал, положил на стол деньги.
– Не ходи за мной. Договорились?
И ушел, не оборачиваясь.
Прохладный ночной воздух окружил его. Здесь, на холме, в изогнутых улицах и на крохотных площадях всегда был особенный воздух. Он как бы складывался из самых разных воздушных потоков, обтекавших холм со всех сторон. И воздух одной улицы не походил на воздух другой. В одном было чуть-чуть горечи, в другом – чуть-чуть сладости.
Он шел вдоль стен, исписанных граффити, для чего-то касаясь рукой металлических столбиков, ограждавших тротуар. Людей становилось все меньше. Он прошел под густыми деревьями. Листва была снизу подсвечена желтым светом и сказочно шевелилась. Ему попался на пути изувеченный велосипед, прицепленный замком к решетке ограды. Переднее колесо и седло были сняты.
Плутая под стенами домов, Элли спустился с холма.
И вдруг его окатило волной радости. Сильно! Ярко! Так что он на мгновенье перестал дышать. Это было столь внезапное и давно забытое им чувство, что от неожиданности он остановился.
Волна тут же схлынула, но сердце еще продолжало восторженно дрожать.
Он огляделся в поисках причины.
Ничего особенного не было вокруг. Прямыми рядами огней уходило вдаль уличное освещение. Мягко светились вывески и витрины. Редкие прохожие подчеркивали своим одиночеством пустоту тротуаров.
На освещенной фонарями стоянке такси стояла единственная машина. Над ее лаковой крышей горел знак «Свободен». И это удивило Элли, показалось ему странным. Свободная машина в ночное время, особенно здесь, была редкостью.
Некоторое время он зачарованно смотрел на светящийся знак.
И вдруг в одну секунду у него созрел план. Он захотел взять именно эту единственную машину. И прямо сейчас уехать далеко в любом направлении. Это походило на бегство. Но ему весь день казалось, что он бежит. Не от чего-то бежит, а к чему-то.
Элли подошел к машине.
Шофер сидел за рулем. Им был плотный мужчина лет сорока пяти в темном пиджаке и белой рубашке в полоску.
В открытое окно Элли спросил, сможет ли он отвезти его в один из пригородов.
Шофер окинул Элли оценивающим взглядом и согласился. Стоявший перед ним молодой человек был красиво и дорого одет и совершенно трезв. А, так как расстояние до конечного пункта поездки было большим, он решил, что славно заработает этой ночью.
Элли забрался в машину и, раскинув руки, свободно расположился на широком заднем сиденье. Он сразу же уловил острый запах одеколона, исходивший от волос мужчины.
«И хорошо! – сказал он сам себе. – Пусть будет одеколон».
Потекли за окном почти пустые улицы, распахивались в блеске прожекторов необъятные площади, пролетали мимо освещенные памятники.
«Хорошо!» – повторил он.
И вдруг, как в пустоту, провалился в сон.
Ему показалось, что он сразу же открыл глаза, что он не спал и нескольких минут. Но за окном было черно. Асфальтовое шоссе стремительно набегало на радиатор машины в длинных лучах зажженных фар. Город остался позади.
Элли приблизил лицо к окну и, напрягая зрение, разглядел вдали темные холмы, а вблизи мелькающие деревья. Изредка попадались встречные автомобили. Они стремительно проносились мимо, ослепляя светом. Шофер сидел неподвижно. Его руки спокойно лежали на руле. Он знал свое дело. Машина шла быстро и ровно.
Велика была ночь вокруг Элли. Он вдруг ощутил, как она необъятна, как грандиозна ее высота, и откуда-то из-под облаков увидел внизу под собой крохотную машину, мчащуюся по шоссе сквозь пространство и тьму. И себя внутри нее на заднем сиденье.
А потом тьма стала разжижаться.
Ночь медленно перетекала на другое полушарие, открывая доступ новому дню.
По горизонту легла алая полоса.
– Остановите здесь! – вдруг сказал Элли. – Мне дальше не надо.
– Здесь поля и деревья! – удивился шофер.
– Я хочу смотреть, как восходит солнце, – сказал Элли. – Оно появится с минуты на минуту.
Машина остановилась.
Шофер обернулся к Элли и с недоумением посмотрел на него.
– Пожалуйста!
Элли достал бумажник, вынул из него все деньги, хотел было отсчитать из них нужную сумму, но вдруг подумал: «Зачем они мне на восходе Солнца?», и протянул всю пачку водителю.
Водитель начал пересчитывать деньги, уронил несколько купюр на сиденье и на пол, поднял их и начал пересчитывать заново.
– Здесь слишком много! – произнес он.
– Возьмите! – сказал Элли.
Он вышел из машины и побрел по шоссе вперед.
Шофер догнал его.
– Вы очень щедры! – быстро заговорил он. – Это выручка за несколько дней моей работы. Какое великолепное утро наступает!
– Великолепное, – согласился Элли. – И я желаю вам благополучно вернуться назад.
Наконец он услышал, как позади него громко хлопнула железная дверца. Завывая мотором, машина развернулась, и звук ее стал удаляться.
Когда Элли обернулся, она уже исчезла за поворотом.
Элли медленно шел по пустому шоссе. Он был совершенно один в утренней тишине. Он снял пиджак, продел средний палец правой руки в петлю вешалки и закинул пиджак за спину.
С каждой минутой становилось ярче и просторнее. И дышалось глубже.
Раскаленный край солнца огненным штрихом показался над горизонтом.
Небо в высоте начало наливаться голубизной.
«Как прекрасно! И как свободно! – почувствовал Элли. – Я словно освобождаюсь от какой-то тяжести, что так долго тяготила меня»
Золотой шар звезды медленно поднимался над планетой. Вот он выплыл полностью, оторвался от ее покатого края…
И, неотрывно глядя на него, Элли вновь остро почувствовал запахи. Они окружили его. Запахи земли, травы, цветов, холодной росы, листвы деревьев. Запахи ветра и неба. Ему почудилось, что он даже вдыхает запах взошедшего солнца.
Вечность струилась ему навстречу от земли, от неба, от солнца, от тишины.
«На Земле ли я? – подумал он. – Какой странный вопрос! И кто зовет меня? Ведь меня кто-то зовет?… »
Вдруг Элли почудилось, что он слышит топот и блеяние овец, идущих за ним.
«Милые мои! – обрадовался он.– Как давно я не был с вами! Не бродил по долине. Не чувствовал вашего теплого дыхания. Не заглядывал в ваши мудрые глаза!»
Потом, как-то незаметно, сам собою, шум их движения за его спиной перешел в шум дождя, дождь превратился в грохочущий ливень. Вот-вот он должен был накрыть собою Элли.
Что-то мощное стремительно приближалось к нему.
Элли обернулся.
Из-за поворота на полной скорости на него летел тяжелый армейский грузовик с крытым кузовом и зажженными фарами. Его могучий дизель рычал, как зверь. Элли мог успеть отскочить в сторону, но почему-то помедлил, словно ноги его онемели, и какая-то сила удержала его.
«Не надо шевелиться!» – подумал он.
Это все, что он мог успеть подумать. Грохот ливня накрыл его с головой. Он увидел, что за рулем грузовика сидит молодой парень в армейской форме. И одновременно ему почудилось, что это он сам, полный надежд, в сверкающих рыцарских доспехах.
Элли не услышал скрип тормозов, не почувствовал чудовищного удара многотонного железа. Непроницаемым кольцом вокруг него вспыхнуло пламя. Казалось, оно поднялось до самого неба. Из его кипящих вихрей выявились две человеческие фигуры. Одна была дряхлая старуха с провалившимися в черные глазницы бесцветными глазами, уродливым горбом и страшными язвами. Изношенная одежда свисала с нее лоскутами. Другая была юная дева невиданной красоты. В волосах, спадавших на ее плечи, пылали созвездья, а сверкающий наряд был весь из белоснежных роз, обсыпанных алмазной пылью.
– Ты моя жизнь. Я знаю, – произнес Элли, обращаясь к юной деве. – Ты все так же прекрасна!
– Нет, Элли, – ответила дева и подняла на него бездонные очи. – Ты ошибся. Я – твоя смерть.
Ее огненный взгляд переместился на отвратительную старуху.
– Твоя жизнь – она.
– Она?
Элли замер.
– Моя жизнь – ты?! – спросил он у старухи. – Но этого не может быть! Ты – смерть!
– Я – твоя жизнь! – хрипло закричала старуха. И ужасная боль прозвучала в ее крике. – Посмотри, что ты со мной сделал! Разве может человеческое сердце столько раз любить? Разве может душа человека вынести столько страданий и радостей! Как ты был жаден, Элли! Как ненасытен! Я не цвету больше. Я давно не приношу плодов. Я навсегда увяла.
Потрясенный, Элли стоял неподвижно. Кипящее пламя окружало его со всех сторон.
– Я не верю, – произнес Элли, улыбнувшись. – Нет, не верю. Ты обманываешь!
И обратился к прекрасной деве:
– Поцелуй меня скорее!
Сверкая белым нарядом, дева подошла к Элли, быстро приблизила свои чуть приоткрытые губы к его улыбающимся губам, нежно коснулась их…
И небесная река приняла Элли в светлые воды и унесла навсегда.
5
Был полный штиль.
Балтийское море лежало гладким стеклом до самого горизонта. Отражая заходящее солнце, оно казалось черным, как разлитая тонким слоем нефть. Лишь у самой береговой линии возникали на его поверхности низкие пологие волны. С тихим всплеском они заканчивали свою жизнь, наползая на мелкий песок. Вернуться в родную стихию у них не хватало сил, и песок вбирал их в себя.
Двое сидели на песке лицом к морю и смотрели на закат: мужчина и женщина, поэт и его возлюбленная.
– И все же, что такое – Золотая змея, несущая в себе яд бессмертия? – спросила женщина.
Солнце прямыми лучами проникало в ее глаза.
– Взгляни на набегающие волны! – сказал мужчина. – Огонь катится на их изгибах, то возникая, то исчезая? Золотая змейка из горячего золота оживает и умирает. Она – искушение воображением.
– Искушение воображением?
– Да. Жажда заглянуть туда, где существует совершенно все, где написаны все книги, открыты все законы, построены все города, и куда человеку не позволено проникнуть ни осязанием, ни слухом, ни зрением. Это, как сказочный царский дворец, вход в который заперт. Но если тебе выпало счастье отворить заветную дверь и с великим трепетом войти в его покои, перед тобой начнут открываться следующие двери, сами собой, и ты пойдешь через анфиладу сияющих залов беспрепятственно, восторгаясь их несметным богатством. Тебя пропустят.
– Ты думаешь, все, что способно создать наше воображение, где-то есть?
– Совершенно! Нам даже трудно представить. И это ни какой-то параллельный мир. Это внутри нас. В нашем дыхании, в бесконечной глубине наших глаз. В закате солнца. В блеске моря. Везде.
– А какая тайна была начертана на Золотой змее сокровенными знаками?
– Я не знаю, – улыбнувшись, ответил мужчина. – Она не открыла мне. Потому что тайна смерти – самое пленительное и самое непостижимое, что дано человеку.
/ Санкт-Петербург
/