|
1.
Не зябко? – Очень! Плащ без рукавов,
громаден капюшон, толстоподошвенны
не наши башмаки. Взгляд нездоров,
но – голубые, пристальные. Собственно,
вот человек сей – тих, белобород.
Мерлушечий тулуп напротив выискался:
– Из-за границы, знать? От докторов?
Швейцария, припадки? И не вылечили?
Переплатили, стало быть, втройне?
А мы им верим! – Сильно ошибаетесь
вы в случае моем. Сам Шнейдер мне
дал на дорогу денег. – Знамо, та еще
поклажа, всех вещей-то с узелок
линялого фуляра. – Вот ведь оттепель,
а если бы мороз? Отвык, не мог
и знать, что холод. Шаг чугунный, оторопь.
– Вот, в этом узелке вся суть: она –
не фридрихсдоры, не наполеондоры.
Что генеральша вам Епанчина? –
Последние в роду своем – без гонору;
Ни лев, ни мышь, а некий имярек.
Воксхол, на Вознесенский
вышла троица.
Се узел, узелок, се человек
не ведает, на что и где устроится.
До пола не охотник и пока
не переулок, но – проспекты, улицы,
огни… А ты – ступай за мной, строка!
Еще покажется, еще стушуется.
2.
Польсти, польсти, – уж я тебя уважу!
А ты – польсти, потворствуй, хохочи.
Забуду все: семью, детишек даже.
Плясать пойду – ты только не молчи.
Ан нет вам! А и знаю! Будет точно:
фамилия Барашкова, а с Тоцким
знакомство водят. Раскапиталист,
член компаний, обществ. Через вист
вхож в превосходный дом Епанчиных
(из всех на выданье красивее Аглая.
Арманс, Коралию и Пацкую – всех знаю!),
дела свои проводят через них.
Сам заскорузл в подъячестве
своем:
– В театрах на балет имеет ложу.
Чиновные глаза горят огнем:
– А с Лихачевым – нет. И быть не может.
3.
Дверь скрипнула, а дальше голова
просунулась, покои осмотрела.
Дверь распахнулась, обнаружив тело.
Фердыщенко, – оглашены слова, –
Жилец. Пришел предупредить: взаймы
мне денег не давать. Довольно странно –
одни буреют, а другие сразу
линяют ассигнации. Да, мы
соседи! Следом новый господин –
обрюзгший, тучный, с баками, усами,
огромными навыкате глазами:
– Сын друга моего. Ну, точно сын.
Носил-с вас на руках. – Но мой отец –
уже как с двадцать лет… Да, ровно двадцать
и месяца три. Доводилось знаться
и с матушкою. – Также не жилец:
спустя полгода от простуды… – Полно!
не от простуды, – с горя! Был влюблен
в родительницу. Князь дышал неровно,
через платок решил стреляться он.
Взвели курки, взаимно пистолеты
к сердцам приставили, лицо к лицу глядим,
но чудо – слезы брызнули, не дым.
Великодушие, объятия, обеты,
уступки, примиренье тут как тут.
– Папаша, вам накрыто, остывает!
– Несчастный Иволгин… Да разве так бывает?
С фамилией Фердыщенко живут?
4.
И часа четверти не минуло
после размолвки, как, спеша,
она спустилась вниз в гостиную
диковинку смотреть, ежа,
слёз не смахнув. А рядом вторит ей
подростков и прислуги хор:
заместо Шлоссера истории
–
ежа купили и топор.
– Зачем топор? – Полтину спрашивал
мужик, а уж топор хорош.
Вот и подарок князю вашему –
с салфеткою в корзинке ёж.
Оспорила, вручила денег и
ежа просила передать
глубокого в знак уважения.
– Прикажете как понимать
всё это? Ёж тут – аллегория?
Досада? Шалость, может быть?
Но слышен смех ее и более
всего он украшает быт.
– Голубчик, только уж не вырони!
– Покойны будьте, донесу!
Мелькают в переулке спинами,
иголки держат на весу.
Получен ёж. В смущеньи деть его,
куда не знает. Но, смеясь:
– Как это хорошо, что дети мы!
– Не то: она вас любит, князь.
5.
Довольным засыпать,
вставать еще счастливей…
А хочешь испытать,
что в жизни этой ждет, –
есть местный водопад
холодный и красивый.
Он ниткою с горы
белесою течет.
Пенится и гремит,
всю ночь в деревне слышал,
как падает струя,
сердясь, о валуны.
Вода меня манит
и я сегодня вышел
гармонии просить
у водяной струны.
Мне думалось: он здесь,
всего в пяти минутах
ходьбы, а я иду
к источнику полдня:
– Он сможет остудить
горячечную смуту –
он брызгами обдаст,
он исцелит меня.
И вот, когда в груди
от слез тепло и тесно, –
я захочу взойти
на ту площадку, где
всей жизни впереди
встав у струи отвесной,
я снова был везде,
и не бывал нигде.
Там Город Золотой,
там всё смелей и краше
И над землей пустой
он высится, парит.
Там дети принесут,
слетев от старых башен,
как голуби, письмо
и запоет Мари.
6.
Будь по слухам ты князь или граф,
вещим ухом прислушавшись к раю –
напиши мне в альбом, каллиграф:
Я в торги не вступаю.
Ниже месяц поставь и число –
этот странный девиз и образчик
своеволия ляжет на дно
в кипарисовый ящик.
Да хоть рыцарем бедным, людей
принимая за робкое чудо, –
посмотри, сколько взрослых детей –
в никуда, ниоткуда.
Дура с сердцем и дура с
умом –
душ двоих не настроены струны, –
всякий в ящике прячет своем
синяки от фортуны.
Так зачем человеков ловить, –
Галлилейское чудо не ново;
или можно на свете любить
и уток, и основу?
7.
Королева, содом, розы манят алькова.
Дышат, сердятся тройки. Молчит бубенец.
– Доползешь на Васильевский за три целковых?
– Доползет, о моя королева! Вконец
жечь постылую жизнь (ей цена – пол-копейки);
ночью – ветер в лицо, паровоз и река.
Кто там тихий сидит на кленовой скамейке,
чья там жданову жидкость разлила рука?
Но все это потом, а сейчас колоритно,
эфемерно, с романтикой вздорной внутри.
Посмотри, как пылает камин, как горит он –
нешлифованный этот алмаз. Посмотри:
отражается женщина в нем и блаженный
и суконный мужик от такой красоты –
удивленный и тихий, скупой и безмерный –
видят сон и смягчаются дивно черты.
май – июнь 2016
|