|
* * *
я люблю женщину, которая не любит меня.
опускаюсь к ней на парашютах страниц,
пока она пьет эспрессо на балконе.
она плавает в моих стихах, как эмбрион в лирическом желтке,
и я стучу пальцем по монитору – эй, привет.
каждое утро я заставляю ее принимать душ из чернил:
каждое утро она завтракает кусочком меня,
рану посыпает солью, вяло жует круассан,
говорит на шелестящем жаргоне зеркал, что постарел
за прошедшую ночь.
тогда я беру шпатель, печенье,
цементирую трещины, извилины,
пока мозг не говорит: хватит.
любимая, мы заблудились с тобой
в шагающем лесу событий.
и прошедшее тянется за нами, как пустой гроб
проснувшейся Белоснежки.
*
* *
в последнее детство…
перед прыжком в ржавую рожь взросления,
ты умираешь от заражения
мысли.
испускаешь иллюзии, как каракатица
невесомое облачко чернил, хотя
тебя никто не преследует.
так будущее сливается с настоящим, так
небо и море – любовники –
сливаются в мнимой черте горизонта, и это похоже
на синюю кастрюлю
с синей крышкой, неплотно прикрытой, а внутри
варится янтарный осьминог солнца.
*
* *
дождливое утро со сладостным запахом бензина –
бокал с мокрыми болтами и пыльцой цветущих лип.
нам некуда спешить: человечество никто не ждет.
добро и зло саморастворятся, как нож в кислоте,
престав быть злом и кислотой.
однажды и мы исчезнем, не оставив причин.
нас разделяют не времена, но окаменевшие личности,
горгульи Notre-Dame de Paris,
пористый шлак идей.
дьявол бродит среди нас, как сумрачный рыбак по мелководью,
и тихо охает – мальками душ едва прокормишься.
о где же ты Фауст, друг, с фаустпатроном осеннего тумана…
здесь раньше шумел корабельный лес, а теперь поросль
стандартных зубочисток с мятными кончиками
в прозрачных колпаках.
мне не нравится запах эпохи –
плотный, галлюциногенный душок тотальной сытости.
запах потребителя. так пахнет новенькая пластиковая мышеловка,
приторный дым, тонны сахара в мешках –
все, что осталось от мыслящего тростника.
*
* *
дни молодости
до краев наполнены нами,
как пластиковые ведра апельсиновым соком.
своевольничаем: таланты, оторвы.
летние винные вечера – золотистый арахис в сахаре.
и заката ненасытная, огненная лава – ему все мало,
мало самого неба:
драконятам дали кожу на вырост, а нам – жизнь,
и худощавое чудище путается в шелковисто-пыльных
складках кожи,
а ты стоишь на балконе, замотанная в простыню,
будто белка в лаваш, куришь, вбираешь
глазами проспект.
это наш мир.
мы не слизь разумная,
но река времени не помнит, кто в нее входил
и выходил, плескался, дурачился, обнимался, мочился.
а у нас перед домом наливаются зрелостью
сливовые деревья – черные цыганки
с темно-синими перстнями, бородавками
на кривых пальцах, дьявольскими очами, скворцами,
темно-синими мочками ушей, ух!
и каждая неделя с тобой –
стручок сладкого молодого горошка:
срываешь семь нот, и эта музыка,
которую.
никто.
не слышит,
передается через касания,
через.
чувствуешь сквозняк?
девочка-истина подула на прядь –
солнечную паутину,
закрывшую нам глаза…
|