Рассказы
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2018
|
ПРОЗА |
Выпуск 82 |
ВСПЫШКА
Обои в коридоре рассыпаются от прикосновения руки, но если дойти до конца, на подушечках пальцев отпечатается рисунок или даже целый рассказ. Это похоже на буквы в моей книге, только там они собраны на странице, а здесь разлетаются во все стороны, складываясь в невероятные истории и картины.
– Это развод, шарлатанство – я запрещаю тебе тащить туда нашего ребенка! – мужской голос дрожит от напряжения.
– По телевизору сказали, что этот тибетский гуру излечит от 99% болезней! – не сдается женский голос.
– Тебе профессора медицинских наук сказали, что эта патология не лечится! Тебе что, мало? – мужской голос срывается на крик.
– Это нетрадиционная медицина, просто в нее надо верить – и тогда поможет. Вон у Малахова показывали, что парализованный мальчик после иглоукалывания встал и пошел, – не унимается женский.
– И правильно сделал, это был единственный способ уйти от этих клоунов с телевидения, я бы тоже на его месте встал и пошел, – раздается приятный мужской смех.
– У тебя нет ничего святого! – в ужасе взвизгивает женщина.
– Зато у меня есть мозги! – парирует мужчина, не прекращая смеяться.
Стена закончилась – и я словно падаю во что-то густое, тягучее, наполненное запахами и звуками. После узкого коридора для меня здесь слишком много воздуха, и я боюсь задохнуться с непривычки. Тогда я замираю на пороге кухни и жду, постепенно привыкая к окружающей обстановке. Голоса, как по команде, замолкают.
– Сынок, ты чего так рано? – через мгновение произносит мужской голос.
– Это ты его разбудил своими криками, – с упреком говорит женский.
Я делаю три шага вперед, по привычке утыкаясь в стол. Два шага влево и снова вперед, там меня ждет плюшевый диван и Папа, который в одну руку мне даст стакан теплого молока, а в другую заботливо всунет овсяное печенье. Теперь можно расслабиться и поесть, при мне они ругаться не будут. Мама уходит в другую комнату, ее мягкие шаги и запах духов понемногу растворяются в глубине квартиры. Я прижимаюсь к Папе – он твердый и такой уверенно-спокойный, как робот или дракон. Папа гладит меня по голове – у него большие и сильные руки, но когда он меня касается, они становятся добрыми, как у бабушки. Мы завтракаем в тишине. Папа не любит телевизор и мне он не очень нравится, там столько звуков, что можно ими подавиться и даже умереть.
– Все будет хорошо! – говорит Папа и прижимает меня к себе. Я слышу, как бьется его сердце, оно стучит быстро, быстро, будто боится куда-то опоздать.
– А разве сейчас плохо? – я залпом допиваю молоко и закусываю сливочность, образовавшуюся во рту, сладким печеньем.
– Да нет, с чего ты взял? – как-то неуверенно говорит Папа. Его вилка ударилась о пустоту тарелки, а значит, мы закончили завтрак. Но будет еще лучше! – почти кричит Папа, рывком выдергивает меня из-за стола, и я взлетаю в воздух как воланчик в бадминтоне. Мы так летаем не в первый раз, и мне совсем не страшно упасть.
Я чувствую себя огромным эскимо на палочке. Мне нравится есть его, когда наступает лето. Но сейчас лето наступило у нас в квартире: я одет и стою в коридоре в ожидании Мамы. Мама всегда сначала собирается сама долго и шумно, потом быстро одевает меня, а потом мы должны выйти. Но чаще всего этого не происходит, она что-то забывает надеть или накрасить. И снова с криками бегает взад и вперед, пока я жду ее, готовый к выходу и таю, как эскимо на палочке. Стоять нет больше сил, и я скатываюсь по стенке, занимая удобную сидячую позу. Скрипнула дверь, тяжелые шаги, и я чувствую приближение Папы.
– Почему Сашка одетый сидит в коридоре? Ты не понимаешь, что ребенку жарко? – от звука папиного голоса я подпрыгиваю и больно ударяюсь о ручку двери.
– Гулять! – запах маминых духов резко бьет в нос и хочется чихнуть.
– Зачем ты так разоделась на прогулку? Розовое платье, белые сапоги, еще и искусственный цветок в волосы запихала. Лена, это вульгарно! – папин голос становится спокойнее.
– Это модный look, так выглядят все прогрессивные девушки, которые следят за модой! – терпеливо объясняет ему Мамв, потом берет меня за руку, и мы пытаемся выйти. Но в воздухе происходит какое-то движение, и вот я уже упираюсь лбом в папин свитер. Он стоит на пороге и не пускает Маму к двери.
– Лена, если ты посмеешь оттащить ребенка к этому тибетскому гуру, я выключу тебе кабельное и отправлю работать! – голос Папы становится устрашающим.
– Я же сказала, что мы идем гулять. Чего непонятного? – Мама резко дергает меня за руку, и я вылетаю за ней следом на лестничную площадку. И пока мы бежим к лифту, сзади доносится разъяренный крик Папы: «Если я узнаю, что ты туда ходила – выкину все твои шмотки нафиг, и косметику и туфли!». В этот момент двери лифта закрываются, и мы уезжаем вниз от папиного голоса. Единственное, что меня радует, он ничего не сказал про мои игрушки. Надеюсь, их он не выкинет.
Колеса троллейбуса шелестят как крылья большой птицы. Я сижу рядом с мамой, вокруг пахнет людьми и бензином. Мне нравится ездить на троллейбусе, качает из стороны в сторону и можно придумать, что ты пират и уплываешь на своем корабле в поисках сокровищ. А птица с огромными крыльями летит над тобой и не может догнать, ведь ты не просто пират, а заколдованный. Мама разговаривает по телефону с подружкой, а я продолжаю путешествовать по морям, раскачиваясь в такт своему кораблю.
– Анька, ну за что мне это? Я все время думала, что будет ребенок – как в журнале, сладенький такой – чтобы одевать, обувать, фотаться с ним. А тут эти очки, операции и все равно – патология! Я его руку отпустить не могу – вдруг что? А уж про все мои фантазии, типа детский модельный дом, можно забыть, он и подиума не увидит, не то что… – когда Папы нет рядом, Мама забывает, что при мне нельзя говорить об этой патологии. Я уже много знаю о своей болезни и, правда, очень хочу вылечиться и стать моделью, как мечтает Мама, вот только пока не знаю как.
Троллейбус притормаживает, и Мама выхватывает меня из пиратских фантазий и тащит к выходу. Я вцепляюсь в ее руку со всей силы, боясь нечаянно сорваться и остаться в этой душной тьме навсегда. Наконец мы оказываемся на свежем воздухе, и Мама шипит на меня, пытаясь вынуть свою руку из моих пальцев.
– Ну что ты вцепился как ненормальный – теперь у меня синяки будут! – злится Мама. Огромная птица улетает, шурша своими крыльями. Становится холодно и непривычно тихо. Я прижимаюсь к Маме, но она все еще злится, поэтому берет меня не за руку, а за капюшон куртки, и мы продолжаем идти.
– Я вижу перед собой зеленый магазин, за ним проезд и дальше детская площадка, – говорит Мама в трубку и останавливается. Я поскальзываюсь и, не сумев удержаться, падаю на нее.
– Господи, какой ты неуклюжий! – это она мне. – За магазином в арку третья дверь – поняла, скоро будем, – а это снова в трубку.
Пахнет какими-то травами и дымом, чужой мужчина что-то бормочет мне в самое ухо, но я не могу разобрать что. Сначала я заплакал, когда чужие руки стали снимать с меня одежду и втыкать в спину болючие иглы, но Мама сказала, что так надо и после этого я смогу нормально видеть. Когда она ушла, я улучил момент и спросил у человека, который шептал мне непонятные слова:
– Доктор, а я, правда, смогу видеть?
– Конечно, сможешь, только надо очень захотеть, – ответил мне чужой мужской голос.
– А как это случится? И когда? – я очень надеялся, что доктор скажет сейчас или скоро, а не как те люди в больнице: «Это сложная патология. И шансов никаких!»
– Скоро – через час, или через день или через месяц. Сначала будет яркая вспышка, а потом ты откроешь глаза и уже сможешь отлично видеть. Главное в это верить!
– А вспышка может случиться, когда мы от вас выйдем?
– Может, но это редко. А сейчас сиди и не вертись, надо дочитать волшебные мантры. И он продолжил бормотать непонятные слова над моей головой, а я с трудом сдерживался, чтобы не выскочить на улицу и увидеть наконец-то это вспышку, после которой я смогу видеть.
Когда все закончилось, и Доктор вывел меня за руку к Маме, он сказал ей то же самое про волшебную вспышку, но уточнил, что нужно время и вера. Я верил, что как только мы выйдем на улицу, вспышка непременно случится. Мама оказалась довольна и даже поцеловала меня и назвала «Сынок», что с ней случалось крайне редко.
Когда мы вышли на улицу, я с силой закрыл глаза, напрягся так, что даже заболела голова. Но вспышки все не было. И тогда я решил поступить по-другому. Доктор сказал, что нужно поверить, а потом будет волшебная вспышка. Я закрыл глаза и поднял голову в ту сторону, где предположительно была Мама. Открыв глаза, я ничего не увидел, но начал верить.
– Мама, вспышка, вспышка! – закричал я и даже немного подпрыгнул.
– Не может быть. Так быстро! – она недоверчиво отпустила мою руку.
– Я вижу, вижу – у тебя белые сапоги и розовое платье, а вот зеленый магазин, там дальше проезд и площадка. Смотри, я могу сам пойти на площадку! – перед глазами было все так же темно, но я понял, что главное верить, и побежал в ту сторону, где, как мне казалось, была площадка, ни на секунду не переставая верить, что скоро случится вспышка. Совсем рядом взвизгнули тормоза, и что-то тяжелое подкинуло меня в воздух, и случилась вспышка – такая яркая, такая теплая, что я зажмурился из-за всех сил, чтобы этот свет не выжег мне глаза. Когда я снова смог их открыть, я уже видел. Зеленый магазин с красной светящейся вывеской, детская площадка с потрясающей красоты горками и домиками, большая черная машина, из которой смешно выскочил маленький, толстый дядька с белым, как мел, лицом, молодая девушка в коротком розовом платье склонялась над маленьким мальчиком, неподвижно лежащим на асфальте. А я все это видел и был бесконечно счастлив.
ДЕТИ
Особенно хорошо спится под утро, но кому какое дело, если твой ребенок фланирует вокруг тебя по кровати и требует завтрака и внимания. Стараясь закрыться руками от навязчивых приставаний, я только ухудшаю свое положение: второй детеныш приходит на помощь первому, и вот они уже вдвоем атакуют свою сонную маму. Я переворачиваюсь на живот, подставляя удивленным нападающим спину и одновременно чувствуя себя великолепным стратегом. Но секундное замешательство в глазах шалунов сменяется огнем борьбы, и вот уже два негодника восседают у меня на спине, и Машка, которая заняла место в первом ряду, недовольно прихватывает меня за волосы. Волосы – моя ахиллесова пята, в тот же миг одеяло вместе с оккупантами летит в сторону, а я, разъяренная, выпрыгиваю из кровати на холодный пол и тут же пулей заскакиваю обратно на кровать, подбирая под себя обмороженные пятки.
– Кожаный мяч! – мат, адаптированный для детей, как говаривал мой первый муж. Бесценен именно в таких случаях, когда хочется включить портовую путану, которой подсунули фальшивые купюры, но надо помнить, что рядом дети – и вуаля:
– Кожаный мяч, ядрена кочерыжка, какого дед мороза вам не спится, дети мои? – оскорблено верещу я, плавно осознавая себя частью действительности, в которой ледяной пол и прерванный сон являются нормой жизни.
Две пары невинных глаз глядят на меня из-под одеяла, ответа нет. Априори все поймешь сама, если не дура, а если дура, то так тебе и пусть. Я не дура, поэтому, не задавая больше риторических вопросов, надеваю теплые носки и халат и нехотя тащусь на кухню в поисках завтрака. Завтрака, как и ожидалось, там нет, зато есть двое старших, а потому более воспитанных детей. Те же глаза, тот же укор во взгляде.
– Где еда? – как бы вопрошают малолетние чудовища.
– Вот и мне интересно, где? – невинно парирую я, но при этом все же лезу на верхнюю полку за чудесными геркулесовыми хлопьями, которые сегодня исполнят роль завтрака для всей нашей многочисленной семьи.
Судя по шевелению в дальней комнате, остальные члены святого семейства тоже проснулись и скоро нанесут нам визит. Я быстро достаю огромную алюминиевую кастрюлю, которая вот уже много лет ассоциируется у меня с советским детсадовским прошлым. Газ, кастрюля, пачка хлопьев, вода, соль сахар по вкусу, а дальше 10 минут позора – и мы на даче, как любил повторять мой второй муж, когда случалось заниматься каким-нибудь недостойным делом. Например, гулять с моими детьми, то ли для него их было слишком много, то ли он в принципе не любил детей как класс, я так этого и не поняла. Просто однажды, выйдя с ними на очередную прогулку, он так и не вернулся в наше семейное гнездышко. А я с соседями, тогда они еще были добры к нам, до вечера бегала по всем дворам в радиусе километра от дома и искала напуганных малышей. Хвала небу, никто не потерялся, замерзшие, усталые, напуганные, со слезами, беспомощно стоящими в их ясных глазах, все были водворены в нашу тесную кухоньку и накормлены горячим мясным рагу.
После этого я завязала с мужьями, и с мужчинами в принципе. Мои крошки единодушно меня в этом поддержали, и больше ни одна особь мужского пола не переступала порог нашей квартиры. Их доверие, любовь, дружба сполна заменили мне все мужские ласки, которые раньше я так переоценивала. Мы всегда были вместе – готовили, убирали, гуляли и даже спали иногда. Когда я забывала закрыть дверь своей «взрослой» комнаты, как сегодня. Когда я видела счастье, которым озаряются их глаза при виде меня, я понимала, что ни один мужчина не сможет так оценить моей заботы и все больше утверждалась в правильности сделанного выбора. Вот и сейчас все собрались вокруг меня, визжат, радуются, малыши лепечут что-то нечленораздельное и умильно тыкаются мне в ноги. Из дальней комнаты, семеня на толстых, коротких ножках появляется Семен, он самый старший из моих детишек, поэтому первая порция каши для него. Потом Машенька и Леся, они погодки, обе девочки дивной, какой-то инопланетной красоты. Я улыбаюсь им, шепчу нежности, и каждый принимает это на свой счет и буквально светится от удовольствия. Отрывистый как угроза звонок в дверь, прервал нашу утреннюю идиллию. Я нехотя поплелась открывать, заранее чувствуя, что ничего хорошего это не принесет. Сначала глазок: правильно, соседи, лица озлобленные, губы кривятся как хвост гадюки. Может, сделать вид, что не услышала звонка? Тихонько отступаю внутрь квартиры, но мерзкий голосок за дверью меняет мои планы.
– Лилька, открывай, мы знаем, что ты дома! – это Анна Александровна, ветеран подъездных войн и по совместительству еще и председатель домоуправления. Придется открывать. Проворачиваю ключ в замке, нехотя тяну дверь на себя. Волна ненависти сшибает меня с ног, эти сумасшедшие врываются в мою квартиру. А впереди всего потока оказывается грузный, оплывший нездоровой желтизной, мужик в милицейском кителе. Как же я его раньше не заметила?
– Гражданка Иванова Лилия Степановна, на вас поступила жалоба от соседей, о содержании недопустимого количества собак в городской квартире!
– Это же надо додуматься – 12 шавок запихать в крошечную двушку! Ненормальная какая-то! – вторил ему возмущенный соседский хор.
/ Санкт-Петербург /