|
Одиноким,
бесформенным
нервом,
воплощенный
в бугристый металл,
словно
ангел –
меж
небом и небом –
сиротливый
осколок летал.
1
На земле меняется индекс цен.
На рубле рисуется мой портрет.
Сиротливый снайпер глядит в прицел,
как сановный пращур глядел в лорнет.
И пока ты стирала со щек глаза,
и пока я маялся горящим горлом,
под свинцовым ливнем легла лоза,
подавился бюст пионерским горном.
Обреченно влюбляясь в изгиб моста,
словно пуля, плененная сердцем голубя,
я стремился вниз. И была пуста
траектория смерти, как поле голое.
Я три дня и три ночи совсем не спал.
Я летал, пережаренный, как в аду.
Ты прости, если я в тебя не попал.
Ты прости, если я еще попаду.
2
Отделенный от пустого тела,
как младенец в сморщенной горсти,
в яслях неба, слепо, неумело
черный ангел надо мной гостит.
Это я, рожденный от металла,
словно рубль от медного гроша.
Это надо мной моя витала
черная осколочья душа.
Это я, как на арене цирка,
одинокий, голый, как в раю,
вертикально тощий, словно циркуль,
на горящей площади стою.
Это я среди безумной сечи,
легкий, как оголодавший мим,
улетаю, чтобы пересечься
со свистящим ангелом моим.
Это мне, забившемуся в щели,
не дано понять в сплошном огне –
то ли это я уже у цели,
то ли это он уже во мне.
3
И было:
свалившееся за клеть,
как не остывшая стеклотара,
солнце,
и Днестр,
похожий на плеть,
уже изогнутую для удара,
и отдаленный лягушечий плеск,
и тишина, как зрачок абрикоса,
стрекот цикад и внезапная плешь
остывающего покоса,
к стихосложенью бессмысленный дар,
обреченный, словно визит к аптекарю,
и выстрел – будто захлопнули портсигар
так, что потом прикуривать некому.
4
Я встал меж ними, где дышали
воронки струпьями огня.
И с двух сторон они решали,
кому из них убить меня.
Но не решили. Солнце село,
изнанку леса показав.
Я спутал логику прицела,
задачу передоказав.
И снайперы, сверкнув затвором,
лишь птиц спугнули с черных крон.
А я себе казался вором,
укравшим пищу у ворон.
5
Победа – это первый теплый снег,
укрывший поле, где бродили волки,
сквозняк развалин, гильзы от двустволки,
пустой башмак и истеричный смех
у зеркала.
И зеркала осколки,
осколки смеха прячущие в снег.
6
О, Господи, они тебе нужны?
Зачем тебе такая маета?
Они еще, случается, нежны,
зато все лучше бьют от живота,
переступая трепетную грань
за горсть железа и железный стих.
Ну что тебе от неразумных сих,
стреляющих и гибнущих от ран?
Предательство оплачено сполна.
Иуде не осилить эти суммы.
Они разумны, Господи!
Разумны!
И в этом суть.
И в этом их вина.
7
Уже однажды пересечена
грань, за которой больше нет запрета,
и страха нет. Все выбрано до дна.
И лишь ночами так болит вина,
что все плывет. Одна вина конкретна.
Одна вина конкретна. И война
конкретна, как конкретны пятна крови
и небом продырявленные кровли.
Сквозь них пока не хлынула вода,
но виден Марс в своей нелепой роли
Рождественской звезды.
Покуда цел
несчастный снайпер и тасует лица,
он взят уже другими на прицел.
Меж снайпером и целью нет границы
в стране, где выстрел – средство, а не цель.
И цели нет. Она нам только снится,
как кочка в застывающем болоте,
как перед смертью – высохший женьшень.
Стрелок освобождается от плоти.
Планета, как осколок на излете,
нащупывает в вечности мишень.
8
Паденье – тоже форма бытия.
Когда стрелок летит в провал пролета
бездонного двора на снег белья,
на бабочку фонарного огня, –
не отличить паденья от полета.
Не отличить полета от паденья
в пыль облака, в пожухлую траву.
Мы выживем, как выживают тени,
на время уходящие за стены.
Я падаю. И значит я живу.
Мы падаем. И, значит, мы живем.
Как ласточки, не сеем и не жнем.
И, как с крючка сорвавшаяся рыба,
как в водоем, уходим в окоем.
Что наша жизнь? –
мгновенье после взрыва.
9
Расщеплен, как адамова плоть,
как единый язык в Вавилоне,
этот мир. И как пробковый плот,
я отпущен в свободный полет
с неушедшего от погони
корабля.
И над водами мчась,
уподобившись снегу и граду,
понимаю, что я в этот час –
часть ковчега, воздушная часть,
не приставшая к Арарату.
Я смотрю с опустевших небес,
как, цепляясь за землю, за племя,
за огонь перезрелых невест,
за межи, за отравленный лес,
за ненужное, жалкое время,
за случайность кукушечьих лет,
ослепленно, как ратник во
гневе,
вы бредете по пояс в золе.
Я – один.
Ваши корни – в земле.
А мои – в небе.
|