Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2018
|
ЛАТИНСКИЙ
КВАРТАЛ |
Выпуск 82 |
«Прост как правда»
М. Горький
1. ДНЕВНИК
Такой-то год. 1 апреля. В Парафиевке на улице появляется на свет Нивкин, отцом которого был сезонный рабочий, а матерью – консьержка, по фамилии Навуходоносор, рабочий приходился к тому же ей родственником. Ребенок осмотрен местным викарием.
Далее. Нивкин находится в городе у своего дяди по отцу, который взял на себя первоначальное обучение Нивкина.
В следующем году Нивкин возвращается в семейное лоно и продолжает воспитываться с приставленным к нему наставником.
5 декабря. Нивкин сочиняет первое стихотворение. Несколько лет подряд ревностно сочинительствует.
17 мая. В местной церкви, декламирует публично свое сочинение социального характера:
Сносил дедовские ботинки,
И нижнее стерлось белье,
Хожу обнаженный, в косынке
Скрывая хозяйство свое.
Люблю я отвагу-бродягу,
Как средство от всех неудач,
Кусочек буржуйского блага –
В промежность на счастье заначь.
Есть в этом бесстыдное что-то:
Останется красным торча,
И синий колпак звездочета
И белый венок трубача.
29 октября. Нивкин заключается в отделение милиции за демонстрацию своих сочинений в доме свиданий, якобы оскорбивших слух занятых в этой индустрии.
13 ноября. Его выпускают на свободу (продолжительность первого заключения – пятнадцать суток).
Следующий год. Май. Донесение уголовного инспектора: «Я бы настоятельно советовал гражданке К., работнице книжной лавки, не вдаваясь при том в подробные объяснения, отказывать Нивкину, если тот потребует у нее места и времени для чтения своих сочинений».
16 октября. Донесение уголовного инспектора: «Вскоре мы снова услышим об ужасных проделках поэта и сочинителя Нивкина, который всячески старался вскочить на сцену местной оперы и что-нибудь прочесть».
Через некоторое время. 3 апреля (Святая Пасха). В девять часов утра в центре столицы Нивкин, одетый в голубой сюртук, в пенсне, с бутылкой пива за поясом и с тростью в руке, встречает подругу детства в кроличьей шапке, уборщицу тридцати шести лет от роду. Женщину звали мадам Анна. Она согласилась сесть в фиакр вместе с Нивкиным, который привез их в пивнушку. Там, принудив женщину аккомпанировать ему игрой на бубне, Нивкин декламировал сложносочиненное:
Вообще-то, я с Пушкиным Сашей знаком:
Я даже его угощал пирожком.
Он только взглянул на меня сгоряча,
Потом отшатнулся…
При этом неоднократно огорошивал ее оплеухами. Затем он предложил Анне исповедоваться и, принеся алкоголь, заперся с ней в женской комнате на два оборота. Однако же мадам удалось выпрыгнуть в окно. Оглашая предместье громкими стенаниями, она отправилась к участковому, где и подала крайне преинтересную жалобу.
7 апреля. Анна отказалась от своей жалобы в обмен на компенсацию в размере 24 гривны.
12–30 апреля. Заключение Нивкина в милицейском участке (продолжительностью 18 дней).
30 апреля. Несмотря на отказ Анны от своих претензий, дежурный инспектор, выполняя приказ уголовного суда, забирает Нивкина из милицейского изолятора с тем, чтобы поместить его в городскую темницу.
10 июня. Темничный экзекутор допрашивает Нивкина с пристрастием, однако местный верховный суд ратифицирует помилование, так что Нивкину присуждается лишь штраф в 100 гривень.
Несколько лет спустя. Август–декабрь. Нивкин вместе со своей женой и свояченицей находится в городе и получает звание и должность: его назначают главным редактором литературного журнала «Из кустов».
15 января. Нивкин приглашает в журнал некоего местного художника и ломает перед ним комедию с целью получения его рисунков для журнала.
Середина июля. Нивкин вместе с художником сообщает об отъезде из города навсегда с целью изыскания денежных средств.
27 июня. Столица. В 10 часов утра Нивкин, человек с красным лицом, одетый в белый фрак на голубой подкладке, жилет и розовые панталоны, в папахе, с бутылкой пива и тростью, вместе с художником поднимается на третий этаж жилого дома, где их не ждали… Действия: активный перформанс, поэтические мизансцены на виду у жильцов, прочие удовольствия, не уточненные в протоколе. Употребление жигулевского пива с водкой и сушеным толстолобиком, предложенным Нивкиным.
30 июня. Жалобы жильцов дома начальнику милиции. «Мучаемся в течение нескольких дней резями в желудках»; они считают себя отравленными упомянутыми яствами.
11 июля. Обыск на квартире Нивкина. Обвиняемые скрылись оттуда за несколько дней до этого.
3 сентября. Решение областного головы: «Поэт Нивкин и его приятель художник, вызванные в суд по обвинению в отравлении жильцов, на суд не явились и осуждены заочно». Нивкина и художника приговорили к публичному покаянию перед лицом горожан; затем их должны были отвести на Лысую гору «с тем, чтобы на эшафоте отрубить упомянутому Нивкину голову, а упомянутого художника вздернуть на виселице, затем их тела будут сожжены, а прах развеян по ветру».
12 сентября. Чучела Нивкина и художника подвергнуты казни и сожжены на Лысой горе.
27 октября. Нивкин в городе.
8 декабря. По приказу владельца журнала «Из кустов», некоего татарина, Нивкин с художником уволены. Увольнение произведено главным образом, из-за настоятельных просьб тещи Нивкина, которая утверждала, что Нивкин называл татарина «свиным рылом».
Следующий год. В ночь с 30 апреля на 1 мая Нивкин с художником бегут из города, захватив с собой неформалку, писательницу Паулину. Бегству помогает мадам Анна. В течение всего этого года Нивкин находится в Парафиевке: он должен соблюдать крайнюю осторожность, ибо над ним постоянно висит угроза ареста.
Август-декабрь. Под именем Владимира Маяковского, Нивкин успешно гастролирует по стране.
17 января. Некий обнаружившийся отец мадам Анны, которая работала в журнале уборщицей, с громкими криками требует вернуть ему дочь и стреляет Нивкину в ухо из хлопушки, но промахивается.
13 февраля. Народный комиссар арестовывает оглушенного Нивкина. Его помещают в камеру предварительного заключения. (Очевидно, этот арест был произведен по настоянию тещи Нивкина, в связи с называнием оным владельца литературного журнала «свинячьей харей».)
Через год. 3 января. Смерть дяди Нивкина от пьянства.
27 мая. Татарин разрешает подать кассационную жалобу на постановление об его аресте.
20 июня. Нивкин сопровождаемый государственным исполнителем пребывает в зал судебных разбирательств, в качестве его защитника выступает его приятель, художник; суд кассирует решение суда.
18 июня. Нивкин пребывает в городе, промышляет чтением своих стихотворений на церковных руинах XI века.
26 августа. Общественный инспектор с помощью тещи Нивкина берет его под стражу прямо во время чтения.
7 сентября. Нивкин пребывает в темнице. В течение первых трех месяцев нового заключения он страдает от строгих порядков, что в конце концов влечет за собой маниакальный психоз, связанный с муками сочинительства:
Тюрьма – мой дом.
Тесно мне в нем, –
Но уютно, тепло, хорошо!
И не жарко в жару,
И светло поутру,
И свежо, если дождик прошел.
Но приходит пора –
Уж несут со двора,
Мои косточки в мягкой пыли…
Январь следующего года. Тюремный режим несколько смягчается: Нивкину разрешают пользоваться туалетной бумагой, два раза в неделю. На ней, каловым камнем, он ведет галантную переписку с уборщицей мадам Анной, подругой его детства.
Следующий год. 13 мая. Его кухарка умирает от злоупотребления анисовой водкой.
13 июля. Мадам Нивкина впервые получает разрешение навестить в застенках своего мужа.
Октябрь. Посещения мадам Нивкиной прерываются из-за свирепых приступов веселья со стороны ее супруга при виде собственной жены. Для того чтобы избавить мужа от своего присутствия мадам Нивкина уходит в запой.
В наступившем году Нивкин завершает работу над рулоном бумаги, содержащим «Неистовые испражнения» и «Диалог между мной и тобой».
25 января. В квартире Нивкина опять умирает от алкоголя некая дама, исполнявшая обязанности кухарки.
29 февраля. Нивкина переводят на поселение. Он начинает работу над книгой «Голое днище», которую он завершает в течение 37 дней. Манускрипт представляет собой рулон туалетной бумаги длиной около 20 метров.
Через год. 7 марта. Завершив очередную рукопись, Нивкин составляет «Семантический каталог» своих трудов.
2 июля. Ивкин кричит из-за забора, будто бы в застенках убивают его таланты, при этом бешено хохочет, призывая толпу прийти ему на помощь.
4 июля. Вследствие такой скандальной выходки Нивкина переводят во внутреннюю темницу, запретив при переезде захватить с собой наиболее важные рулоны.
2 апреля. Нивкин выходит на свободу (продолжительность заключения 9 месяцев).
3 апреля. Мадам Нивкина находится в запое и отказывается принять своего мужа.
17 мая. Нивкин, поддерживающий дружеские отношения с художником, рассчитывает через его обаяние облегчить себе доступ в гардеробную театра для декламирования свежих сочинений.
14 июля. Нивкин перебирается в гардеробную и орудует там с апреля по август, эксцентрично демонстрируя посетителям свои экспромты:
Утром сосиску закутавший в пленку,
Тут в гардеробной оставил дубленку.
И со двора его в залу зазвал
Интеллигентом сразу назвал.
Булку ему в молоко накрошил
Знание-силу на лоб положил.
Но гардеробщик на всех разозлился,
И в нашем доме с тех пор поселился!
…Июль. В письме к художнику Нивкин предлагает соорудить себе надгробие как прародителю особого сорта поэзии.
Через несколько лет. 6 марта. Нивкин, который с конца прошлого века состоял в литературном объединение «Рот – зеница ока», назначается в нем комиссаром по организации банкетов.
13 апреля. Нивкина назначают присяжным комитета «Литературный тамада», после чего комитет начинает испытывать значительные финансовые трудности. Вот что Нивкин, к примеру, периодически кричал в окно своего кабинета: «Сокращайте, урезайте, отдавайте под заклад, продавайте, делайте адские, дьявольские усилия, но пришлите денег, которые мне необходимо иметь немедленно, иначе я окажусь в крайне бедственном положении!»
5 декабря. По приказу уголовного департамента милиции Нивкин арестован с поличным в доме №871; его обвиняют в проведении психотренинга с распитием пепси-колы с водкой в ночное время и препровождают в тюрьму.
23 марта. «Нивкин, возраст – не определен, рост – 5 футов, 2 дюйма и 1 линия, нос серый, рот маленький, подбородок круглый, волосы крашенные, лицо овальной формы, лоб выпуклый, глаза мелкие».
27 марта. Нивкина по душевной болезни переводят в лазарет. Его выпускают на свободу.
13 октября. Нивкин покидает свое жилище и вместе с мадам Анной переезжает на Лесной массив, где устраивает свои дела. Однако, оставшись безо всяких средств к существованию, вынужден расстаться с оной до лучших времен. Нивкин находит себе пристанище у одного из своих бывших работодателей, искусствоведа Якова.
Февраль, следующего года. По науськиванию мадам Анны Нивкин принимает участие в скоморошьих представлениях в центре современного искусства, зарабатывая 400 гривень в день. Он живет на каком-то чердаке вместе с бомжами.
13 февраля. Нивкин пишет следующее: «Я кормлю и воспитываю себя, что, по сути дела, является лишь расплатой за труды, которые взял на себя я несчастный, ведь я, несмотря на ужасную погоду, каждый день выбегаю читать свои сочинения… Поистине, я настоящий ангел, ниспосланный самому себе небом».
3 января. Нивкин без одежды, без жалкого гроша в кармане вынужден лечь в психиатрическую больницу.
6 марта. Обыск в палате Нивкина, в результате которого найдено его сочинение в рулоне «Медовый вожак»:
Когда надевши сандалии
Несет меня пьяного в дым
Вы верно тогда сказали:
«Ты снова непобедим!»
Мы все, без закуски страдали
Без отдыха и без сна,
С бумажки поэмы читали
Глядела нам в рот страна.
Пускай прошла миллионоустая
Молва, что я погиб, –
На месте, где пал я челюстью,
Под глазом пошли круги!
Я так заорал, что миру
Под хвост забилась вожжа,
Я был творцов бригадиром,
Пронизанный славой вожак.
Утром рубашку сменим
Не оттого ль крепки,
Сандалии на ноги наденем
И зашнуруем шнурки.
За гаражами, за бурьянными
Где славный поэт шумит,
Мы вместо еды закуривали,
И нас продолжение манит.
Челюсть! И след! И в дым его!
И под глазищем кругляк,
Гляжу на вид горделивого,
Гляжу. Гляжу на себя!
На доблестного, сорванецкого…
Пошедшего бриться вдруг.
На крылечке больницы
Нашел я себе подруг.
И есть уже чем согреться:
«Спокойствие мужики!»
Душ человеческих слесарь
Смотрю я из-под руки.
Сквозь мглу и сиянье грозное,
«Спокойствие мужики!»
Судеб людских колхозник,
Пышу здоровьем таки!
5 апреля. Нивкина заключают сначала под стражу, а впоследствии переводят опять в психушку.
Со следующего года в клинике для душевнобольных начинает действовать капустник, постоянным участником которого становится Нивкин, благодаря доброжелательности сестры-хозяйки, подружившейся с ним.
30 января. Нивкин пишет завещание, первые три параграфа которого составляют щедрые распоряжения в пользу художника и мадам Анны.
2 августа. Главный врач клиники пишет донесение в «Красный крест». Он, в частности, говорит об опасности присутствия Нивкина в клинике, требуя перевода последнего в какое-то другое место. Внимание представителя обращается на скандальный характер его выступлений в капустнике, поскольку он декламирует еще и в раздевалке в голом виде свои сочинения.
18 октября. Дежурный терапевт клиники получает приказ представителя «Красного креста и красного полумесяца», требующий усилить надзор над Нивкиным, «страдающим опасной формой безумия».
Посетив больного поэта Нивкина, едва утолившего жажду и без единого стона, местный викарий констатирует смерть.
2. ПОЧТИ НОВЫЙ ДНЕВНИК
Поэт Нивкин среди других литераторов кажется нам всех ближе. Это ощущение, возможно, возникло после рассказов некоего художника, которому довелось близко общаться с Нивкиным. Так или иначе, это мнение разделяют литературоведы, изучавшие творчество поэта в естественных местах и библиотеках.
Однажды, путешествуя по городу и пробираясь по грязным улочкам из продуктового магазина, наш коллега искусствовед Яков и писательница Паулина вдруг увидели невдалеке через маленькую лужу внимательно следящего за ними поэта Нивкина. Цитирую: «К счастью в авоське у нас оказались выпивка и продукты. Надеясь на чудо, мы двинулись навстречу и мигом переметнулись через лужу. Нивкин (тогда он был еще молодым) не уходил. Взяв в руки содержимое авоськи, мы начали потихоньку продвигаться навстречу. Нивкин не испугался, а спокойно, с достоинством, ждал нашего приближения. Я протянул ему бутылку. В ответ Нивкин испытывающе посмотрел мне в глаза, потом взял мою руку и стал разгибать сомкнутые вокруг бутылки пальцы. Один за другим он разогнул мои пальцы, взял бутылку и принялся выливать ее содержимое себе в рот. Жидкость в бутылке казалась очень чистой… и от нее приятно пахло спиртом. Но, самое интересное, он совершенно не обращал внимания на нас и как истинный поэт продолжал заниматься своим делом. Выпив одну бутылку, Нивкин спокойно взял у меня еще одну и ушел восвояси. Мы зачарованно пялились ему вслед, не переставая щелкать фотоаппаратом». Еще бы, раньше поэта Нивкина встречали всюду, а теперь локации его выступлений ограничены небольшими участками очагов культуры центральной части города. По словам доктора Морковного, исполнительного директора литературной организации «Poetomutant», поэт Нивкин является самым значительным из всех местных литераторов. Он (Морковный) говорит в частности следующее: «Есть разные подходы к определению таланта у писателей, и литературоведы разработали различные тесты для оценки их уровня. Но пару лет назад многие исследователи, работавшие в этом направлении, пришли к следующему выводу: если талант определять, как способность сочинять и декламировать поэзию, то Нивкину в этом смысле нет равных в нашем городе». Поэты из литературного объединения «Рот – зеница ока» нетерпеливы, и у их оппонентов, по мнению Морковного, не слишком мотивированное поведение при чтении своей поэзии. Но Нивкин склонен выявлять проблематику, ставить цель и творчески работать над ее разрешением или для достижения цели. Поэт Нивкин обладает разнообразными литературными навыками и знаниями, которые передает слушателю. Например, он ловко использует пепси-колу с водкой во время поэтических вечеров, потом еще запоминает места, где в разное время года проходили эти вечера. А к возрасту 40 лет Нивкин еще умел различать на вид и идентифицировать присутствующих. Городской журналист Влад Тотко, основатель фонда спасения литературы (Literatura SOS) отмечает: «Нивкин достаточно умен, чтобы подражательствовать. Один Нивкин догадался использовать оставленные историей литературные опусы в качестве обогащения своего слога. Он взбирался на сцену, гримасничая, пытаясь запугивать при этом публику. Увы, добыть славы таким способом ему не удалось. Но это и не так уж важно. Зато при помощи того же самого действия, Нивкин успешно выуживал стаканчики с вином у разносящих». Перед выступлением Нивкин обычно выглядит ниже ростом и более крепко сложён, тогда как после, более высок и худосочен. Во время декламирования щетина на его лице кажется светлее, а лицо голее, шире, уши – меньше, губы способны сильно вытягиваться, особенно нижняя, борода и усы кажутся желтого цвета.
Справка: Поэт Нивкин – колоритная особа в нашей литературе. И телосложением тоже. Он имеет массивную, сильно развитую мускулатуру. Волосяной покров редкий, красновато-коричневый, с длинными волосами на затылке. Голова крупная, с широким лицом, высоким лбом и заметно выступающим носом. Могут иметься усы и борода. Он живет уединенно и вообще не передвигается на большие расстояния, сожительствует с кем попало. После выступления Нивкин сравнительно молчалив. Издает только ряд звуков, не напоминающих связную речь: писк, икание и хрюканье. Наиболее известен так называемый долгий крик «long call», которым знаменит уверенный в себе и своем творческом порыве поэт.
3. ИЗДАТЕЛЬ
Крестьянский поэт и писатель Нивкин, потомок Навуходоносора второго из Парафиевки написал замечательное стихотворение:
«Вижу хлеба буханку,
В далеком немецком краю,
Мое тело рукою ее возьмет!
А теперь. Я устрою могучую пьянку,
и меня далеко занесет!»
Некий татарин, издатель литературного журнала «Из кустов» велел привести поэта к себе и сказал ему: «Как ты, неуч, можешь устроить за буханку хлеба могучую пьянку? Кроме того, это стихотворение теперь принадлежит мне, и я не позволю никому считать, что это не так!»
Нивкин сказал ему: «Ваша проницательность смогла дать вам власть, а мой талант отдал меня в ваши руки. Ваша проницательность, очевидно, более эффективна, чем мой талант».
Издатель рассмеялся и назначил Нивкина главным редактором.
4. ПЕТИЦИЯ ПОЭТА НИВКИНА
Его руки и ноги были в кандалах, его лицо было искажено от боли, и это на виду у всех. Мне невыносима мысль, что таким образом они публично стегали художника по чреслам. Я даже слышал, что его могут казнить – но вы можете помочь мне спасти его!
Меня называют – отец родной. Я – Нивкин, поэт! В прошлом году художника приговорили к казни – 100 ударов ногой, за «эстетическое оскорбление общественности». Его преступление заключается в том, что он вымазал краской свое интимное место публично. Художник – миролюбивый человек и любящий отец, оценившие это и я очень скучаем по нему и опасаемся за его здоровье.
Сейчас поклонники его таланта могут помочь нам освободить мэтра от побоев. Через несколько часов я и доктор Морковный, отправимся с визитом в «Красный крест и красный полумесяц», и если мы используем имеющееся у нас влияние и выступим в защиту художника, то можем побудить власти пересмотреть свое решение, влияющее на здоровье художника.
Я лично попросил о помощи городских первосвященников и книжников. Но одного моего голоса недостаточно. Поэтому прошу вас (поклонники и поклонницы) поддержать мою просьбу, чтобы я отправился в департамент с массовым призывом от людей со вкусом и убедил освободить художника. Пожалуйста, поддержите меня и расскажите о петиции всем, кого вы знаете.
Несколько лет назад наш художник представил на выставке картину «Всемирная соска». В ней он гневно и реалистично отобразил мировую ипотеку и ее подлую религию, показал социальные и политические проблемы. Но суд обвинил его в «моральном оскоплении» – преступлении, которое жестоко карается. Наказание художника касается не только его: публичная порка – это предупреждение для всех деятелей культуры, кто хочет выражать свои мысли подобным образом привселюдно.
Мы встретились с художником 15 лет назад, а подружились два года спустя, тогда я уже ждал его первое гениальное психополотно. Когда в 2008 году у художника начались проблемы с алкоголем, он приказал мне покинуть мастерскую: и я поехал туда, затем сюда и наконец прибыл обратно в мастерскую, где мне и моим духовным переживаниям представилось убежище. Но мы не можем теперь просто сидеть здесь и обедать – мы хотим, чтобы художник присоседился к нам!
Многие люди на улице хотят лицезреть его гениальные картины, и международное сообщество обращает все больше внимания на судьбу художника. Я уже заявил, что затрону тему прав гениального мыслителя во время своего визита в департамент. Пожалуйста, присоединяйтесь к моей просьбе – наш призыв может помочь освободить нашего художника.
С огромной признательностью. Нивкин и вся комната.
5. ПРАЗДНИК СОСТОЯЛСЯ
(по рассказу очевидца)
Городскому поэту, или, как его здесь еще называют, отцу родному, Нивкину явно не повезло. Он не единожды вознамеривался занять литературный Олимп города, но его все время пробрасывали…
В будни Нивкин щеголял в затертых лайковых шортах, выгоревшей рубашке и сандалетах на босу ногу, ничем не выделяясь среди горожан. Так, во всяком случае, выглядел он накануне, в день моего приезда в столицу. Сейчас на очередной ярмарке освежеванной книги Нивкина было явно не узнать. В ослепительно красной шелковой косоворотке – длинной, до пят, национальной одежде, похожей на балахон, в пенсне, с тростью и в голубом цилиндре – он, и без того крупный от природы, казался еще выше ростом и сиял в лучах солнца, как красная тряпка. Под взглядами десятков людей Нивкин важничал: дескать, вот я какой нетрадиционный поэт и писатель – ваш старейшина слога, судья, хранитель всего сущего, литературный наставник…
Мы находились почти в центре площади, размером с футбольное поле, начинавшейся у восточного входа в почтамт. Был погожий день, и окрестности хорошо просматривались. За рекой буйствовала березовая роща, которой, казалось, и конца-краю нет. В обычные дни площадь пустовала. Лишь дважды в неделю местные жители устраивали тут рынок или в случае необходимости городской сход.
Теперь здесь были установлены три ряда столов в виде огромной буквы «П». В середине на деревянном помосте популярные музыканты-балалаечники еще с вечера репетировали «пансионату». В центре поперечного ряда лицом к реке восседал сам поэт Нивкин. По правую руку – его издатель, татарин, в синем платье, на коленях которого ерзал кучерявый карлик в белом европейском костюмчике. Рядом с издателем смиренно потупили глаза несколько журналистов в меховых шапках, возглавляемых Владом Тотко. Слева от поэта находились еще четыре особы, попросту его ученики, тоже в красных косоворотках и с бубнами. Сбоку от этих особ устроители праздника отвели места гостям: мне, мадам Анне, писательнице Паулине и художнику, безродному, который и привез нас на это книжное торжество. По обе стороны продольных столов сидели жители столицы – принаряженные, улыбающиеся.
Столы ломились от местных деликатесов. Горами лежала квашеная капуста. В больших кастрюлях остывали только что сваренные щи. Из граненых стаканов выбивалась белая пена игристой бражки – терпкого алкогольного напитка. Миски с «фу-фу» – свиными шариками в остром соусе дразнили запахом свежего сена. Но, пожалуй, аппетитнее всего выглядели розоватые кусочки на противнях – обжаренные на душистых вишневых дровах, корни карельской березы, пик праздничного гурманства.
По традиции, чтобы открыть праздник, Нивкину следовало продекламировать горожанам и гостям приятные, радостные строки: настроить людей на элегический лад. Поэт привстал из-за стола со стаканом бражки, для порядка негромко аукнул. Люди притихли, устремив на него свои взоры.
– Баллада попойки, – пробасил Нивкин…
В этот момент неподалеку от нас, в левом ряду, подломилась скамейка, и человек десять завалились на землю. Сбегали на почту за другой скамейкой, расселись.
– Из поэмы «Предрассветные труппы»…
Дикий вопль прервал речь. В правом ряду татарин, не сводя восторженных глаз с поэта, хотел взять стаканчик браги, но угодил рукой в кастрюлю с горячими щами. Люди минут пять неуемно хохотали, указывая на смущенного издателя.
Нивкин продолжил декламировать:
На плечах тяжелеют утки.
На гранчак, передавай,
Рвем глотки, играем в жмурки –
Закричал боевой попугай…
Нивкин снова замолчал, стал глядеть под ноги: кто-то из-под стола дергал его за полы косоворотки. Оказалось, это был карликнепоседа, который незаметно соскользнул туда с колен издателя. Шалуна усадили на скамейку…
…Те же рожи и те же краски.
Тот же шумный открытый рот.
Наша бригада играет в шашки
И навстречу глотки рвет.
И однажды, как почечный камень,
Только столб обхватив руками.
И замрут с тишиной в ушах.
На рассвете, не сделав и шаг.
Но какую придумать науку,
Если выпил пять рюмок подряд –
Горлопанят на встрече другу
И под утро уснуть норовят!
Не вода – меж матерщинниками.
Разделяет, не скудна еда.
Не гусак. Не гусыня. Не камень.
Не консольных голов пустота.
В ежедневном угарном гуде
Перед стопкой своею с горой –
Как синдромно колотятся люди!
Мимо рта проливая порой!
Гром скрежещущий – в голове дыра.
Луч утренний – бьет вперед.
Выпил вслепую – уверен: ура! –
И уже беседу ведет.
Верно выбрано направление
Сквозь стаканов граненую муть.
Ибо Бахус – судьбы явление
В магазин направляет путь.
Нивкин неожиданно замер. Его лицо исказил страх: брови полезли на лоб, рот так и остался открытым. Издавая невнятные гортанные звуки, Нивкин показывал в направлении берега рукой со стаканом, не замечая, что расплескивает бражку. Мы, смотревшие все до единого на поэта, разом повернули головы в ту сторону.
– Ой! Ла-ла-ла-ла… – раздались возгласы. Было от чего душе уйти в пятки.
От берега на площадь катилась лавина (у страха глаза велики) поклонников с головы до пят в праздничных одеждах, с которых стекала вода, видимо, после форсирования реки. Это была какая-то кошмарная шевелящаяся толпа, не успевающая выхватывать экземпляры книг, и вся лавина казалась бредовым видением. У любителей тонкой поэзии наступил литературный экстаз. Их бритые свирепые рожи с выпученными глазами и голливудским оскалом, обрывками размоченных контрамарок, свисающими отовсюду, не оставляли места для сомнений: сейчас поклонники схватят сидящих за столом литераторов и растащат их по домам непременно.
Первым вышел из оцепенения Нивкин. При всей своей внушительной серьезности он, однако, оказался не из храброго десятка: забыв о приличии, резво, по-дзюдоистки выскочил из-за стола и, подобрав длинные полы косоворотки, рванул что есть духу в переулок. Вслед за ним кинулись ученики с издателем и все приглашенные особы. Журналисты, в меховых шапках, пронзительно голосили. Люди, опрокидывая скамейки, бросались наутек.
Художник хрюкнул и потащил меня за собой. За ближайшим к площади ларьком мы остановились перевести дух. Я осторожно выглянул из-за угла. К счастью, за нами никто не гнался. У наступающих любителей поэзии было намерение отлавливать деятелей культуры и брать у них автографы. Публика бродила вдоль столов, набрасываясь на бражку и на еду. Несколько самодеятельных поэтов взобрались на помост и начали колотить ногами, оглушительно хохоча и распевая свои сочинения, отмечая таким образом книжную ярмарку…
Так, величаво начинаясь, все заканчивалось обычно.
/ Киев /