|
* * *
Вышли из картонного лектория
Карточные бабушки и дедушки –
Кратких благ священная история,
Нынешние юноши и девушки.
Высохли в народе слёзы матери.
С вывихом на память безотказную
В битву козырей экзаменаторы
Режутся на бритву безопасную.
Блюз – великолепное сопутствие
Лани и лазури, точно Кения.
Знанье как телесное присутствие
Духа, что и сам синоним гения.
Жить священнодействие мгновенное,
Свойство ненавистно-любобидное,
Таинство коленопреткновенное,
Серое сиянье очевидное.
Красный свет мрачит эвакуация;
На пороге кровь переговорная,
Дикий мёд, стахановка-акация;
На задворках тыква животворная.
Полного затменья долгожители,
Всеодно иное новотьмущие,
В ширь шатрам рассыльным сослужители,
Подозренья страшного неймущие.
Кухонь месмерические схимники
В большевитых партизан иллюзиях,
В близнецах гематрии алхимики,
Постояльцы отмираний блюзовых.
Всё-таки земное время вертится
Ветром предыдущего, вдогоночку
Парадизу праздному, во первенца
Вдунущему вечность-новогодочку!
Целью травмы делится авария.
Прозу процитируют играючи –
Стропоты по струнке Страдивария:
Раз-два-три по розовому гравию…
*
* *
В меру тайны, без Украйны ей
Не до поручней – дитя
Тянет в дребезги трамвайные
Время духа, уходя.
Чур, не трон(ь)!,
надиктовал-то я
Хладоплатным ходуном:
Хуторянка диковатая,
Вечер утром, тёплый дом.
Силы блёклые двужилые,
Мол, слепого блага клин
Словно ангелы служивые
Мглой живою облекли,
Лжи приближены из нечисти…
Любый край, печальный плуг,
Д(р)уже слабости и
нежности
Глубочайшему теплу.
Поручь сыноньки наученный
Славить храмовый костёр
Ослик вечности, навьюченный
Хмурым именем Хамор.
Нечто всклянь припорошённое,
Точно твой Билам, кляну
Рулевому вслед оффшорное
Поколенье на кону.
Веришь, горло легковесное,
В неболичку – воссияй,
Любо облачко небесное,
На Говерлу, на Синай!
Речь, темница скрупулёзная,
Снегурятам не солгу,
Медуница купо-росная,
Перед поркою в углу
Ель-ресница сухослёзная,
Сигнатура на иглу
Чисто-поля, вещь серьёзная –
Полегли – и не в долгу
У ячеек лепрозория:
Кабалу и Агаду
Прилепила инфузория
Казначейке ни в дугу.
До скон(ч)анья хоть кричи окэй! –
То ж тяни, неси вернуть
Дни-про-баченной кручиноньке
Раби-новую вину.
Вавилония, Ассирия…
Раб, творимый навсегда, –
Свитку, жёлтая и синяя,
Триединая звезда!
2018
*
* *
не забудет вдовица-родня
о бинокле златой колесницы
между паводком ночи и дня
и падежной лож-биной ключицы
благородному вдруг заоднеть
в черепицу свободы озимой
отольётся нагрудная медь
чернопрапорной с-одой
гасимой
и сойдёт холодок по спине
раввинат ходоков первородству
запотелой по нижним стене
мать снежницы братвой по сиротству
голос бритвы где тает слеза
от любви бунтовщица свобода
голодает не против а за
иглокожий галдёж гололёда
да не в первенца воин зане
первоиней пернатой кручины
переносит на новой волне
центробежный завет перочинный
из глубин в поколений преклон
молодая душа благодатна
подниму метонимий динь-дон
дискобол мандельштамова данта
перевёрнуты в нуль ветровой
главоногие снеги косые
во-лганут приворотной травой
криворотобываньку о сыне
*
* *
А. Ходаковскому
интонирую без умолка
ветхой тайны клавесин
где озвучивалась музыка
для безвыходных теснин
труд господь в груди подопытной
истончился на авось
испытанья хронотопные
исполняющий насквозь
без финала нет материи
свитка тьмою не объять
свет и слово филактерии
антиподы бытия
тянет струнку ненавистна ведь
покаянной тишине
проникающая исповедь
тяжко думается мне
праотеческая детская
песнь искристого куста
слава сталину злодейская
кровью пенится в устах
на майдане пламя в голосе
вновь в атаке лобовой
при бандере и михоэлсе
встань за волю и любовь
чуть повадку ойкумекаю
а тикуна нет как нет
больше жизни видно некому
исповедать континент
десять памяток подстрочника
пал на зымзу зимний гнёт
стрекочи моя сороченька
пусть суббота отдохнёт
мыслей сутолоку тесную
по лыжне не донесу
снегу даль семинебесную
днесь приблизить недосуг
тло десницей предосяжное
людной смерти пополам
снежась медлящим на всяшное
разрывает мандельштам
|