Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2018
|
КОНТЕКСТЫ |
Выпуск 80 |
Леонид КАУФМАН
/ Нью-Йорк /
В 2018 году литературный мир отмечает сразу два юбилея известного американского писателя Эптона Билла Синклера (1878–1968) – 140 лет со дня рождения и 50 лет со дня смерти. Он прожил девяносто лет и за долгий жизненный и творческий путь написал более ста книг. Большинство из них – самостоятельные, обособленные произведения, но среди его книг выделяются две серии: одна, объединенная общим героем и общим сюжетом, состоящая из одиннадцати романов – «Крушение мира» (World’s End), и другая, публицистическая, имеющая общий морально-этический подход к положению дел в различных институтах американской культуры – «Мертвая рука» (Dead Hand), состоящая из шести книг.
Словосочетание «Мертвая рука» применено иронически и происходит из концепции Адама Смита (1723–1790), философа, одного из творцов современной экономической теории, о существовании такой «невидимой руки» индивидуальных интересов в экономических отношениях, которая создает лучший результат для общества в целом.
Из всех книг этой серии на русский язык переводилась только «Mammonart». Под названием «Искусство Маммоны» она вышла в Ленинграде в 1925 г., в издательстве «Прибой», и больше не переиздавалась.
В одну из книг серии «Медный жетон» вошел эпизод под названием «Голос из России» («A Voice from Russia»), который описывает приезд в 1906 году в Америку знаменитого русского писателя Максима Горького с гражданской женой, актрисой Московского Художественного Театра (МХТ) Марией Андреевой.
Синклер пишет:
«Представьте себе состояние русского народа весной 1906 года: одна или
две сотни миллионов людей удерживаются жестокой современной тиранией, все
знания утаиваются от них, их лидеры – их лучшие мозги и совесть –
систематически изгоняются, уничтожаются, замучиваются до смерти в заключении.
Народ вовлекают в империалистическую войну с Японией и после унизительного
поражения подавляют стремление к свободе с растущей свирепостью. Плач отчаяния
русского народа эхом отзывается во всей цивилизации.
Среди этих порабощенных масс был один человек, который титанической гениальностью поднялся к мировой славе. Слава не испортила или успокоила его, он стоял героической фигурой, защищая права его народа перед всем миром. Он приехал в Америку просить за людей и собрать для них деньги. Никогда раньше с дней Кошута не было такой просьбы, которая могла бы вызвать больший энтузиазм в Америке, чем этот визит».
За поездкой Горького стояла большевистская фракция РСДРП (Российской Социал-Демократической Рабочей Партии) в Государственной Думе, которая надеялась, что популярность Горького как писателя и революционера привлечет новых соратников к делу партии, предотвратит получение царским правительством займа у Соединенных Штатов и его использование для подавления революционного движения и, что наиболее важно, поможет собрать деньги для дела революции.
На решение Горького поехать в Америку и на его прием интеллектуальным сообществом прямо или косвенно повлияли известные американские писатели – социалисты Эптон Синклер и Джек Лондон.
В 1906 году Эптон Синклер и Джек Лондон вместе с Марком Твеном и известным писателем Вильямом Хауэллcом (William Howells), как наиболее выдающиеся литературные фигуры тогдашней Америки, сформировали комитет по приему Горького.
К самому факту приезда Горького в Америку Джек Лондон также имел некоторое косвенное отношение. Дело в том, что за шесть лет до описываемых событий, когда ему
было 22 года, Джек встретился с Анной Струнской. Она родилась в еврейской семье в белорусском городке Бабиновичи в 1877 году. Ее семья (родители и сестра), спасаясь от погромов, в 1885 году эмигрировала в Нью-Йорк. Совсем юная Анна вступила в Социалистическую партию и всю жизнь была предана ее идеям.
В 1906 г. по приглашению журналиста-социалиста Инглиша Уоллинга (English Walling), организовавшего новостное бюро, Анна Струнская приезжает в Россию и вместе с Уоллингом поддерживает план Горького по визиту в Америку и сбору денег на нужды революционного движения. Они рассказывают ему об успехе подобной поездки в 1904 году Екатерины Константиновны Брешко-Брешковской, которую называют «бабушкой русской революции», одной из создателей и лидеров партии эсеров, а также ее Боевой организации.
Струнская и Уоллинг влюбляются друг в друга и женятся. Когда новость об этом приходит в Нью-Йорк, на первой странице газеты «Мир Нью-Йорка» («New York World») появляется заголовок: «Социализм находит невесту для богатого янки в России». В апреле 1906 года перед поездкой Горького Струнская пишет Джеку Лондону: «Вы должны встретиться с Горьким. Он едет с лекциями в Америку. Он хочет с Вами познакомиться».
Группа американских социалистов встречала пароход с Горьким в порту, среди них были Гэйлорд Вилшайр (Gaylord Wilshire), Абрахам Кахан (Abraham Cahan) и Лерой Скотт (Leroy Scott). Они знали, что Горький был интернационалистом, и хотели использовать его авторитет для пользы американского движения так же, как и русского. Собрались журналисты всех нью-йоркских газет.
По пути репортер «Мира Нью-Йорка» спросил Вилшайра слышал ли он, что леди, которая приехала с Горьким как жена – мадам Андреева – его незаконная жена. Вилшайр ответил, объяснив ситуацию в России, где брак и развод – источник доходов православной церкви. Стоит больших денег жениться, а еще больших развестись. Деньги, которые вы платите, идут на поддержку толстых и похотливых священников, которые участвуют в погромах и держат крестьянство страны в предрассудках и рабстве. Естественно, все русские революционеры отказываются признать эту церковь, не платят денег ни за брак, ни за развод, ни за какие-либо другие церковные службы. У революционеров есть их собственные законы морали, которые они признают. Горький соглашался с этими законами и относился к мадам Андреевой как к своей жене, и каждый, кто знал его, относился к ней так же.
Репортеры других газет собрались вокруг собеседников, слушая эти объяснения, и все они согласились с тем, что американцы не должны волноваться из-за брачных обычаев России, и что эта история не имеет отношения к миссии Горького в Америке. В те времена американские интеллектуалы с большой симпатией относились в 1906 году к русскому революционному движению и часто проводили параллели между русской и американской революциями. Ленин еще не казался им угрозой. Марк Твен, например, в ответ на вопрос репортера «Нью-Йорк Таймс» («New York Times»), почему он помогает Горькому, сказал: «Поскольку мы считали возможным принять французскую помощь при родовых муках нашей революции, теперь наша очередь платить этот долг, помогая другому угнетенному народу в его борьбе за свободу».
Горький незадолго до описываемых событий после всемирных протестов был освобожден из Петропавловской крепости, куда он был заключен за участие в событиях революции 1905 года. Американская публика была хорошо знакома с его статьями, представленными изданием газетного магната Вильяма Херста (William Hearst) «New York Journal – American», в разговоре просто – «Американец», описывающими страдания русских масс во время событий «Кровавого воскресенья» 9 января 1905 года. Херст в эти дни искал поддержки в предвыборной борьбе за президентский пост у социалистов, многочисленных либералов и радикалов, среди которых преобладали русские изгнанники.
Те, кто читал газеты с 10 апреля по 13 октября 1906 г., стали свидетелями мелодрамы. Прибыв в порт Хобокен (Hoboken), штат Нью-Джерси, Горький был встречен и окружен толпой, которая простояла часы под дождем, ожидая прихода корабля. Американцы его тепло приветствовали, не было проблем на таможне. На стандартный вопрос об отношении к закону и порядку Горький ответил: «Я не анархист, я социалист, я верю в закон и порядок».
Горький прибыл в Америку, сопровождаемый Марией Андреевой и помощником Николаем Евгеньевичем Бурениным, который выступал сразу в нескольких лицах. На причале Горького встретил приехавший из Канады приемный (и крестный) сын Зиновий Пешков.
Горький покинул пирс, сопровождаемый толпой, бегущей рядом с автомобилем. Его ожидали номера в отеле Бельклер (Belleclair) на углу Бродвея и 77-ой стрит, в котором сейчас номер стоит более 200 долларов за ночь.
Следующим вечером 11 апреля Горький был почетным гостем на обеде у маленькой, но престижной группы писателей «Эй-Клаб» («A Club»). Слева от него сидел Марк Твен, и эти два выдающихся писателя вежливо разговаривали через переводчика. Горький никогда не учил английский, хотя и сделал несколько попыток. Он писал другу: «Это так же трудно, как вытаскивать гвозди зубами. Тебе нужно помнить произношение и правописание каждого слова».
Приемный сын часто переводил Горькому, помогала также М. Андреева, говорящая на беглом французском, немецком и приемлемом английском. Твен объявил корреспондентам «Нью-Йорк Трибьюн» («New York Tribune»): «Мне так приятно встречать Горького». Горький ответил: Это для меня счастливый день, который позволил встретить Марка Твена. Он всемирно известен, и в России его считают лучшим писателем Америки». Было объявлено, что сформирован фонд сбора денег для русских, борющихся за свободу. Горький посетил выдающегося социалиста Г. Вилшайра, который в это время принимал Герберта Уэллса, и был встречен аплодисментами.
Нью-йоркские газеты продолжали рассказывать о Горьком в наибольшей степени приветливо, его интервьюировали на многочисленные темы от состояния здоровья и вида из окна отеля до мнения об отце Гапоне, премьере Витте и других русских лидерах. Горький констатировал:
«Я приехал в Америку, потому что это наиболее демократическая страна на земном шаре, и, я полагаю, Россия в конце концов встанет рядом с Америкой как земля демократических идей. Я сделаю все, что смогу, чтобы поднять американский интерес и вызвать американские симпатии, пока я в этой стране».
Мария Андреева также дала интервью о своей деятельности, в котором скромно сказала: «Я играла роль в одной из пьес моего мужа, но больше я не перед публикой. Я теперь просто жена своего мужа».
Были объявлены предварительные планы Горького на тур по стране, которые включали посещение Чикаго и, вероятно, Калифорнии. Ожидалось приглашение в Белый Дом к президенту Теодору Рузвельту.
13 апреля Горького приветствовали долгой овацией в лектории Мюррей Хилл (Murray Hill Luceum). В тот же день чета Горьких устроила прием в отеле Бельклер, где присутствовали известные политики и экономисты.
Но затем 14 апреля, в четвертый день пребывания в Соединенных Штатах, тон газет начал становиться менее благосклонным. Заголовки на первых страницах объявили об огромной оплошности, допущенной Горьким. Случилось так, что в это время в штате Айдахо проходил суд над лидером социалистической партии Вильямом Хейвудом (William Haywood), лидером радикальной организации «Индустриальные рабочие мира» и секрeтарем-казначеем профсоюза рабочих «Западная федерация шахтеров», его соратником Чарльзом Мойером (Charles Moyer) – президентом этой федерации, и членом профсоюза Джорджем Петтибоном (George Pettibone). Они обвинялись в убийстве бывшего губернатора штата Айдахо Франка Стюненберга (Frank Steunenberg), который во время шахтерской забастовки вызвал федеральные войска для ее подавления.
В телеграмме Горького говорилось: «Привет вам, братья социалисты! Мужайтесь! День справедливости и освобождения всех угнетенных всего мира близок. Навсегда братски Ваш, Горький».
Во-первых, эта телеграмма была оценена как вмешательство Горького во внутренние дела страны. Во-вторых, сторонники Горького стали бояться, что этот опрометчивый поступок будет иметь пагубное влияние на его перспективы в Америке. Если Горький поддерживает убийц, он не получит денег от либеральных миллионеров Нью-Йорка Шиффов (Schiff), Штраусов (Straus), Гугенхеймов (Guggenheim) и других, кого можно было бы убедить субсидировать русскую революцию, но не имевших интереса к индустриальной свободе в Америке. При подготовке телеграммы Горькому объяснили возможные последствия, но он принял решение: он был международным социалистом и должен был протестовать против виселицы для двух радикальных лидеров. Он подписал телеграмму, и ее послали, а на следующее утро нью-йоркские газеты ужаснулись, русское посольство развило бурную антигорьковскую деятельность, а президент Теодор Рузвельт отменил прием Горького в Белом Доме.
Здесь остается только добавить, что обвиняемые в убийстве позднее были оправданы.
Другую ошибку Горький допустил при подписании своих авторских договоров. Он попал в ловушку, заключив контракт с журналом «Американец» синдиката Вильяма Херста, и, таким образом, навлек на себя злобу его конкурента – газеты «Мир Нью-Йорка» («New York World»), которой владел синдикат Джозефа Пулитцера (Joseph Pulitzer).
15 апреля «взорвалась бомба». В этой газете на первой странице говорилось, что на самом деле Горький путешествовал не с мадам Горький, но с женщиной, которая не была его женой – актрисой Марией Андреевой, юридически женой генерала (действительного статского советника) Андрея Желябужского.
Другие газеты быстро подхватили историю, и желтая журналистика получила возможность вволю поохотиться. Даже относительно неповоротливая «Трибуна Нью-Йорка» начала свою первую полосу с пощечины Горькому:
«Максим Горький, русский писатель и революционер, был почти ошеломлен теплотой приветствий, высказанных ему в час прибытия в эту страну, и глубоко впечатлен приверженностью к миру и порядку, которые возможны в Америке без демонстрации военной силы, к которой он привык на его несчастной родине. Он также узнал, что неуместно одалживать свое имя для выражения симпатии к тем, кто задержан за уголовное преступление без ясного знания всех обстоятельств, даже когда это ему советуют новые друзья. Кроме того, он учится, что законы и общепринятые нормы Соединенных Штатов осуждают права, расширенные в России по отношению к браку».
Марк Твен сказал «Трибуне»:
«Этими разоблачениями он выведен из строя. Это большая неудача. Я чувствовал, что он мог быть огромной силой в помощи движению, но теперь эта сила обрезана. Такие вещи, которые были опубликованы, могут быть прощены в России, но это оскорбляет обычаи нашей страны. Я не могу сказать, что его заслуги разрушены, но его убедительность навсегда обесценена. У каждой страны есть свои законы поведения и обычаи, и те, кто посещает страну, иную, чем его собственную, должен приспосабливаться к обычаям этой страны».
Иммиграционный комиссар опубликовал в «Нью-Йорк Таймс» туманную угрозу Горькому о том, что «раздел 2 Закона Марта 1903 г. предусматривает депортацию из США, среди других причин, за доставку в страну женщин для безнравственных действий».
В течение нескольких дней газеты были полны новостями о Горьком. Из Чикаго, куда он собирался ехать, пришло сообщение: «Чикагские женщины общественной известности почти едины декларировать, что Горький и его «компаньонка» должны быть отвергнуты».
Появились статьи, описывающие бедственное положение настоящей жены в России. На самом деле, Горький и Екатерина Пешкова разошлись дружески через несколько лет брака, после чего вели переписку, при этом она жила комфортно и открыто с другим мужчиной.
Другие статьи о любовнице Горького Марии Андреевой, ее муже генерале Желябужском и их двух детях (мальчике 12 лет и девочке 13 лет), живущих в Петербурге, вызывали реакцию от поднятых бровей до открытых оскорблений в письмах издателям этих статей.
В Соединенных Штатах были, конечно, сторонники Горького, которые возражали против этих терзаний своего героя в прессе, некоторые указывали, что со знаменитой Сарой Бернар так не обращались, когда она здесь путешествовала, и что английская писательница Джордж Элиот (George Eliot, настоящее имя – Мэри Энн Эванс – Mary Ann Evans) и ее компаньон Джордж Генри Льюис (George Henry Lewes) – британский писатель и философ – всегда принимались с наивысшим уважением, несмотря на широко распространенные сведения, что они не были законно женаты.
Перед лицом печатных обвинений в аморальности Горький оставался спокоен, он дал всего один комментарий о себе и Андреевой:
«Я думаю, этот недружелюбный акт не мог быть направлен против меня американским народом. Мое уважение к нему не позволяет мне подозревать, что у американцев не хватает вежливости в их отношении к женщинам. Я думаю, что эта грязь тайно замышлялась друзьями русского правительства. Моя жена – это моя жена – жена Максима Горького. Она и я, оба считаем, что это унижает нас – вступать в любые объяснения. Каждый может сказать о нас то, что он хочет. Нам остается наше человеческое право не замечать чужих сплетен. Лучшие люди всех стран будут с нами».
Но то, что случилось дальше, разрушило спокойствие Горького и, очевидно, навсегда изменило отношение Горького к американскому народу. Вскоре после новостей о действительном брачном положении Горького владелец отеля Вельклер потребовал, чтобы он со своей свитой освободил помещения. Мистер и миссис Лерой Скотт – выдающиеся нью-йоркцы и социалисты – немедленно заказали для Горького комнаты в первоклассной гостинице Лафайет-Бревурт (Lafayette-Brevoort) на углу 5 Авеню и 8-ой стрит и эскортировали туда Горького и Андрееву. Когда они прибыли в полдень 15 апреля, менеджер объяснил им, что в создавшихся обстоятельствах он не может разместить их в отеле, но готов найти комнаты для них через улицу в модном Райлендере – многоквартирном доме, обслуживаемом, как отель. Горький со спутниками перешли со своим багажом в этот дом, немного отдохнули и затем прибыли на собрание социалистов в Гранд Централ Палас (Grand Central Palace) – большом выставочном центре на Лексингтон-авеню, ныне разрушенном.
Вернувшись к полуночи очень уставшими, они увидели свои вещи, сложенные на полу в вестибюле. Менеджер объяснил, что они не могут оставаться здесь и их багаж должен быть немедленно удален. В конце концов, они поехали в дом Скоттов. Через недолгое время они исчезли из публичной видимости.
Спустя несколько дней Горький все еще был на первых полосах газет. Репортеры спекулировали на тему его местонахождения и добавляли пикантные подробности, которые попадали им под руку. Но затем, после 19 апреля новости о Горьком отсылались на последние страницы, поскольку главной новостью были сообщения о землетрясении в Сан-Франциско. С тех пор описание горьковской деятельности в Соединенных Штатах было минимальным и всегда пряталось на последних границах. Хотя он выступал время от времени по революционным делам, и было очевидно, что его хорошо принимают, ему никогда не удавалось собрать значительное количество денег для большевиков. Призыв к сбору денег, первоначально провозглашенный Марком Твеном и другими, сошел на нет.
После проживания у Скоттов Горький и Андреева ненадолго ездили в Бостон и Филадельфию. В конце концов, они переехали к мистеру Джону Мартину (John Martin), признанному лидеру Фабианского движения (одно из течений социалистического толка), в их дом на Стейтен Айленде (один из районов Нью-Йорка, расположенный на одноименном острове). Лето Горький и Андреева проводили в коттедже в Адирондаксе (Adirondaks), штат Нью-Йорк, где Горький писал свой знаменитый революционный роман «Мать», а также свои уничижающие очерки о Соединенных Штатах.
Синклер видел Горького несколько раз на Стейтен Айленде и в Адирондаксе:
«…меланхоличную и жалкую фигуру этого русского гиганта, который приехал обратиться к сердцу великого и либерального народа и был сбит с ног и разорван непристойными хищниками коммерческой журналистики».
13 октября Горький отплыл в Неаполь. Он не мог теперь ехать в Чикаго и на Западный берег США. Об его отъезде репортеры написали как о незначительном событии. «Трибуна» опубликовала его слова о том, что он не сожалеет о визите в Америку и был рад здесь побывать. «Мне нечего сказать американцам, кроме того, что они не понимают нас. Мои впечатления от Америки и ее людей появятся полностью в моих новых книгах».
Конфликт Горького с американским обществом только внешне выглядел, как неприятие пуританским воспитанием свободной любви. В глубине настроений было непонимание горьковских революционных идей сытыми и наивными американцами. Они полагали, что политические изменения в России могут привести к установлению там конституционного и либерального порядка подобному американскому. Горький же считал необходимым полное ниспровержение ненавистной русской политической системы любыми методами. В результате для нужд русской революции ему удалось собрать не более 10 тыс. долл., что оценивалось обществом и политиками как полное поражение.
Среди американских интеллектуалов уход Марка Твена из рядов сторонников Горького было большой потерей. Твен сделал несколько заявлений по этому поводу, критикуя поведение русского писателя. В статье, озаглавленной «Случай с Горьким», он ясно определил свою позицию:
«Усилия, которые были сделаны в оправдание Горького, правомочны во всех отношениях, потому что мотивы, стоящие за ними, великодушны, но я думаю, что чернила были потрачены впустую. Обычай есть обычай, он построен на меди, стали, граните; факты, рассуждения, споры имеют не большее воздействие, чем ветра через Гибралтар».
Марк Твен понимал действия Горького не как его претензию к американскому пуританизму, а как приемлемое культурологическое недоразумение. Твен считал, что на иностранце лежит ответственность «выяснить, какие обычаи есть у страны, и воздержаться от их возможной критики».
В одном из писем он писал:
«Горький приехал сюда с определенной дипломатической компетенцией – функцией, которая требует от людей необходимой деликатности, такта и уважения к человеческим предубеждениям. Что касается его дипломатии… она оригинальна, у нее нет ничего похожего в истории. Он бьет публике в лицо своей шляпой, а потом подставляет ее для милостыни. Это не смешно – это жалко. А что касается патриотизма, разговоров о подъеме и лечении его кровоточащей нации – он не может выдержать даже короткой шутливой беседы. Он сделал серьезную ошибку и отказывается исправлять ее».
Комментируя изменившуюся позицию Марка Твена, Горький написал в его защиту: «Он замечательная личность, но он стар, а старые люди часто не могут понять положение дел».
Не все интеллектуалы были так непримиримы к Горькому, как Марк Твен. Герберт Уэллс, чьи симпатии к русскому писателю не изменились из-за скандала, написал, что даже «к зараженным людям в зачумленном городе не относятся так отвратительно».
Затем Горький написал книгу очерков «В Америке», в которых он выразил всю свою появившуюся неприязнь к Америке, к ее капитализму, к ее городам, к ее порабощенному народу. Во всех очерках Соединенные Штаты представлены как земля, где обещание свободы вытеснено из сознания людей ненасытностью капитализма. Люди одурачены их незначительными ролями шестеренок в капиталистической машине, смазанной маслом религии и управляемой лицемерными фундаменталистами. Они одновременно трагически порабощены и комично самоудовлетворяются. Лидеры людей жадны, неспособны к сочувствию, ужасно коррумпированы и сами служат рабами «желтого дьявола» – золота.
Саркастический комментарий, относящийся к Горькому, пришел еще 15 марта 1906 года (то есть до начала всех описанных событий) от тогдашнего американского президента Теодора Рузвельта, адресованный Эптону Синклеру. Президент усомнился во вкладе Горького в русскую революцию:
«Неудача последней революции в России выросла из факта, что слишком много ее руководства было горьковского типа. Такое руководство никуда никого не может привести, кроме, как в высохшее болото».
Остается только добавить, что в этой же книге «Медный жетон» Синклер в главе, посвященной Джеку Лондону, описывает реакцию американского общества на еще один случай нарушения брачной морали, но на этот раз допущенное гражданином США. Как уже рассказано ранее, Джек получил развод с Бесси Меддерн и сразу (в Чикаго, штат Иллинойс) заключил брак с Чармиан Киттредж. Уже на следующий день репортеры Херста открыли, что этот брак незаконен, потому что по законам штата он мог быть заключен не раньше, чем через год после развода. Теперь Джеку Лондону грозил трехлетний тюремный срок, и он шутил, что в качестве меры предосторожности он вынужден заключить брак во всех других штатах.
Эта история распространилась по всей стране. Такие шутки над священным институтом брака не понравились, например, женским клубам в штате Айдахо, и они отменили намечавшиеся лекции Джека Лондона.
Так что история с Горьким не была исключением.