Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2018
|
КОНТЕКСТЫ |
Выпуск 80 |
Игорь БОНДАРЬ-ТЕРЕЩЕНКО
/ Харьков /
И НЕТ ЕМУ ЗАМЕНЫ
Михаил Рахунов. И каплет время… – СПб.: Алетейя, 2018. – 312 с.
…С одной стороны, в стихах автора этого сборника, составленного из трех ранее изданных книг – антропология Заболоцкого и кажущаяся «простота» Введенского, раек Глазкова и «строевая» поэтика Слуцкого. Но это не эмигрантская тоска вспоминания всего хорошего, что оказалось за бортом новой жизни, случившейся, в частности, у Михаила Рахунова – поэта и гроссмейстера – еще в девяностых. Бахыт Кенжеев, откликнувшийся на его творчество, был прав, отмечая, что все это чудо – постижение истины в далеком зарубежье – происходит на наших глазах.
Действительно, работа над стихом у нашего автора продолжается здесь и теперь, и вряд ли эти строки (по крайней мере, лучшие из них, легкие и незамысловатые) выверены и вымучены, исхожены в поэтической горячке и обнаружены, как у классика, в тоннах словесной руды. Они просты и лаконичны, но не простоваты и скупы. Легкость вообще главная черта стихов Рахунова, а скупая образность и бытовой стоицизм – из наработанного (в зарубежье) уменья. У классиков это была увлекательная поездка в одноэтажное завтра, у современников – оседлая жизнь среди «будничных» небоскребов. «Лелейте свой барыш. Копите тяжело. / Считайте каждый цент, все выложив для дела», – поучает автор сборника, а нам и не страшно. Точнее, страшно, конечно, но страшно интересно – оттуда берутся такие поэты? Из какого, так сказать, культурного сора, и сор ли это, как заметил в свое время известный московский минималист.
Впрочем, перекличка налицо. «Я все-таки поэт! И нету мне замены» – разве не Николай Глазков заявляет? «Спать пора, настал предел / Суете ненужных дел» – не Агния Барто усыпляет? «Чернеет ночь, и звезды вдалеке, / Как мошки, шкуру неба облепили…» – не Заболоцкий протирает очки? Или вовсе уж Хлебников об улетевшей «стае легких времирей»: «Где ряды торговли были, / Грустно бегают собаки. / Все продали и пропили, / И уехали поляки». На самом деле, нет – все это лишь обязательные бдения поэта – дежурного то ли по апрелю, то ли, как у автора сборника, по жизни в каптерке знаний: «Всемировой дневальный, / Он на дежурство вышел».
И все-таки, если вынести за скобки Введенского (зауми в этом сборнике немного), то останется «барачный» опыт поэтического «равенства». Например, Кропивницкий: «Ах, умирать нам неохота ? / Мы не умеем умирать. / Орел парит, вздыхает кто-то, / А прочим, / Впрочем, / Наплевать». То есть, это даже не «хорошо умирает пехота» Мандельштама, а опыт прочтения, отображенный в поэзии «народного» примитивизма – раёк, частушка, городской романс – того же Кропивницкого. После из этого Лианозово получился, как известно, Сапгир, а вот наш заморский шашист – как получился? Читал ли он барачную поэзию, завоевывая титул всесоюзного чемпиона? Знал ли всю эту подцензурную кухню? «Как я корпел над каждым словом! / А жизнь свои готовит блюда». То есть, уже приготовила.
И все-таки, безусловно – знал и читал. Поскольку ведь не «из какого сора», а из какой «избирательности» растут эти стихи – именно так нужно ставить вопрос о законном членстве автора книги «И каплет время…» в цеху поэтов. «Поэзия! По сути побирушка!» – восклицает он, и с этим нельзя не согласиться. И как не вспомнить при этом хрестоматийных «двух бравых русских» Саши Черного и его же возглас «мой ближний, вас не тянет из окошка» – когда читаешь иронизмы Михаила Рахунова: «Вся улица заполнена людьми, / Которым наплевать на галстук и пиджак двубортный… / Мой дорогой, счастливый и свободный, / Зачем тебе журнальная причуда, / Вся эта ловкость заграничного прикида…» Действительно, зачем? В русском зарубежье автору она не нужна.
ИЗ ПАРИЖСКА С ЛЮБОВЬЮ
Людмила Маршезан. Рассказы из Парижа. – СПб.: Алетейя, 2018
В творчестве автора этого сборника – активистки и «поэтического голоса» Общества любителей русской словесности «Глагол», созданного в Париже – критики всегда отмечали присутствие «русского следа». И в «Рассказах из Парижа» Людмилы Маршезан немало «русских» реалий, присутствующих в каждой из судеб ее героев. «Я всегда пользуюсь случаем рассказать моим детям о большом вкладе русских эмигрантов (под словом «русский» подразумеваются все нации государства Российского) во французскую культуру, искусство, науку и технику», – сразу же оговаривается автор, и именно «семейность» подобной эстетики важны для понимания феномена ее творчества. Не просто культурные связи, но родственные отношения, отличающиеся от эффекта «плавильного котла» тем, что близкими оказываются и великие, и малоизвестные и вовсе уж двоюродные люди из истории мировой литературы и искусства. И вот уже знаменитый художник Леон Бакст – это Лев Розенберг из Гродно, а французский писатель Ромен Гари – Роман Кацев из Вильнюса.
Кроме всего прочего – историко-культурного и любовно-жизненного – в рассказах и очерках сборника живут Марина Цветаева и Борис Зайцев, писатель-антифашист Агафонов и поэтесса Лариса Андерсен, которую Евгений Евтушенко включил в свою антологию отечественной поэзии ХХ столетия «Строфы века». При этом автор, заметим, и совершает паломничество в Сантьяго, и летит на Камчатку, и едет на Байкал.
Иногда все в этих «французских» историях происходит настолько буднично, что менее всего похоже на сказку, и все-таки именно в таких ситуациях стоит ждать чуда. «Я спустилась к нашей очаровательной 90-летней соседке, – начинается порой увлекательное путешествие в эпоху. – Она усадила меня в старинное кресло и начала рассказывать разные «домовые» истории». Таким образом, все в жизни автора переплетено, и факты, даты и события неглубокой старины липнут к ней, словно сюжеты историй, то есть, как сказал бы классик, стая бродячих собак, почуявших хозяина. У старушки из соседней квартиры жил Жак Деррида, в доме бывал Жан Кокто, и даже шкаф в комнате – и тот расписан известным театральным декоратором, которому упомянутый Кокто посвятил своего «Орфея».
Оригинальность этой биографической прозы в том, что она вроде бы написана сквозь призму известных событий, судеб и жизней, а с другой стороны, «личный момент» в описании и знакомство с героями многих историй придают «Рассказам из Парижа» яркий эффект «жизненности». Здесь даже в истории любви – между двумя наэлектризованными высоким чувством героями, еле сдерживающимися, чтобы не бросится в объятия друг друга – может найтись место обстоятельному рассказу о Рихарде Зорге или о принципах советской морали.
Кстати, Харьков, откуда родом автор сборника, не менее знаменит смешеньем жизней и судеб, и «французский» след здесь также имеется: в столице УССР, например, обретал французский философ Эммануэль Левинас, друживший позднее с Морисом Бланшо. Не говоря уже об Эдуарде Лимонове, единственным, с кем автор, по ее словам, «гуторила» в Париже на украинской мове.
Один из героев этой необычной книги сожалеет, что «хочется все сразу, а получается постепенно и никогда». В случае с рассказами Людмилы Маршезан все совсем по-другому – «медленно, но верно» входят они в историю литературы, где соседями им будут и мемуары Одоевцевой, и романы Лимонова, и еще многое и нетленное из некогда современной литературы, которая на наших глазах становится классикой.