|
* * *
А ты идешь к стене и видишь тень –
она растет в стене тебе навстречу,
как и всегда, и как обычно с тем,
чтоб провести с тобой сегодня вечер.
Что и понятно: столько лет вдвоём –
зеркальны жест, молчание, поступок,
и так привычно верить – не умрём,
когда погаснет свет и тьма наступит.
НАСТОЯЩЕЕ
ВРЕМЯ
От
пчелиного меда к утру остается укус.
Мы себя не признаем, и если проснуться в ночи,
Будет сбоку уже догорать можжевеловый куст,
И слова исчезать на стене. Ты без них помолчи.
Входит девочка с кличкой Апрель, и холодной рукой
Тем, кто в доме тревожно не спит, закрывает глаза,
И слова повторяет с такой леденящей тоской,
Что застынут минуты, а значит помчатся назад.
К середине реки доберется ли птица, и там
В середине теченья и водоворотов её
Продолжается речь, но звучит, как занудный диктант,
Как забытое счастье, как в будущем горе моё.
И печальная тройка несется по гулкой степи:
Три драконьих главы с конской гривой, да заупокой
Колокольцы звенят, повторяя в ночи: «Ты стерпи!»,
И промчится сквозь сон город-сад, словно в яблоках конь.
ТРИДЦАТЬ
ЛЕТ СПУСТЯ
Вернуться
в прошлое, и нас,
Уже почти тридцатилетних,
Увидеть, вспомнить имена –
От самых первых до последних.
Скупой, спартанский там уют
Как и у всех, вплоть до деталей,
И те, кого бессрочно ждут,
Заходят с репликой: «Не ждали?!»
Всегда там будет что налить,
И начиная с пива утром,
Путь в тысячу возможных ли
Начнут мудрейшие из мудрых.
Себя – последнее беречь:
Не стоит жертв ни век, ни город,
Быстрей портвейна льётся речь
И пепла в пепельницах горы.
Там звон стаканов, смех подруг,
Готовых хоть всю ночь трепаться,
Бычок от сигареты «Друг»
Слепым щенком оближет пальцы.
Хватило бы на всех цитат,
Но, начиная с самых древних,
Всё громче за окном листа
Прямая речь среди деревьев.
Вернуться в прошлое. Звонок
К входной двери прикручен криво,
И я легко, как только мог,
Его коснулся сиротливо.
Кто там? С вопросом? В этот миг,
Среди застолья и угара,
Кем покажусь я визави:
Чужим? Опасным? Лысым? Старым?
«Кто там?» – Он мне не отвечал,
Застыв в дверном проёме косо.
– «Чего б я шлялся по ночам?!»
Я дверь закрыл, вернувшись к тосту.
И на вопрос: «Кто приходил?» –
Пожал, как водится, плечами:
«Какой-то форменный дебил,
Из тех, что шляются ночами».
*
* *
В прозрачной вазе преломлённый луч
От лепестка к подрезанному стеблю
Стекает, чтобы породниться с тем бы
Подводным миром, преданным стеклу.
Там сутками стоит прощальный звон,
Но если пальцем гладить ткань букета –
Его узор вдруг озарится светом
И для тебя раскроется бутон.
*
* *
Дождь прошёл, промокла плошка
Человеческой беды, –
В ней надежд сухая крошка
Да глоток сырой воды,
Да бездонное величье
С отражённой синевой,
За которой пенье птичье,
Млечный звук голосовой.
МУЗЕЙ
УИТНИ. АМЕРИКАНСКОЕ ИСКУССТВО
В заповедных колодцах Великих озёр остывает Луна,
Долетит до реки Рио Гранде с Атлантики редкая птица –
И к полуночи вширь континента, уже засыпая, страна,
В городах притушив фонари и предгорья разгладив, ложится.
До зари сон глубок и спокоен: орёл, распластав в глубине
Свои крылья, течением ветра легко превращается в точку,
И висит в синеве до весны, и как только бывает во сне,
Опустившись на ветку магнолии, станет апрельскою почкой.
Сон столетьями крепок, хоть в Вилледже стукнет о
стойку стакан,
А к утру запоют в одиночестве и разругаются матом,
Видно Хоппера с Вудом смешав, и барменши невольно рука
Вздрогнет, будто она лишь одна в этой вечной тоске виновата.
|