Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2018
|
ПРОЗА |
Выпуск 79 |
Александр РАЙЗЕР
/ Берлин /
За ответственность в мире
Родился в 1962 г. в Омской обл. Окончил фак-т журналистики Дальневосточного госуниверситета. Работал в краевой газете «Утро России», межрегиональной «Дальневосточный ученый», молодежной «Товарищ» и т. д. Два года был редактором молодежного литальманаха «Голос». Член Союза писателей и Союза журналистов Германии. Зампред Содружества русскоязычных писателей Германии. Автор книг «Старое Евангелие от Иоанна», «Возвращение Одиссея», «Эмиграция по Фрейду», юмор. сб. «99 анекдотов из жизни переселенцев», «Die Luftpumpe. Lustige Kurzgeschichten aus dem Leben der Aussiedler», «Robbenjagd in Berlin».
ЗА ОТВЕТСТВЕННОСТЬ В МИРЕ
Каждый раз, когда я проезжаю мимо нового здания администрации канцлера, непроизвольная улыбка кривит мне губы – где-то там, внутри, стоит и «моя», выложенная мной стенка. Может быть, даже та, за которой теперь принимаются судьбоносные решения, а, может, нынче на неё всего-навсего ежедневно отливают пиво или что покрепче в мужском туалете. Погеройстовал я там мастерком еще в те «былинные» времена, когда пытался понять смыл выражения «ответственность в политике». Ее всё требовали в своих выступлениях депутаты бундестага, дебатируя о проблемах нелегальной занятости. Для меня более чем актуальная тема, потому как сам работал нелегально, да еще и в пределах видимости нашего парламента. Официально меня «из-за якобы плохого знания немецкого языка» никто на работу брать не хотел, а вот подзаработать по-чёрному просто заманивали, заваливая предложениями.
Вербовка на шабашку проходила примерно по следующей схеме. Неожиданно мне звонил наш «работорговец» Миха Штекельманн, который собирал «банду» на «чернушку». К сущему он принимался подводить конспиративным языком подпольщика – издалека. Например:
Ночи скоро станут длинней, – означало, что предстоит ночная работа, и это время суток естественно для нас подзатянется.
Мир опять надо привести в порядок, – дешифровывалось, что речь идет о чистке и уборке территории.
– Если хочешь присутствовать при раздаче конфет, подходи завтра к восьми вечера к тюрьме Моабит.
У него вообще было какое-то трепетное отношению к этому заведению, он любил назначать там свои конспиративные встречи. Такой вот, полагаю, юмор потенциального висельника.
И к определенному часу я находил там старых знакомых: того же физика-ядерщика Алешу из Новосибирска, с которым мы уже не на одной стройке поработали вместе, тех же двух наших приятелей из Эфиопии, которые когда-то учились в Москве на инженеров по строительству мостов и туннелей – их так же, как и меня, из-за недостаточного «якобы» знания языка никто не хотел брать на работу. Миха и тут не изменял конспирации:
– Как развеянные песчаной бурей, попадетесь контролерам, одна песчинка не узнает другую.
И он бросал печальный взгляд на обмотанную колючей проволокой вышку тюрьмы, тяжело вздыхал и подавал знак следовать за ним.
Далее, как отряд диверсантов в тылу врага, мы крались темными закоулками в обход контрольных пунктов к строящемуся колоссу нового здания. Через какой-то потайной ход мы проникали в подвал, где нас уже ждал здоровый детина-немец, который вместо приветствия начинал орать:
– Тут вам не Польша. Здесь, в Германии, надо работать.
Самое смешное, что среди нас не было ни одного поляка, а в двух наших эфиопах и вовсе нельзя было заподозрить потомков каких-то шляхтичей.
– За так у нас денег тут не платят, – расходился тот все больше (можно подумать, что за так платят в Польше) и до того надувался спесью, будто Германия лично ему и только ему была обязана своим благосостоянием.
– Я уж заставлю вас шевелить вашими ленивыми задницами, – продолжало поучать нас это чучело, которое несомненно даже на примитивнейший вопрос, шар ли наша земля или плоский диск, не знало ответа, в то время как большинство из нас защитили не только кандидатскую диссертацию, но кое-кто даже докторскую.
Тайно, отвернувшись, мы посмеивались над нашим «начальником». Михе даже пришлось показать нам кулак, дабы мы не забывали, что от этой «надувшейся» задницы зависит, получим ли мы сегодня свои деньги.
Миха, дав распорядителю покуражиться, перевел ситуацию в прагматичную плоскость, спросив:
– Где инструменты? Лопаты, метла?
– Инструменты… Ах же, дерьмо, их же запер бригадир. Болтаю тут с вами, а он сейчас свалит с ключом…
Толстяк в панике рванул вон из подвала.
– Это как раз противоположность того, что подразумевается под понятием «ответственность в политике», о которой ты спрашивал, – смеясь ему вслед, заметил, обернувшись ко мне, мой африканский друг.
Когда час спустя нам наконец-то раздали орудия труда, меня определили копать землю вместе с Алешей из Новосибирска, дед которого в составе частей Красной Армии штурмовал в 1945 Берлин.
Если бы он знал, что внуку опять его отстраивать, не палил бы он тут так шибко из всех орудий, – подшучиваю над ним.
Его определенно не было вблизи рейхстага, иначе бы днем и ночью рассказывал бы мне о своих подвигах.
В противоположность нашему мастеру, мы вели в подвале очень даже «ответственную» политику. Так как оплата наша была почасовой, мы особо не перетруждались, затягивая время. А то и вовсе прятались от нашего бригадира в темных закоулках, страсть как завидуя нашим африканским друзьям, которых в темноте выдавали только белоснежные улыбки, когда мы их доводили до смеха.
Так мы тянули волынку всю ночь, пока вдруг в полном замешательстве к нам не ворвался наш строительный мастер:
– Вот же дерьмо. Утром сдача объекта, а там, наверху, забыли выложить промежуточную стенку.
Мой друг из Эфиопии шепнул мне на «высоком» русском без акцента:
– Другого я и не ожидал от этой жопы.
– Кто-нибудь из вас разбирается в строительных чертежах? – умоляюще спросил нас мастер.
Разом заулыбавшись, мы выдвинули из наших рядов двух наших африканских инженеров по мостам и туннелям. И принялись за дело, довольно быстро выправив ситуацию. Когда-то в строительном отряде я орудовал мастерком на кладке, физик-ядерщик Алеша неплохо справлялся с отвесами и уровнем, два дипломированных специалиста весьма споро подносили раствор и кирпичи. К концу смены стена была выложена. Впрочем, даже не стена, а так, стенка…
Потом уставшие, но довольные осуществлённой миссией, мы сидели нашей пестрой компанией на подоконнике «спасенной» будущей администрации канцлера – Алеша, чей дед палил, почем зря, тут из всех орудий, два инженера из Эфиопии, ненужные в своей раздираемой гражданской войной стране и я, чужой немец в Германии, и вглядывались в возвышающуюся пред нами громадину рейхстага, где как раз готовились к продолжению дебатов по очередной резолюции о борьбе с нелегальной занятостью. Мы были в то утро едины во мнении, что что-то в этом мире не так, как надо, и что это что-то течет чертовски безотвественно.
СОБАКА В СЕНЕ
«Собака на сене» – всемирно известная история Лопе де Вега о страстях и нравах в далекой Испании. «Собака в сене» – обыденная история из жизни сельской глубинки в завьюженной Сибири.
Итак, в одной затерянной в сибирских далях немецкой деревушке жил себе да поживал основательный хозяин по имени Феликс. Все лето в свободное от работы в колхозе время он пропадал на покосах и к осени заготовил и посадил у себя на задворье для двух своих коровушек внушительный стог сена. Феликс был мужиком работящим, дом всем на зависть в деревне, в хозяйстве полный порядок. А по соседству с ним жил мужичишка Франц, росточка небольшого, больше любивший болтать, чем работать, за что его снисходительно прозвали Франциком-болтуном. Дом у него давно покосился, требовал ремонта, огород был запущен и с чужой собственностью у него были проблемы. Мог так, мимоходом, через забор свернуть голову подсолнуху Феликса или, запустив руку меж штакет, обобрать его малину или осенью, бывало, несколько рядов картошки ночью выкопать. Если курица случайно забредала к нему во двор, она оттуда уже не возращалась. И хотя из дома болтуна благоухало потом на всю деревню бульоном и сам он хвастал отменным обедом, категорически отрицал, что курицу не то, чтобы ел, даже не видел.
Впрочем, наша история не о курице, а о стоге сена, который Феликс посадил у себя в задворье в полной уверенности, что двум его коровкам корма теперь хватит до самой весны. И как только выпал первый снег, стал он трижды в день по охапке таскать на прокорм скотине. В декабре он вдруг заметил, что стог уменьшается как-то уж очень быстро, – раза в два шустрей, чем должен бы. И такой у него общипанный был вид, будто не две коровы с него кормились, а целых четыре. Очень удивился Феликс таким метаморфозам, рассуждал про себя так и этак: может коровы какие-то особо прожорливые в этом году? И решил, чтобы протянуть до весны, рацион им уменьшить, и стал больше мешать к сену соломы.
Но стог, несмотря ни на что, продолжал и дальше неестественно быстро убывать. Феликс уже было нечистую силу заподозрил, что она тянет сено из стога, потому что нет-нет да и заметит пучок сена на вытоптанной к стогу дорожке. Да вот только сам-то он не терял его. Но так как к стогу в снегу вёл только его след, никого другого, кроме как нечистую силу, заподозрить нельзя было: ведь известно же, что только она может по воздуху перемещать предметы. Потом, правда, приглядевшись попристальней к своим следам, заметил, что они несколько глубже втоптаны в снег, будто кто-то еще раз по ним прошёлся. И еще больше удивился Феликс – это кому же в голову могла прийти идея по ночам тайком от него еще раз кормить его собственных коров?
Конечно, он еще осенью удивился беспечности своего соседа Франца, который за все лето малохольненький стожок себе заготовил в задворье. Было для него загадкой, как тот собирается двух своих коров прокормить зимой. Загадкой оставалось и то, что, несмотря на четыре месяца зимы, от стожка Болтуна будто и не убыло нисколько. И только когда он заметил, что у самой двери его сарая ответляется еще одна цепочка следов с пучками рассыпанного сена прямо к соседскому подворью, на загадку разом нашлась отгадка.
Как и предполагал Феликс, Францик яростно отверг все обвинения в свой адрес. А потом еще и насмехался в конторе на Феликсом, что тот такой дурак, у которого даже сено со двора тащат. Но окончательно взорвало Феликса, что и в следущую ночь вор опять приложился к его стогу.
При сорокаградусном морозе сидеть на улице ночью и караулить негодяя мало приятного, поэтому эту миссию Феликс возложил на свою дворовую овцарку. И, чтобы злоумышленик не заметил ее преждевременно, аккуратно закопал в сено, да еще и снежком сверху присыпал. Вообще, то была мирная и кроткая животина, которая с большим удовольствием пролежала бы ночь в утепленной собачьей будке, не будь на то воля хозяина, которая для послушной собаки – закон. Деваться некуда, закопалась она поглубже в сено в надежде провести всё же ночь в тепле. И только она устроилась поудобней и закемарила, как какой-то назойливый хруст снега под чьими-то валенками вырвали ее из сна. И еще этот раздражающий запах соседа Франца, с которым у нее были давные счёты: тот однажды от нечего делать, когда собака мирно лежала у себя во дворе на цепи, взял и хлестнул ее метлой по морде с безопасного расстояния. И когда она от такого коварства оскалилась, этой же метлой ее, невинную, отметелил удовольствия ради.
Так что, почувствовав запах своего врага рядом, загривок на мирно до этого дремавшем псе вздыбился, клыки оскалились, глаза запылали огнем – лютым волком глядят. Но, может, и сдержал бы он свою ненависть, да только тут его еще и вилами ткнули… Францик попытался навильник сена вытащить…
Так как следы борьбы, клочья одежды и пятна крови однозначно вели к двору Францика, тот на следующий день в конторе пытался, упреждая удар, представить себя в роли невинной жертвы ночного происшествия.
– Совсем сдурел этот Феликс. Надо же до такой идеи дойти – собаку зарыть в сено, – постанывая и поддерживаясь за поранненый бок, жаловался он. – Вы только представьте себе – иду домой ночью. Пасмурно, ветер воет к непогоде. Тут уже душа не на месте. Ничего не подозреваю, прохожу мимо его стога и вдруг – дьявол какой-то из него вылетает и бросается на меня. Я со страху чуть в штаны не наделал – а эта тварь сбила меня с ног и давай меня полосовать. Озверела, подняться на ноги не дает. Хорошо до дома недалеко, ползу, а та на мне свирепствует, кое-как стряхнул с себя и за дверь к себе. Как глянул на себя в зеркало – Боже правый, да на мне места живого нет. Весь покусанный, синий, одежда в клочья. Я ни сесть, ни ходить не могу. Нет, так этого нельзя оставить, люди добрые, пристрелить надо немедля эту взбесившуюся скотину.
– Тебя бы вилами пырнуть, тоже, небось, взбестился бы, – посмеивается и язвит в ответ Феликс.
– Ты у меня в милиции посмеешься. Завтра в район поеду, заявление на тебя писать.
– Ну что ж, тогда я вилы твои, что потерял у моего стога при бегстве, пожалуй, еще попридержу. Кто знает, может, ещё как вещественные доказательства потребуются…