|
РОЗА
Раз осеннею порою
Розу старую спросил я:
«Почему ты не родилась
Вечно юной и красивой?
Ты была когда-то свежей,
а теперь дохнула осень,
Лепестки твои поблёкли,
Ветры их швыряют оземь».
И в ответ старуха-роза
Головою покачала:
«Разве ты узнаешь радость,
если ты не знал печали?
Разве ты увидишь счастье,
если ты не видел скорби?
Разве сочный плод оценишь,
если ты не ценишь корни?
Разве ты прочтёшь улыбку,
если ты не понял слёзы,
если ты меня не понял,
обожатель юной розы».
ОРЁЛ
Перебиты вольные крылья,
прострелены дробью литой.
Орёл –
и гордый и сильный –
в небо глядит с тоской.
А ветер такой солёный!
Такое синее небо!
А берег такой зелёный,
каким
никогда ещё не был…
Не был!
И море,
и снег,
и скалы
в таком пронзительном свете!
Ах!
То,
что душа искала,
орёл напоследок встретил.
БОЖЬЯ
КОРОВКА
С утра на коленях
молили мы Бога:
«Боженька! Хлеба
пошли хоть немного!»
Но были мы богу войны
не нужны.
Что он дарил нам,
кроме нужды?
Мы убегали
по тропкам и бровкам
в росные дали
к божьим коровкам.
Мы с ними играли…
Где были игрушки?
Их пожирали
горластые пушки.
Со взлётных площадок
ладошек похожих
взлетала армада
коровок божьих.
Божья коровка,
лети на небо!
Принеси нам хлеба!
Чёрного и белого
только не горелого.
Это было давно.
Нынче всё-всё иначе.
Эскимо у кино.
Блин горячий на даче.
Апельсиновый сок.
Сливки в круглом стакане.
А в кафе «Малышок»
земляника в сметане!
Парк. Галдёж детворы.
Вдруг малышка-девчонка
стих военной поры
декламирует звонко.
Божья коровка!
Лети на небо!
Принеси нам хлеба!
Чёрного и белого,
только не горелого.
С одной ладони
божья коровка,
жужжа-трезвоня,
взлетает ловко.
В другой ручонке
держит малышка
три вкусных, ломких,
медовых пышки.
О
СУДЬБЕ
МОЕГО НАРОДА
Сухие семена
выжатого лимона
в тёплом песке
на берегу утренней Волги…
Я осторожно кладу их
в жёсткую кожуру –
пусть плывут вниз по реке –
навстречу недоверчивому Солнцу:
Может, они где-нибудь прорастут
и принесут плоды?
Вода капает с руки.
Неужели пальцы могут плакать?
ВСЁ
ПОЛНО
ОЖИДАНИЕМ
Каждая женщина –
это таинство
не только для любящего её,
но для всего мира.
Потому что таятся в ней
миллиарды загадок –
ещё не рождённых жизней.
Любая степь –
это загадка
не только для сеятеля её,
но для всего человечества.
Потому что таятся в ней
миллиарды открытий –
ещё не известных неожиданностей.
Тихо покачивается Луна
на широкой ладони степи –
девственной земли,
словно соком налитое
зерно Вечности,
обещающее
грядущие миллиарды зёрен.
ОГОНЬ
Где?
Ответ веками стёрт.
Как?
Ответ туманом скрыт.
Когда-то заалел костёр
от тусклой, крохотной искры.
Одни
в костре ковали меч.
Другие
грелись над костром.
А третьи,
чтоб костёр разжечь,
сердца сжигали в нём.
О
ПОСТОЯНСТВЕ
Когда лучистая небесная Жар-птица
склюёт зелёный корм
в полдневном зное,
тогда деревья любят погордиться:
клён – краснотой листвы,
берёза – желтизною.
Дуб золотом красуется червонным,
оранжевою бронзой строгий ясень,
а стройный тополь серебристой кроной…
Хвастливый праздник осени прекрасен!
И лишь, когда Зима
расставит сети,
когда Жар-птица
в белой клетке взвоет,
нежданно удивимся мы,
заметив
великолепие
вечнозелёной хвои!
ЭХО
Всю долгую-долгую ночь
я продирался сквозь лес,
где поросшие рыжим мхом деревья
вздымали высоко вверх
к продырявленному звёздами небу
свои причудливо сплетённые ветви.
Ни один лист не шелохнулся –
безлиственны были сучья.
Ни свиста, ни щебета не было слышно –
бездуховным казался мрак.
Но плети ветвей
хлестали меня по лицу.
Но птицы клевали меня в виски.
Напрасно я вырубал чащу –
она остановилась
всё непроглядней,
всё непроходимей.
Напрасно я взывал о помощи:
Звёзды хохотали надо мной.
Только где-то вдали
звало меня эхо кукушки –
туда, откуда я когда-то пришёл…
Проснувшись, я заметил,
бреясь перед зеркалом в ванной,
новые веточки
первых морщин
возле глаз.
ЧЕРНИКА
Косынку с головы срывая,
спросила: «В жмурки поиграем?»
И завязала мне глаза
соседка Лиза – егоза.
“Лови меня, а не берёзы!»
Сказала – и пропала вдруг.
Я бегал вскачь, меняя позы,
рукой описывая круг.
Я хохотал, рычал я дико,
но егозу поймать не мог.
Тут вспомнил я:
«А где черника!
Не потерять бы кузовок…»
С ослепших глаз сорвав косынку,
я положил конец игре:
была пуста моя корзинка,
как рано утром на заре.
С голубоглазой Лизой грубым
я не был раньше никогда.
Сквозь фиолетовые зубы
шептала девочка:
«Беда!
Вот грех какой!
Как я посмела!?
Смешно. Сейчас захохочу!
В долгу не буду. Знамо дело, –
я поцелуем заплачу».
Ещё она шептала, дескать,
смотри, не очень-то балуй.
Ох, поцелуй тот не был детским,
греховным был тот поцелуй.
Она смеялась:» Ой, гляди-ка,
как с глаз спадает пелена…
А хороша была черника!
Ты был слепым – твоя вина».
С тех пор века прошли –
не меньше,
а я до сей поры дивлюсь:
когда целую губы женщин,
в них узнаю черничный вкус.
ВОРОН
Мои шелковисто-чёрные перья
отливают фиолетово-голубым цветом.
Я сижу долго-долго
на телевизионных антеннах.
Однако никто
не называет меня современным.
Никто не замечает меня.
И даже моё громкое карканье
не помогает.
Все глаза человечьи
прикованы к телеэкранам:
идёт передача с Луны…
Карр!
Что-то около двух столетий назад
я выклёвывал глазницы
лобастого черепа
на поле под Полтавой.
Он был точной копией
небесного светила там вверху,
чело которого
так настойчиво долбят нынче
остроклювые космические корабли…
Карр!
Мир стал
бесчеловечным:
ни в поле чистом,
ни на крыше –
нигде не найдёшь
человечьих костей.
Мир стал
прозаичным:
моя чёрная краска
больше не актуальна.
Может быть, стоит
прожить ещё пару столетий,
чтобы посидеть на телеантеннах
других планет?!
Карр!
ЖАННЕ
К.
Ах,
в мечтах
ты являлась мне Жанной д’Арк:
восседая на коне,
блестя кольчугой –
в руке крепкий щит,
острый меч у бедра, –
высокими травами скачешь…
Теперь не мечтаю:
мой современник –
в очках,
полноватый,
уютный, –
увёл он тебя в своё жилище,
где жёлтые зубы скалит рояль
(гордый мой конь?),
где гардины из тюля
прячут тебя от солнца
(солнцем играющая кольчуга?),
где крепкое круглое зеркало
твой охраняет праздный покой
(крепкий щит?),
где ты,
держа в руке мухобойку
(разящий меч!)
неслышно ступаешь
по мягким коврам уюта
(высокими травами скачешь…)
Я с цветами к тебе пришёл –
захотелось мне знать:
счастлива ли?
Ты ответила: «Да»,
но глаза твои
не сказали того же…
Лестница,
винтовая –
удав, свернувшийся кольцами, –
поглотила меня и
выбросила за дверь,
в тишину твоей –
не знакомой мне –
улицы…
Звёзды вечерние –
словно хор печальный пенсионеров –
светились в попытке
завести бодрую песнь.
И мне показалось,
будто я приходил
цветами украсить
могилу своей любви…
ЧЕРЕПАХА
Моему современному окружению
я лишь временами –
только при острой необходимости! –
показываю либо нос либо хвост.
Поскольку туловище моё слишком уж
несовременно по форме.
Без панциря
я похожа на динозавра…
А на что
может нынче надеяться динозавр?
Под прочным спинным панцирем –
моей щитовидной роговой крышей –
я приспосабливаюсь к новой эре.
Мой орган мышления скуден,
но разве трудно понять,
что при великих бурях
благоразумно становиться неприметным.
Надо уметь всё время съёживаться,
чтобы не быть достойным внимания.
Хи-хи!
Как они спешат,
какие скорости развивают,
какие проблемы раскручивают –
новые жители Земли!
Пёстро, шумно живут!
Но как мало они живут –
эти двуногие!
Я же, напротив,
двигаюсь медленно,
а живу дольше всех
среди живых существ.
Я умру только тогда,
когда уже наполовину сгнию…
Иные пессимисты высказывают
чрезвычайно оптимистическое мнение,
что после атомной войны
снова наступит эпоха динозавров.
Ой-ей-ей!
Пронеси меня, время!
Помоги мне моя живучесть!
ДЕРЕВНЯ
Теперь солидно строят на деревне –
панели, ванна, газ и телефон.
Не слышен стон пилы надрывный, древний
и топоров усталый стук и звон.
Здесь самолёты опыляют поле,
ждёт почту по утрам аэродром.
Артисты приезжают на гастроли,
цветной телеэкран приходит в дом.
А в доме гарнитуры и торшеры,
гараж с автомашиной во дворе.
Всё дальше лес. Зато разбиты скверы,
где липы золотятся в сентябре.
Солома пахнет чуточку бензином.
У пашни начинается асфальт.
В продмаге продаются апельсины,
сосиски и капуста провансаль.
Деревню детства помню я другою…
У церкви утки в крохотном пруду.
Упряжка-колокольчик под дугою.
Жужжанье ульев в грушевом саду.
Полночные «страдания» гармошки.
Предутренние крики петуха.
Копилка-кошка и герань в окошке.
Роса в большой ладони лопуха.
Луг волглый. Березняк заиндевелый.
Осенней речи ласковая ртуть…
Где та деревня? Детство отлетело.
Былое, как известно, не вернуть.
В деревне нынче снова новоселье.
Как быстро обновляется село!
Ну, что ж, есть все причины для веселья.
Но отчего на сердце тяжело?
В
ТОЧКЕ ПЕРЕСЕЧЕНИЯ
Направление жизни –
горизонталь?
Взгляну на тропинку,
панель,
магистраль –
направление жизни –
горизонталь!
Едва рассвет горизонты разбудит
и горизонтали теней рассекретит,
по ровным дорогам
шагают люди –
рабочий народ
делового столетья.
А направление грёз –
вертикаль?
Детства круг –
карусель –
закрутилась в спираль:
в небе юности
кружит крылатая сталь!
А чуть выше,
в зените,
зрелым наитьем
уходит ракета
в звёздную даль …
Да, направление нашей мечты –
вертикаль.
Едва закат, суету подытожив,
цену дня на рыжей ладони взвесит,
мерцает в усталых глазах прохожих
праздничный свет созвездий.
Мечтай, человек,
о высоких мирах!
Лишь одно
тревожит меня серьёзно.
Я шёл по Земле,
любуясь впотьмах
куполом пёстрозвёздным.
Я смотрел на звёзды
по вертикали.
И споткнулся
о камень –
на горизонтали …
ТЫ
И Я
Нет у моря собственного цвета,
небо
дарит ему свои краски –
алые всплески света,
шторма белые пляски,
синее доброе утро,
полдень зеленоватый,
вечер из перламутра,
лиловую грусть заката…
Море – всегда разное:
ни себе, ни другому не вторит.
Море – всегда небыль.
Но собственного цвета
нет у моря. –
Свои краски дарит ему небо.
На юге, на севере,
и там, где я не был,
всё те же вопросы
Любовь задаёт:
Я – небо?
Ты – море?
Или наоборот?
ПОСЛЕ
УРОКА ИСТОРИИ
«Вперёд!
Ур-р-р-а-а-а!
Бей французов!»
победно кричат солдаты Суворова
и скользят вниз
по откосам Альп.
Впереди всех –
на худосочной попке –
Генералиссимус!
Собственною персоною!!
С сучковатою саблею наголо!!!
Враг смят,
уничтожен –
на снегу
сложены «штабелями»
тела французов.
А потом
победители
покупают для побеждённых,
по штуке на каждого –
эскимо на палочке.
Таков уговор.
А как же иначе?
Кому хочется
безвозмездно – «за просто так» –
быть побитым французом?
НЕ
БОЙСЯ ЛЮБВИ!
Ты не бойся!
Иль я страшен внешне?
Я не трону.
Сядь мне на ладонь!
Зазвени-ка птичка, песней вешней
на лихую тысячу ладов!
Хочешь,
буду звать тебя Любовью,
именем, восславленным людьми?
Но с одним единственным условьем –
ты меня за это полюби!
Впрочем, я забыл…
Ведь ты, глупышка,
любишь лес и воздух голубой.
Человека зная понаслышке,
ты не можешь знать его любовь.
А любовь его похожа очень
то на самолёт, прошивший синь,
то на свет костров полярной ночью,
то на водоём в песках пустынь,
то на шум стремительной ракеты,
то на живописное панно,
то на стих поэта,
но об этом
ты ведь не узнаешь всё равно.
Так лети ж!
Лети, моя певичка!
Уж такой удел твой –
петь – кружить.
Если не любовь,
то ты привычка,
без которой
грустно было б жить.
ДОМИК
ИЗ ПЕСКА
Я игры детства не припомню,
я помню, что была война.
И в чехарду играли бомбы,
играла в прятки тишина.
Бежало детство наше мимо,
как худосочная река.
Мне, как и всем, хотелось мира,
я строил домик из песка.
Во рту с утра ни крошки хлеба,
кусочек голода во рту.
А домик мой касался неба,
а домик верил в высоту.
Давно года режимов грозных
тяжёлой поступью прошли.
Мои дома уходят в звёзды,
как с космодрома корабли.
Дома я строил из бетона,
а в нём крупинками песка
течёт тревожно и бессонно
глубокой памяти река.
Иду с прогулки на рассвете
иль вечерком к друзьям иду.
Играют в прятки чьи-то дети,
играют внуки в чехарду.
Я сложно жил и понял много,
мои советы все просты:
Ищите общую дорогу
и стройте крепкие мосты!
|