|
ПОЭЗИЯ МОЯ
Поэзия моя – простолюдинка,
ей не присущ заумный «штиль» и слог,
в угоду модно-вычурным новинкам
туманный смысл, зарытый в дебрях строк.
Она скромна,
в ней нет кичливой спеси,
лавровым не отмечена венком,
в тиши ночей свои слагает песни
простым и всем понятным языком.
Не рвется ни в пророки, ни в кумиры
и славы звездной ревностно не ждет,
но всякий раз, настраивая лиру,
всю душу на алтарь стихов кладет.
ОКНО
В ДЕТСТВО
Распахну в свое детство до боли родное окошко –
как невеста к венчанью, наряжен цветением сад,
где румяное солнце гуляет по чистым дорожкам,
по-гусарски топорщит усы молодой виноград.
Там в заботах отец –
он встречает зарю с петухами
и не может без дела, находит работу чуть свет,
в светлой кухонке мама, как жрица в языческом храме,
совершает обряд, ежедневный готовя обед.
Пахнет свежим укропом, вареной картошкой и сдобой,
детством пахнет беспечным… а годы летят чередой…
проживи хоть сто лет – дома отчего запах особый,
словно имя твое, навсегда остается с тобой.
Лечь под вишней в траву и смотреть в полудЁнное небо,
где спешат корабли-облака в синеве без границ…
Ничего нет вкусней, чем горбушка хрустящего хлеба,
ничего нет светлее улыбки родительских лиц.
ПОЗДНЯЯ
СИМФОНИЯ
Ты помнишь симфонию поздней, осенней любви?
Конечно, не помнишь. Я тоже почти позабыла.
Там, кажется, флейта чуть слышно зачин выводила,
а скрипки минором на зов откликались вдали…
По тактам и правилам темы развитие шло,
вливались кларнеты, серебряно арфа звенела,
душа в упоенье навстречу созвучьям летела…
Ты знаешь, и в возрасте душам летать не грешно.
И взмахивал тоненькой палочкой рок – дирижёр,
вздыхали протяжно и чувственно виолончели,
а скрипки всё пели, всё громче и радостней пели,
и вот уже всю партитуру заполнил мажор.
Пассажами страсти украсил крещендо рояль,
труба поддержала, себя не смущаясь нимало.
Любви и надежды гармония чисто звучала,..
но где-то уже диссонансом вплеталась печаль.
Что дальше? А дальше всё чаще смущал дискомфорт.
Синкопы метались от острых уколов стаккато,
и нежная флейта, и скрипки исчезли куда-то…
Финал не закончен…
Не сыгран последний аккорд!
ОСЕННЯЯ
НОЧЬ
Сентябрь.
И в ночь открытое окошко.
Созвездия Плеяд мерцает гроздь.
У ног чужая шёлком вьется кошка –
нежданный, самозванный частый гость.
Мурлычет и конечно же не знает,
что в жизни существуют ложь и лесть,
а значит и меня воспринимает
бесхитростно такой, какая есть.
Она и звезды – круг друзей надежных,
не ранят словом и не предадут,
любые тайны им доверить можно
и знать, что тайны с ними же умрут.
Нам с кошкой по душе ночные бденья.
Мурлыка из дворовых, я – «сова».
И дарят ночи радость вдохновенья,
и в образы слагаются слова.
Играет в прятки лунный свет с тенями,
а звезды – как ромашки на лугу,
и ясень в небо тянется ветвями,
сорвать пытаясь яблоко – луну.
Как тихо.
Спит уставшая дорога.
Ни шороха, ни шума, ни звонков.
До первых петухов уже немного,
и жаль, что нет в округе петухов.
НЕБЕСНЫЕ
ГУСЛИ
Казалось, что в тумане утра гусли
звучат над полусонною землей…
к теплу, на юг летели нынче гуси,
за вожаком выравнивая строй.
О чем они кричали, что вещали? –
непостижима речь пернатых нам –
прощались или, может, обещали
вернуться вновь к обжитым берегам?
А сердце защемило отчего-то –
для всех в природе точные часы.
Счастливо птицы! Легкого полета!..
Дай бог дожить до будущей весны.
ПРЕДУТРЕННЕЕ
Уходит ночь…
Не скрипнет дверью дом.
Лишь тенькают спросонья птицы в гнездах.
И жнет рассвет серебряным серпом
созревшие к утру на небе звезды.
Он жнет…
И вдруг с небесного жнивья,
цветком полей невидимого рая,
к земле слетает светлая звезда.
И кто-нибудь желанье загадает…
Ещё бы спать – за окнами темно,
да только в растревоженном сознанье
кружится разных дум веретено,
наматывая нить воспоминаний.
Мелькают лица близких мне людей…
Даруй им, Боже, годы жизни долгой
и не оставь их милостью своей,
дай лугом путь, а не стернёю колкой.
Пусть им во тьме укажет выход свет,
пусть минут их печали и тревоги,
а тем, кого уже сегодня нет,
открой, Всевышний, райские чертоги.
Ещё прошу: помилуй и спаси
того, кто нынче в горестях и болен,
ему ещё так рано в небеси,
а каждый вдох – в твоей Господней воле…
Дай, Боже, мне – уйти в единый миг,
избавь меня лежать недвижным грузом,
чтоб жизнь моя в итоге для родных
не стала лишь досадною обузой.
Дай, Бог…
Заря спешит в объятья дня
и ждут дела – обычное, мирское…
Спасибо, что Ты выслушал меня,
хоть знаешь Сам, что дать, а что… не стоит.
КАЧЕЛИ
Просторный общий двор, и во дворе
в погожий день без продыха при деле –
снуют с утра до вечера качели
то вверх, то вниз на радость детворе.
И смех, и крик, и визг до хрипоты,
чем дети старше, тем полеты выше,
и окриков родительских не слышат,
захлебываясь счастьем высоты.
А в сумерки, едва зажжется свет,
в притихший двор, как будто на подмостки,
выходят повзрослевшие подростки,
и отдыха опять качелям нет…
Вот так и я когда-то, как они,
под небо в синей лодочке взлетала,
душа, застыв от страха, обмирала,
но сердце сладко ёкало в груди.
Теперь со стороны уже – в окно –
смотрю, сопоставляя параллели:
по сути жизнь такие же качели –
достичь высот не каждому дано.
И лодочке, как прежде, не летать,
спасибо, что качается покуда,
но с каждым годом ниже амплитуда,
и скорости уже не наверстать…
Простой «закон качелей» сложен тем,
что каждому из нас познать придется,
как лодочка в последний раз качнется
и следом – остановится совсем.
УБОРКА
С утра в шкафах порядок навожу,
блокноты сортирую, книги, фото,
листочки рукописные без счета,
в коробки упакованное что-то…
Куда все деть? Ума не приложу.
Так хочется для близких сохранить
мои труды, альбомы, сувениры,
и строчки, продиктованные лирой…
Снести на свалку сущность микромира –
заранее себя похоронить.
Вот здесь в конвертах письма от друзей
и к праздникам открытки-поздравленья,
стихи, что мне дарили в дни рожденья…
Еще доинтернетовское время.
Архив души и памяти музей.
Вот сына-первоклассника тетрадь,
картинки, нарисованные внучкой,
морской конек – вопросом-закорючкой,
и две совы забавные под ручку…
И выбросить, – как ближнего предать.
Здесь мой досуг, друзья, любовь, дела.
Здесь я.
Но что грешить самообманом:
когда отправлюсь в путь к небесным храмам,
возможно, что сочтут родные хламом
все то, что я для них же сберегла.
Что грело душу мне, пока жила.
|