|
МЫ
СТАРИКИ,
НАМ ВЕЧЕРОМ – АНИСОВОЙ
Мы старики, у нас большие бороды,
Мы носим шубы, шапки до бровей.
Степенно ходим по проулкам города,
Свернув в кабак, мы хмуримся: «Налей!»
Мы любим запах крупа лошадиного,
Воротит нас от запаха духов.
Свернув в кабак,
мы хмуримся: «Малиновой!»
Потом – в бордель «Мадам Сиси-Чернофф».
Духи Ралле там разливают вёдрами,
А Катька там, конечно, лучше всех.
Качает так она, чертовка, бёдрами!
Приходится содеять плотский грех.
А дома – грузди и судак поджаренный,
Жена,
духами от неё разит,
Абид-слуга, похожий на хазарина,
Он иногда с моей супругой спит.
Мы старики, нам вечером – Анисовой,
Не много – шкалик, а потом – ещё.
– Как день прошёл, Аграфия Денисовна?
– Да, батюшка, спасибо, – хорошо.
А
ТЫ В СВОЕЙ РУБАХЕ
Накажет
Бог безумием – беги!
Тебя поймают: шприцы, охи-ахи.
А ты спокойно скажешь: «Дураки,
Не тот размер смирительной рубахи».
Потом – свиданье.
Кто там? Сын и дочь.
Кефир и сок. А ты в своей рубахе.
Детишки – в мать.
Не отличить,
Точь-в-точь.
Посмотришь, пробубнишь:
«Идите на хер».
Накажет Бог безумием – беги!
Зачем тебе уколы, охи-ахи!
А тут кругом такие дураки –
Не могут подобрать размер рубахи.
НУ,
БРАТЦЫ-КРОЛИКИ,
ЗА ВСЕХ!
Налил по сто.
Огурчики, паштет.
В тарелочку – горчицу и котлету.
В моём роду героев нет,
В моём роду и павших нету.
А убиенные? Да, есть.
Враги народа есть и зеки.
Героев нет, ну хоть облезь,
Кому – расстрел,
кто – сгинул в штреке.
Ну, нет так нет,
жизнь без огрех,
Наверное, и не бывает.
Ну, братцы-кролики, за всех!
Вон холодец куриный тает.
СИЖУ
Я
ЗА СПИНОЙ ВОЗНИЦЫ
По лугу
едем, по низине,
Над головою свист стрижей,
Бегут гусята за гусыней,
И каждый – золота желтей.
Сижу я за спиной возницы
И вижу след от колеса,
Ромашек белые ресницы,
Их золотистые глаза.
Глотаю дым я сигаретки,
Гляжу, а там, где бересклет,
Стоят фазаны-малолетки
И крыльями мне машут вслед.
А вон – не тётки, не хабалки,
Подставив солнышку соски,
Рыжеволосые русалки
Зовут: «Сюда, эй, мужики!»
Кричу я кучеру: «Постой!»
Да толку что, он едет, едет.
Возница мой глухонемой.
На колесе полоска меди.
По лугу едем месяц, год,
Ловлю рукой травинок пряди.
Я еду задом наперёд
И вижу, что осталось сзади
Полоска меди, колесо,
Возница – шеф, патрон, владыка.
Не видел я его лицо,
Верней, его не видел лика.
А мимо – гуси и пруды.
Ах, кто бы нам – в колёса палку!
Тогда б я тискал у воды
Медноволосую русалку.
ВЕСНА
В ДЕРЕВНЕ
В канаве желтоглазые цветы,
А рядом мусор и собаки трупик.
Рябит в глазах от этой пестроты.
Висят в сенях ненужные тулупы.
За этот год я сильно полинял.
Вот вышел в мае,
бабки: «Кто он? Кто он?»
Сижу, курю, я катанки не снял.
А бабки – зырк:
у них весной гормоны.
Я спал зимою, не узнать меня.
Кричу: «Ну чё, – живые? Охламонки!»
А та, что справа, старая клешня:
«Шу-шу, шу-шу» и строит мне глазёнки.
Я покрутил прокуренный свой ус,
И бороду кудрявую покомкал.
Пойду домой, побреюсь, подушусь.
«Покедова!» – старухам крикнул громко.
Тепла – три дня, а сколько вьётся мух.
Побреюсь, выйду, – та, что справа, ахнет.
И повылазят зенки у старух,
Тройным аж до околицы запахнет!
По катанкам ладошкой хлопну: «Эх!
Сухими я держал боеприпасы!
Как кур, щас перещупаю вас всех,
На лавочке, не отходя от кассы».
Хи-хи, ха-ха, смешки, переполох.
Весна! Дождались! Травушка густая.
Соседский старый пёс, зимою сдох,
И жёлтыми цветами зарастает.
С
ТИХИМ ПОМЕШАТЕЛЬСТВОМ
УХОДИМ
Тихо жили, тихо мы глупели,
Ну, а если форточку открыть,
Слышно было, как нам птички пели,
То: кар-кар, а то: фьюить-фьюить.
Жили тихо, слушали пичужек,
Вытирали деточкам носы,
Бормотали: мы других не хуже.
Поглупели! Господи спаси!
Кто считал расходы, кто – доходы,
Мы глупели тихо тут и там.
С тихим помешательством уходим.
Мы зачем, такие, небесам?
Ты, Господь Великий, нас не знаешь.
Ой, мы наломаем в небе дров!
Ну, зачем к себе нас призываешь?
Нас, отпетых дур и дураков.
Были-то нормальными мы, вроде,
Глянем друг на друга – ну, кошмар!
Форточку открою на исходе,
Запою: фьюить-фьюить, кар-кар.
ПОРОША
Снег молодой, в нём свет голубизны.
Плетусь я рано-рано еле-еле.
Ну, наконец, мои следы видны,
Знать будут все:
здесь шёл Владимир Штеле.
Вот левой след, а левая больна,
Вот след от правой – правая кривая.
Да что же так? Как будто шла война!
Была война, но вот забыл – какая.
Кричал комвзвода:
«Пацаны, не трусь!»
А в семь ноль-ноль
опять обстрел ракетный.
Да ладно, ладно, как-никак – плетусь,
И на снегу следы мои заметны.
Я хромоног, медлителен, ну что ж,
Ведь, главное, – не еду на телеге.
Следы полуистёршихся подошв
Останутся на этом юном снеге.
Соседка Люба выйдет, крикнет: «Дед,
Куда попёрся? Рань, мы только встали».
Отвечу я: «Хочу оставить след,
Пока другие тут не натоптали».
ДЕНЬ
И НОЧЬ
На небе
сером тучка мокла,
Скрипели ставни,
день прошёл,
И закрывали бабы окна,
А дед накапал корвалол
В стаканчик с золотым узором,
Где муха чёрная спала.
Он выпил всё.
Ночь будет скоро.
Дед плюнул на пол:
«Муха, бля!»
И стало тихо,
всё умолкло.
Ругнулся дед: «Забыл отлить».
Всю ночь на небе тучка мокла,
А утром – надо снова жить.
Открыли бабы утром ставни,
И полетела тучка прочь.
Вслед посмотрел соседке справной
Дед, переживший эту ночь.
Стоял он на крыльце раздетый,
Подумал: «Во у ей бока!»
Соседке крикнул: «Люда, эта…
Купи два литра молока».
|