|
* * *
Поеду один в Ботанический сад,
Где красные листья так жарко блестят,
Что страшно бывает порою
За ветки с сухою корою.
Там в будние дни нет с парковкой проблем.
Гуляй по дорожкам, довольствуйся тем,
Что прожил достаточно много,
Ни в чёрта не веря, ни в бога.
Там остров сирени пожух и поник,
Но ярок предсмертный кленовый парик.
И долог октябрь, как эпоха,
И, в сущности, это неплохо.
Там солнце сияет без всяких причуд,
Там денег за вход ни с кого не берут,
И мёртвый жучок у бордюра –
Старинная миниатюра.
2012
К МЕКСИКЕ,
С ЛЮБОВЬЮ
С любовью к Мексике, нетрудно разглядеть
В её истории сквозь горькую гримасу
Надежду детскую. Ацтек, надевший маску
Орлиной храбрости, присутствуя везде,
Везде отсутствует. Пошёл на сувениры
Ареопаг зубодробительных божеств.
Как нынче говорят в России, «жесть»
Не подтверждается. Зияющие дыры –
Скорей в концепциях. А невозможный вид
Горами стиснутого мирозданья –
Достаточный предлог для оправданья
Отреставрированных пирамид.
С любовью в Мексике, похоже, обстоят
Дела не хуже, чем в одиннадцатом веке:
С орлиной жадностью впиваются ацтеки,
Забыв о скромности. И женщины хотят,
Что и показывают – клювом, бюстом, тазом.
Пусть птицы местные грубей, чем соловей,
Смысл генетический смешения кровей
Здесь виден невооружённым глазом.
С любовью к Мексике – ясней водораздел
Меж возрождённой злобностью советской
И постимперской жизнерадостностью детской,
Которую здесь Бродский проглядел.
Я чувствую себя свободным тут.
С утра наполнен благодушьем странным
И чувством защищённости обманным –
Тем самым, глиняным: «не тронут, не убьют».
На севере постреливают. Юг
Пока спокоен. На плато срединном
Застыли в ожиданье двуедином
Восторг смертельный и живой испуг.
2016
*
* *
Не приведи дожить, Господь,
До дряхлости души и тела,
Когда уже забудет плоть,
Зачем жила, чего хотела,
Когда – что лето, что зима,
Что свет, что тьма, что ночь, что полдень…
А ум, лишившийся ума,
Уже не сможет ей напомнить.
2017
*
* *
Мои
нечаянные умолчанья
В
молитвы мне по благости зачти.
Николоз Бараташвили
Мертвец в могиле путает века,
Солдат не помнит, где его убили,
Мудрец не отличает «и» от «или»,
А утонувший в Рейне или в Ниле,
Что за река, забыл наверняка.
Зато у мёртвых в памяти крепка
Очищенная от вседневной пыли
Суть бытия. Они не есть, но были.
Все чувства, в них пылавшие, остыли,
Оставив камень чистым от песка.
Поэт идёт, куда ведёт строка,
Ему лишь надо удержаться в стиле,
Как всаднику – в седле. Художник в силе
Что мертвый – всё забыл, чему учили,
И не сильней любого новичка.
К сигналам уха чуткая, рука
Рисует буквы. В контур не включили
Ни мозг, ни сердце. Вымысел от были
Не отделив, их просто совместили –
Мол, после разберёмся, а пока…
И – тёплый, всё ещё в автомобиле –
Как брата, обниму Бараташвили,
Разбившись на своей последней миле
О яркий отблеск в окнах тупика.
2015
*
* *
Мальчишкой превращаюсь в старика,
Не повзрослев как следует, старею.
Как свойственно неумному еврею,
Кривляюсь и валяю дурака.
Клоками – борода. Наверняка
Мне к лекарю пора и к брадобрею.
А жизнь – что лестница на галерею –
Слегка крута, но дивно коротка.
Ну что ж, не повзрослел, не повезло.
Но толстый лёд как тусклое стекло
Блестит на речке. И висит светило.
Снаружи – холодно, внутри – тепло.
Всё есть как есть. А было всё как
было.
И лучше быть, наверно, не могло.
2013
*
* *
В творимом
стамбульскими писателями из печали руин
идеальном
городе живописных лачуг
не
было места тёмным и опасным
чудовищам
подсознания.
Орхан Памук
Человек, которому выпало родиться турком,
Воображает прошлое по чёрно-белым гравюркам,
Где султан поражает врагов и дарит благочестье девам
И где правый свирепый глаз легко сочетается с левым,
Улыбающимся. Шрам от сабли возможен, но не от пули.
В Константинополе люди жили не так, как живут в Стамбуле.
Человек, которому довелось родиться греком,
Любит сравнивать век позапрошлый с прошлым веком,
Как старуха, давно вдова – свою жизнь до замужества и во время.
Грек хранит перезревшую злобу в печени, и это – вредно.
Всё чаще он пьёт один, но памяти грек не пропил:
Стамбул – это место на карте, где схоронен Константинополь.
Человек, по воле судеб родившийся армянином,
Лелеет горе в душе с детства, но чтобы клином
Не совсем уж сходился свет, он осваивает ремёсла.
Если – богат, то в отпуск поедет в Иерусалим, в Женеву, в
Осло, –
Да мало ль куда ещё! Но не в эту область,
У которой прошлого нет и названье стёрлось.
Человек, которому удалось родиться ирландцем, евреем, русским,
Показывает свой паспорт и, пройдя коридором узким,
Путая корни, суффиксы, забывая про запятые,
Обнаруживает себя не в Стамбуле, а в Византии,
По которой гуляют призраки с аккуратными бородами,
В силу экстерриториальности стоящие над судами.
Человек, которому вообще не довелось родиться,
Видит в Мраморном море – Мёртвое. Он, как птица,
Избегает пустых пространств и тянется за судами,
Проходящими по Босфору. Различия меж городами
Существуют только для тех, у кого есть тело.
А ему это всё равно. Вот такое дело.
2014
*
* *
От
нежности прошлых столетий
Остались, как горстка песка,
В дыхании медленный ветер
Да сладкая в венах тоска,
Да в генах гнездящийся гений,
Ответственный лишь за одно:
За память счастливых мгновений,
Которые – хлеб и вино.
2017
|