|
ОЖИДАНИЕ НЕОЖИДАННОГО
Воскресное послеобеда.
Пустынная площадь, зной августа,
шелест платанов. Есть имя всему –
Сен-Готье. Река у подножия – Крёз,
однако легендарный король не причем,
переводится «полый».
Лай и вой одинокой собаки,
оставленной хозяевами стеречь
незавидные пожитки,
а сами уехали пропустить
рюмку-другую и, разгоревшись,
выкрикивать номера лото.
Грамотность здесь, возможно,
всеобщая, нет никого, кто б не
умел читать комиксы и подсчитывать пользу.
Сладкая дрема прерывает
мое брюзжание,
чтобы во сне насладиться
виденьем тебя – веселой,
смеющейся, а наипаче
сосредоточенной, отрешенной,
извлекающей тягучие звуки нот
дыханьем органа.
Тогда я немного побаиваюсь
тебя, – ты выглядишь жрицей
храма, распорядительницей
ангельских сил.
Опираясь спиною на стену, сижу.
Не забыть бы и кипарис,
растущий в маленьком скверике, –
из него вышел бы отличный ларец
для всех моих рукописей,
разбросанных в поднебесной.
Пожилые муж и жена –
выглядят почти близнецами –
подходят узнать, не случилось ли
что-нибудь вроде инфаркта,
готовые позвонить и позвать,
узнав, что всего-навсего ожидаю автобуса,
удивившись, что он здесь проходит
(раз в день), умиленные, удаляются.
Жарко и душно. Лениво.
Автомобиль ход замедляет,
я делаю жест, понятный
на всех языках – «Подвезете?»
Он вглядывается,
человеческого родственника не узнавая, –
а как бросился бы ко мне в сибирской тайге или тундре!
Здесь же плотность чересчур велика населения,
мы друг другу скучны иль опасны.
Прочь, серое небо выкрикивающих цифры!
Долой ничтожество королей китча!
Но слышится добродушное урчание тяжелой машины:
автобус въезжает на площадь, и водитель
с удивлением смотрит на одинокого пассажира,
машущего руками, и вспоминает не сразу,
что надо остановиться.
Я поднимаюсь в прохладу кондиционера,
печалясь, – мое ожиданье закончилось,
а так хорошо начиналось в надежде на гениальное что-нибудь!
Ровно гудящий мотор и отголоски нескончаемой песенки радио.
Автобус укачивает, подобный величественной колыбели.
Встрепенувшись, я провожаю взглядом
руины великого замка
Шовиньи, проплывающего за окном,
безнадежно надеясь на остановку
в романтическом средневековье.
ОДИНОЧЕСТВО
ЕДОКА ПЛОДА С ДЕРЕВА МАНГО
О, мякоть солнечной желтизны!
О, пряная сладость плоти!
О, нарочито купленный плод,
прилетевший из далекого Перу!
Он должен был украсить встречу,
стать прозрачным намеком,
послужить темой разговора о живописи
знаменитой картины Гогена
двух туземных женщин под деревом манго.
Взяв тебя за руку, я спросил бы,
нужна ль запятая
после «А» в знаменитой фразе названия:
«А ты ревнуешь?»
Сия фатальная запятая обнаруживает
злорадство соперницы – вместо удивленья подружки!
А нужно ли ревновать?
Есть, несомненно, различие
между поеданием манго вальяжного Гогена
и «Едоками картофеля» обезумевшего Ван Гога!
Они неразлучны, как библейские Гог и Магог,
но дело не в этом, а в том –
в каком месте пишется репортаж в окружающий мир,
откуда посылается сообщение в чуткие уши немногих людей?
А они с первого слова знают, устрашен ли ты
льющейся
вокруг тебя кровью
или радуешься душою при виде встающего солнца
над
мирной долиной,
стоит ли в твоем сердце ужас перед смеющимся своей шутке убийцей
или оно переполняется пением от взгляда возлюбленной, –
как сегодня утром в сем благословенном саду!
Я старательно вырезаю этот день из своего в общем-то
простого
существования,
не обращая внимания на до и после,
ибо он необъясним причиной и следствием,
как цветок, расцветший если не в пустыне, то все-таки неожиданно, –
улыбка Провидения бывает такой, она слетает из заоблачных далей
и на некоторое время поселяется у тебя на устах;
люди оглядываются, ища причину наступившему облегчению.
Времени на совместную дегустацию манго не оказалось.
Мои рассуждения догонят тебя в дороге,
по которой ты мчишься в красном автомобиле.
Только не забывай о моем призыве к осторожности,
о том, что к твоему бытию привязаны нити
других жизней, и моей в том числе…
Так получилось: ты такой человек,
что мы живем твоею любовью
и любовью к тебе…
Шартр
– Париж
И ТЫ
ЗАМИРАЕШЬ В ПЛЕНУ
Постепенно беззаботность входит
в пространство, называемое душою,
и уже иные ритмы колышатся на горизонте,
и слышимые шумы открывают другое значение,
но еще далеко до всемирного благодушия,
еще торчат иголки из рук и ног семидесятилетнего,
и за кем-нибудь не получается побежать,
разве что проводишь взглядом загорелую велосипедистку,
блеснувшую улыбкой в ответ на твое внимание.
А уже птички тебя не опасаются,
уже чувствуют твои ограниченные возможности
и ходят совсем близко по травке в надежде на крошки,
и ты вспоминаешь, что они души умерших
и исчезнувших твоих, любивших любимых,
и сердце сжимается, а уж горло…
И ты замираешь в плену, обступившем тебя любовью.
|