(Из новой тетради)
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2017
|
ПРОЗА |
Выпуск 78 |
Veritas
(Истина)
Некто приехавший в незнакомый город не знал, как ему добраться до места назначения; денег у него было немного, он решил воспользоваться городским транспортом. Смеркалось, шёл снег, на вокзальной площади зажглись фонари; он увидел трамвайную остановку, подошёл к вагоновожатому и спросил, с трудом подбирая слова чужого языка, как доехать до Plata de veritat. Вы, наверное, имеете в виду Plaasa d’feritaat? – сказал водитель и принялся объяснять. Оказалось, что добираться надо тремя трамваями и поездка займёт, не считая ожидания на остановках, не меньше часа. Разве город так велик? – спросил приезжий. Не так чтобы уж очень, ответил вагоновожатый, но всё-таки. Путешественник увидел остановку автобуса. Вам, наверное, до Plaizza ed veritaa, поправил его шофёр. Можете доехать. Но придётся сделать несколько пересадок. Приезжий посмотрел на тёмное небо, откуда хлопьями валил снег. Может быть, в городе есть метро? Разумеется, сказал шофёр автобуса, вон там на углу.
Приезжий сошёл по ступенькам вниз и убедился, что в городе имеется огромная сеть подземных дорог. Он подошёл к большому щиту и после долгих поисков нашёл нужную остановку. Было уже довольно поздно, на разговоры с водителем трамвая и шофёром автобуса ушло слишком много времени. Усевшись у окна, гость поставил чемодан между ног, устроился поудобнее и мгновенно уснул под мерный стук колёс. Проснувшись, он увидел, что сидит один в пустом вагоне, поезд нёсся в чёрном туннеле. Несколько времени спустя достигли конечной станции, приезжий вышел и, миновав длинный, скудно освещённый переход, поглядывая на обрывки плакатов и стрелы направлений, сошёл по лестнице и оказался на другом перроне. Здесь тоже свет горел вполнакала, в этот час городские власти экономили электричество. Подошёл полутёмный состав, и опять путешественник качался в гремучем вагоне, поглядывал на чёрные отсыревшие стены туннеля, видел тёмные фигуры дорожных рабочих, читал названия станций и прикидывал, сколько осталось до конечной остановки. Выйдя, он спустился по эскалатору ещё ниже, дождался нового поезда и ровно в полночь прибыл на станцию с названием, которое более или менее соответствовало – с поправкой на местный акцент – наименованию нужной ему площади.
Но когда он выбрался с чемоданом наружу, он увидел перед собой всё ту же вокзальную площадь; что за чёрт, подумал он. К счастью, снегопад прекратился.
Последний трамвай ожидал запоздалых пассажиров. Гость подошёл к вагоновожатому, тот объяснил, что надо ехать тремя трамваями. Но вряд ли удастся поспеть на второй трамвай, не говоря уже о третьем. Приезжий поплёлся к автобусу; шофёр дремал, положив голову на руль. Шофёр повторил то, что сказал его напарник несколько часов тому назад. Впрочем, добавил он, посмотрев на часы, вы всё равно не успеете. Может быть, на метро? – в отчаянии спросил гость. Водитель автобуса покачал головой, метро уже закрылось.
Скиталец двинулся куда глаза глядят, половина фонарей на площади не горела, в полутьме, свернув в переулок, он споткнулся о чьи-то ноги. Это был нищий. Он дремал, прислонясь к стене дома, во всех окнах уже погасли огни. Приезжий рассыпался в извинениях. Ничего, успокоил его нищий, нам не привыкать; а ты кто будешь, спросил он. Приезжий сел на чемодан и рассказал о своих злоключениях. Надо было остаться в метро, я иногда там ночую, заметил нищий. Почему же ты сейчас не там? – спросил приезжий. Да вот, сказал нищий, заснул, а они тем временем уже закрылись. Зато познакомился с тобой. Нищий поглядел на иностранца и спросил: а тебе вообще-то куда надо? Приезжий молчал, и сиделец повторил свой вопрос по-французски. Ты знаешь французский язык, удивился гость. Нищий повторил то же по-английски. Я всё языки знаю, сказал он, оттого и сижу перед вокзалом. И с такой же лёгкостью, догадавшись по акценту гостя, перешёл на его родной язык. На радостях путешественник отвалил нищему щедрую милостыню.
Спасибо, ответил тот, я так и думал. – О чём ты думал? – Я так и знал, сказал нищий, что мы встретимся. Но ты не ответил: куда тебе надо?
Куда мне надо, повторил гость и вздохнул. Я теперь уж и сам не знаю. Я ищу площадь Истины. Вот так зд?рово, сказал нищий, подобрал с тротуара бесформенную шляпу и поднялся. Площадь Истины – да ведь она тут перед тобой. И он протянул руку в сторону вокзала. Пошли, сказал он, покажу. Они подошли к гостинице «Великий магистериум», газовая вывеска светилась над подъездом. А ты? – спросил приезжий. Нет, отвечал собиратель подаяний, таких, как я, туда не пускают.
Лев и звёзды
1. ПРИБЫТИЕ
Наш рассказ основан на нескольких известиях, разноречивых в отдельных подробностях, но единых в главном.
В 1540 году, в страстную пятницу, стояла ненастная погода, дождь пополам со снегом. Двое проделали долгий путь. Наконец, показались над лесом башни и стены. Дорога шла круто вверх. Незаметно сгустились сумерки. Копыта простучали по деревянному мосту, всадники остановились перед воротами. Дождь не унимался. Наконец, раздвинулись тяжёлые створы, двое въехали в мощёный двор, где под высокими навесами горели костры. Капитан замковой стражи шагал вперёди, дымя смоляным факелом, следом звенели шпоры приезжего. Слуга поспевал за ним с двумя дорожными мешками через плечо.
Гостям были отведены две комнаты с каменными стенами, узкими окошками и очагом, похожим на вход в преисподнюю. Нечто подобное можно сегодня увидеть в псевдоисторических фильмах. Не дав себе как следует отдохнуть, приезжий потребовал, чтобы его провели к пациенту.
Миновали вторые ворота и внутренний двор и поднялись в башню, шли гулкими переходами; подойдя к резным дверям, вожатый поднял руку, стража развела алебарды.
Дряхлый мажордом пристукнул посохом, возвестил о прибытии. Доктор обеих медицин Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, более известный под именем Парацельс, которое он присвоил себе отчасти как латинский перевод наследственного немецкого имени, а более всего чтобы указать на своё превосходство перед великим врачом древности Цельсом, переступил порог. В полутёмном покое было тепло, почти жарко, горели тусклые светильники, груды алых углей, как груды рубинов, переливались в огромном камине. Вдоль стен, увешанных коврами, стояли приближённые.
Доктор был хил и тщедушен, с непропорционально большой головой, которую держал высоко, и вдобавок был опоясан мечом, который при малом росте владельца доходил ему ниже колен. Меч, с которым доктор никогда не расставался, указывал на рыцарское происхождение и прошлое военного врача, но здесь был неуместен. Хмурый и неприветливый Гогенгейм не отвесил при входе положенного поклона, не взглянул на придворных и лишь слабым кивком ответил на жест придворного лекаря, условный знак, которым обмениваются медики. Стремительно прошагал к высокому ложу под балдахином, сам раздвинул занавес.
На подушках лежал седовласый пациент с львиным лицом. Семь поколений его предков провели свою жизнь в разбойных набегах, за пиршественными столами, в постелях блуда. В груди у больного свистело и клокотало, на лбу блестел холодный пот. Он смотрел блестящими глазами в пустоту и вместо ангела, одетого в сияние, видел двурогого князя тьмы в багровом плаще.
Вдруг голова его затряслась, тело начало сотрясаться, испуганные зрачки остановились на Гогенгейме.
«Сплюньте, государь», – сказал спокойно доктор. Он подождал, когда успокоится приступ кашля. Поддерживая голову больного, утёр воспалённые, шелушащиеся губы и развернул платок, на котором темнели красно-ржавые пятна.
Голос лейб-медика произнёс за спиной у гостя на языке науки:
«Cum sanguis
regnatur a bile diffusa…»
Когда кровь покоряется владычеству желчи, то выходит через рот, нос и уши.
«Вы так полагаете?» – спросил, не оборачиваетесь, Гогенгейм.
«Так учат нас Гален и Гиппократ».
«Так учите вы», – сухо возразил Гогенгейм и, прервав короткий консилиум, приказал:
«Пузырь со льдом на грудь его высочеству!»
2. СЕРЫЙ БРАТ
В дальнем покое доктор хирургии и врачевания имел доверительную беседу с духовником герцога. Парацельс спросил: когда началась болезнь?
«Тому шестой день».
«В низинах скопились холодные испарения. Предполагаю, что высочество были в отъезде».
Монах в серой рясе наклонил голову.
«Началось с озноба, не так ли?».
Монах кивнул.
«Затем поднялся жар».
Исповедник снова кивнул. В свою очередь спросил: есть ли надежда?
Врач возвёл глаза к потолку.
«Так», – сказал духовник и осенил себя крестным знамением. После чего осведомился, согласен ли доктор приступить к лечению.
«Разумеется. Но я обязан вас предупредить».
«О чём?»
«Никто не должен пытаться узнать, каким лекарством я буду пользовать пациента».
Вот оно, подумал монах. Remedia arcana. Тайные средства! Двусмысленная молва бежала впереди врачевателя. Похоже, он и впрямь чародей?
Слуга сатаны. Мы отдаём себя во власть чёрной магии.
«Надеюсь, – сказал он холодно, – снадобье не опасно?»
«Безопасные средства бездейственны», – возразил Гогенгейм.
Он добавил:
«Я только человек».
О, да; однако он самонадеян. И вместе с тем осмотрителен. Представ перед судилищем, ответит, что пациент умер от болезни, а не от лечения. И всё же он самонадеян.
Оба встали, францисканец был на голову выше доктора. Духовник покосился на перевязь и оружие Гогенгейма. Всё та же молва утверждала, что доктор хранит тайное снадобье в рукоятке меча.
Было уже совсем поздно, дождь снаружи сменился густым снегопадом; Парацельс расхаживал по комнате; слуга и ученик доктора Бонифаций Амербах, сидя на корточках, швырял в огонь поленья. В этих покоях, сколько ни топи, всегда холодно
«Он умирает», – сказал Парацельс и уселся за стол.
«Майстер, – спросил фамулюс, – какая у него болезнь?»
«Грудная лихорадка», – кутаясь в одеяло, пробормотал учитель. Он вскочил и понёсся в угол на кривых коротких ногах. Остановился и продолжал:
«Ты опознаешь этот недуг, если вглядишься в лицо больного. Болезнь всегда написана на лице, но надо уметь читать её знаки. Ты увидишь, как пламя, пожирающее больного, вылетает наружу с дыханием, опаляя губы и делая их подобными обожжённой глине… Ты увидишь окалину, которая извергается с кашлем».
«Учитель, как долго длится этот недуг?»
Парацельс плюхнулся на место и уставился на лепестки огней в подсвечнике.
«Неделю. На седьмую ночь планеты решат, умирать ли пациенту или…»
«Или?»
«Или он поправится».
«Сегодня пятница», – сказал ученик.
«Да, пятница. Тот самый день и час, когда умер на кресте Господь наш и Спаситель. И была такая же ужасная непогода. Тьма настала по всей земле…»
«Майстер…», – начал было Амербах, доктор остановил его; доктор продолжал говорить; ученику казалось, что он слышал это уже не раз, он надеялся узнать главное, но Парацельс всё ещё хранил свою тайну.
3. САТУРН
Воспоминания Бонифация Амербаха неизвестны. Источники, в которых самое правдоподобное – рассказы о чудесах, противоречивы. Каждый автор переиначил по-своему переданное ему или услышанное. Не каждый вполне понимал слова великого врачевателя. Иные старались преуменьшить его заслуги. Большинство никогда не видело Парацельса. Находились и такие, которые высказывали подозрение в самом его существовании.
И всё же есть основания утверждать, что наши сведения достоверны.
«Врачу надлежит помнить, что невежественные люди всегда будут склонны винить в смерти пациента не болезнь, а врача. Искусство не всемогуще: человек не может соперничать с Богом. Но врач обязан помочь натуре. Или, что то же самое, натура может придти на помощь врачу».
«Запомни, – сказал доктор, у которого огни свечей дрожали в зрачках, – всякое снадобье есть яд. Всякий яд есть лекарство. Лишь правильная доза превратит его в целебное средство».
«Тот, кто желает стать врачом, должен быть философом. Положи в основание своей философии знание о земле и небе, ты окажешься на истинном пути. Ибо человеческое тело, чьё благополучие отныне – в твоих руках, есть малое подобие большого мира. Подобно микрокосмосу Адама, макрокосмос состоит из членов и сочленений. Как и большой мир натуры, малый мир человека построен из соли, серы и меркурия. Соль есть начало крепости и сообщает телу устойчивость. Сера – начало горючести. Что же касается ртути, то её свойства разнообразны».
Он продолжал:
«Славный Фракастор воспел в своей поэме некоего пастуха по имени Сифил, этот свинопас посмел перечить богам и был за это наказан страшной болезнью. Ныне болезнь перелетает из страны в страну, передаётся через соитие с блудницами. Тело покрывается язвами, разрушаются кости. Болезнью этой правит Венера…»
«Ни один врач не мог с ней справиться, шарлатаны обманывали доверчивых пациентов. Я один! – сказал Парацельс. – Я один нашёл верное средство. Ибо я опираюсь на пансофию, то бишь всеобщую философию макро- и микрокосмоса. Это средство – ртуть. Я указал дни, когда надлежит начинать лечение, в эти дни Меркурий противостоит Венере… Но герцог, – и он ткнул большим пальцем через плечо, – герцог, я уже говорил тебе, болен другой болезнью… Зачем я тогда тебе это рассказываю? Затем, что знание о тайнах натуры есть опора врачебного искусства. Натура говорит с нами неслышным языком, полётом светил, музыкой сфер. Грош цена врачу, которому не внятны её голоса. Искусство основано на вере, знании и любви».
Произнеся эту тираду, сдвинув клокастые брови, магистр погрузился в раздумье. Амербах, набравшись смелости, пролепетал:
«Майстер…»
«Тс-с! Я поведал тебе великий секрет».
Да, но не тот, подумал ученик. Он ждал, что ему объяснят, в чём суть ныне предстоящего лечения. Каково это тайное снадобье, которым учитель собирается спасти герцога Франконского? Спасти… легко сказать!
Учитель промолвил:
«Подбрось-ка ещё дров… Ты хочешь возразить? Смелее, schiess los, выкладывай».
«Майстер, они убьют вас, если…»
«Если что?» – ледяным тоном спросил Парацельс.
«Откажитесь от лечения», – плача, сказал ученик.
«Подлец! – загремел доктор. – Предатель! Не сметь так говорить в моём присутствии!»
Он заметался по комнате.
«Врач не имеет права отступать, – прошипел он, остановившись. – Заруби это себе на носу. Прочь с глаз моих!» – и замахнулся на ученика.
Вот тебе и урок, думал с горечью Амербах, твердит о любви, а сам… Брань и побои – вот что он называет отеческой любовью.
Он укрылся в соседней комнате, а доктор принялся изучать гороскоп. Аспект планет внушал серьёзные опасения. Марс в восьмом доме был повреждён близостью Сатурна. Благодатный Юпитер, хоть и перемещался в желательном направлении, но всё ещё странствовал далеко. Утро решит исход. Ученик спал, накрывшись с головой. Смахнув бумаги, Парацельс поставил на стол перегонный аппарат, приступил к изготовлению эликсира, затем принялся выпаривать драгоценную жидкость.
4.КРИЗИС
Эта история не могла не закончиться торжеством искусства, иначе мы не узнали бы о ней.
Однако следует помнить, что победа искусства не всегда равнозначна победе над смертью.
Искусство, как и смерть, идёт своим путём.
В пятом часу утра полёт окольцованной планеты достиг асцендента. Теофраст Гогенгейм, в иссиня-чёрной, цвета ночного неба, мантии с вышитыми серебром еврейскими буквами и знаками блуждающих звёзд, вступил в опочивальню больного, который провёл трудную ночь. Только что было совершено причащение и соборование.
Парацельс нёс фиал, накрытый салфеткой. Тотчас, едва только удалились духовные лица, некто выступил из мрака и встал по другую сторону герцогского ложа.
По знаку доктора к изголовью был придвинут украшенный резьбой столик.
«Вина», – приказал чудотворец, поставил стеклянный сосуд на стол и снял салфетку. Фиал был пуст. Послышалось бульканье, слуга наполнил чашу светлым вином.
Мраморная рука больного покоилась в ладони врача. Парацельс щупал пульс.
Рука упала на постель. Он произнёс:
«Во имя единосущной Троицы, аминь. Мы приготовим для вас напиток, коему имя – панацея жизни…»
И все увидели, как, раздвинув полы мантии, Парацельс вытянул меч из ножен, отвинтил рукоятку; все следили за тем, как он осторожно постукивал по набалдашнику, как тонкой струйкой из отверстия рукоятки посыпался и расплылся в бокале красновато-коричневый порошок.
Парацельс сложил руки на груди. Молча, движением бровей сделал знак слугам, больного подхватили под мышки. Доктор держал чашу. Вино медленно закипало. Вспыхнул оранжевый свет. С каждой минутой напиток в стекле разгорался всё ярче, из жёлтого он стал алым, и вот, наконец, на глазах у зрителей чаша в руках у доктора расцвела невиданным блеском червонного золота. Из своего угла, невидимый для всех, кроме кудесника, князь тьмы взирал на этот фокус с кривой сардонической усмешкой.
Парацельс вознёс чашу. Прочистил горло.
«Вот Красный Лев, светоч алхимии. Лев да исцелит льва!» И протянул чашу умирающему.
Больной с ужасом смотрел на него.
«Пейте, государь», – тихо сказал доктор.
Герцог не шевелился.
«Сейчас, – еле слышным голосом произнёс Парацельс, – сейчас или вы умрёте. Пей!» – крикнул он.
Больной вздрогнул, поспешно принял фиал из рук врача и выпил до дна. Стакан упал на одеяло и соскользнул на пол. Все кинулись к постели. Герцог лежал, открыв рот, раскинув руки, без чувств.
Закрыв лицо руками, Гогенгейм бросился из спальни.
5. ЕЩЁ СВИДАНИЕ
По тому, что нам известно о запредельном мире, можно заключить, что там уже ликовали, готовясь встретить душу, изъязвлённую пороком. Между тем намокший, тяжело трепыхавшийся под ветром флаг с косматым львом и красными франконскими зубцами всё ещё не был приспущен над замком, это значило, что жизнь ещё теплится в измученном теле больного.
Парацельс вошёл к себе и тотчас почувствовал присутствие посторонних. Однако есть основания полагать, что этот визит не был неожиданностью для доктора двух медицин, алхимика и чародея. Визитёр сидел под капюшоном, положив ногу на ногу, запахнувшись в плащ, конец его шпаги торчал из-под полы.
«Будет лучше, – проговорил он после некоторого молчания, – если ты отошлёшь своего фамулюса».
Доктор взглянул на ученика, и ни о чём не подозревавший, никого не заметивший Амербах вышел из комнаты.
Голос из-под капюшона сказал:
«Боюсь, что тебя ждёт расправа».
Парацельс пожал плечами.
«Парадокс в том, что в любом случае ты будешь объявлен… – и, выпростав руку из-под плаща, гость указал пальцем себе на грудь, – моим вассалом! Если высочество поправится, значит, победило твоё искусство, к которому, как известно, я имею некоторое отношение. Если нет, что ж. Тем легче будет обвинить тебя в сношениях с диаволом».
«Ты молчишь, – продолжал он, не дождавшись ответа. – Тебе нечего возразить… Кстати, если ты ещё не знаешь, за тобой следят. У дверей стоит стража. Все пути отступления отрезаны. Но я могу тебе помочь. Ты только дай мне знак, через минуту ни тебя, ни твоего ученика здесь не будет. И никто не будет знать, куда ты исчез».
Парацельс в глубокой задумчивости расхаживал из угла в угол, словно он был один, и в самом деле, временами трудно было решить, находился ли в комнате, кроме него, ещё кто-то. Воздержимся от домыслов.
«Искусство, к которому ты имеешь, по твоим словам, некоторое отношение? – заговорил, наконец, доктор. – О, нет! Моё искусство основано на знании. Господь не терпит колдовства. Точно так же, как он не жалует невежд».
«Ошибаешься, – возразили ему. – Твой Господь предупреждал первых людей. Если ты христианин, ты должен это знать. Помнить, кому принадлежало в эдемском саду древо познания добра и зла».
«Его посадил Бог!», – сказал Парацельс.
«И снова ты ошибаешься. Это была моя идея. Причём тут колдовство? К твоему сведению, оно внушает мне такое же отвращение, как и тебе вся эта омерзительная кухня… Ты толкуешь о натуре. Но диавол, – от отбросил капюшон на затылок, – в некотором смысле и есть натура. Впрочем, не будем спорить».
«Не будем спорить», – сказал Парацельс.
«Могу лишь сказать тебе, что необъятное царство науки, о котором ты, друг мой, имеешь крайне смутное представление, ведь ты только вступаешь в него, только-только ставишь ногу на порог, боясь споткнуться… царство, которое в самом деле обещает смертному человеку неслыханное могущество, – подвластно мне! К сожалению, я не могу тебе обещать бессмертие, но если бы ты прожил хотя бы ещё несколько столетий, ты увидел бы, как велико и необозримо это могущество. Ожидать что-либо подобное от той сомнительной экзистенции, которой вы присвоили громкое звание Всевышнего, – он покачал рогатой головой, – невозможно. Дело в том, что…»
Князь тьмы встал.
«Мы должны прервать наш диспут. Даю тебе время, подумай над моим предложением, я готов тебя выручить… Решай, пока не поздно».
6. ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Парацельс намеревался оставить скитальческую жизнь, купить гражданство в Зальцбурге и завершить на покое свой главный труд – всеобъемлющий кодекс медицины. Он предполагал развенчать ложные учения, разоблачить врачей-шарлатанов и алчных аптекарей и утвердить высший принцип врачевания. Прежние, уже известные сочинения – «Обоюдное Чудо», «Совокупное Зерно», компендиум «Великое рубцевание ран» и трактат о лечении сифилиса парами ртути – предстояло дополнить, отчасти продиктовать заново. Вместо этого доктор неожиданно умер ранней осенью1541 года на постоялом дворе; жизни его было 46 лет.
Он оставил Бонифацию Амербаху, вместо слитков золота, о которых твердила молва, два мешка алхимической утвари, хирургических инструментов и рукописей, Но так и не успел поведать ученику тайну исцеления герцога Франконского, чьё заболевание со времени Лаэннека именуется крупозной пневмонией.
Незадолго до кончины доктор говорил о том, что дух ада чаще бывает свидетелем наших дел, нежели участвует в них. Иное дело Бог: его существование, оставаясь неисследимым, соединено обратной связью с верой в него. Угаснет вера – и Всевышний испустит дух.
Тайна – это вера в тайну.
Тристан
Elle vit devant
eux la vase presque vide et le hanap.
J. Bedier[1]
Весь день и всю ночь промучилась в родах королева. И на рассвете разрешилась пригожим мальчиком, ибо так было угодно господу Богу. И, разрешившись от бремени, сказала она своей служанке:
– Покажите мне моего ребенка и дайте его поцеловать, ибо я умираю.
И служанка подала ей младенца.
И, взяв его на руки и увидев, что не бывало еще на свете ребенка краше ее сына, молвила королева:
– Сын мой, сильно мне хотелось тебя увидеть! И вот вижу прекраснейшее создание, когда-либо выношенное женщиной; но мало мне радости от твоей красоты, ибо я умираю от тех мук, что пришлось мне ради тебя испытать. Я пришла сюда, сокрушаясь от печали, печальны были мои роды, в печали я родила тебя, и ради тебя печально мне умирать. И раз ты появился на свет от печали, печальным будет твое имя: в знак печали я нарекаю тебя Тристаном.
Итак, послушайте, добрые люди, историю Тристана, племянника короля Марка, о том, как король посватался к белорукой Изольде и что из этого получилось, историю, рассказанную уже не раз и по-разному, только теперь я поведаю вам, как всё было на самом деле. Рыцарь Тристан получил наказ дяди беречь и охранять Изольду в долгом морском пути из Ирландии в Корнуэльс. Мать невесты вручила ей серебряный сосуд с волшебным напитком. Может быть, тебе и не надо знать, сказала она Изольде, что произойдёт после того, как вассалы и слуги приведут тебя к мужу в опочивальню, девушкам не полагается слушать о таких вещах, но одно прошу тебя исполнить. Кто такой благородный Марк, знают все, но каков он из себя, мне неизвестно, знаю только, что он стар, и не уверена, что красив. Так то попроси разрешения у короля, когда он войдёт к тебе, ненадолго отлучиться и выпей в одиночестве этот напиток: он свяжет вас навеки.
Путь корабля под червлёными парусами, с искусно вырезанной из дерева фигурой святого Патрика на носу, пролёг мимо Дальних островов и Замка Слёз, в обход невидимых рифов. Бури трепали путешественников, потом ветер стих, повисли паруса и вымпелы на мачтах.
Под палящим солнцем судно почти не двигалось. Кончились запасы пресной воды, и бедная невеста возжаждала так сильно, что захотела испить из сосуда. Тристан вошёл в каюту, где в изнеможении она сидела на ковре. Матушка велела мне отведать этот напиток в ночь бракосочетания, сказала Изольда, но я не силах больше переносить жажду. А что это за питье, спросил рыцарь. Не знаю, возразила Изольда, но думаю, что не отрава; не хотите ли пригубить. И оба с наслаждением испили.
После этого прошло несколько времени, или, лучше сказать, время исчезло. Очнувшись от обморока, они поднялись на ноги, взглянули друг на друга, и с тех пор Изольда не могла больше думать ни о ком, кроме как о Тристане, а Тристан ни о ком, кроме Изольды. И когда в каюту вошла Брангена, приближённая девушка принцессы Изольды, она увидела по их глазам, что случилось непоправимое.
В разных изводах легенды рассказывается о том, как король Марк со свитой встретил Изольду, благодарил племянника и пожаловал ему звание шамбеллана, то есть спальника; как был устроен свадебный пир и слуги готовили для молодых роскошную опочивальню. С гневом и горечью думал Тристан о том, что произойдёт; и новобрачная тайком утирала слёзы. Но успела шепнуть Тристану, что нашла выход. Когда король, возбуждённый и умащённый, возлёг, ожидая Изольду, спальник погасил свечи в опочивальне. Зачем ты это сделал, спросил король, я хочу видеть мою жену. Государь, отвечал племянник, таков обычай Ирландии: когда девица входит к мужчине, нужно тушить огни, в уважение её стыдливости. Тристан с поклоном удалился, а в тёмную спальню вошла Брангена. Так король Марк лишил невинности Брангену вместо Изольды, а когда он уснул, служанка неслышно выскользнула из брачного чертога, и на ложе рядом с ложем короля улеглась Изольда. Хитрость удалась; наутро король призвал к себе Тристана и сказал: я назначаю тебя моим наследником в Корнуэльсе в благодарность за то, что ты сбёрег для меня Изольду. А так как он был стар, то в последующие две недели не трогал королеву Изольду.
Супруг отправился на охоту, бальзам любви, выпитый на корабле, распалил влюблённых, ничто не мешало им соединиться. И настала ночь. Случилось, что король Марк неожиданно воротился в замок. Он вошёл в опочивальню и увидел, что там никого нет. Призвал служанку, но Брангена молчала, потупившись и не желая лгать. Наконец, она созналась. Так значит, это была ты, сказал король, потрясённый услышанным; знаешь ли ты, какое наказание тебя ожидает. Но я пощажу тебя, продолжал он, если ты откроешь мне, где скрывается моя жена Изольда.
В кромешной тьме он углубился в лесную чащу, слабый огонёк мерцал впереди. Обманутый муж подкрался к окошку и увидел, что на столе пылает свеча. В глубине комнаты темнело ложе. Он вошёл и увидел спящих. Оба лежали нагие, и между ними лежал меч.
И гнев старого короля Марка утих, ибо он догадался, что всё это значит.
Может быть, рыцарь Тристан устыдился, вспомнив благодарность короля. Может быть, верность племянника и вассала превозмогла вожделение к Изольде. Может быть, оба предпочли вечное томление минутной вспышке огня.
Атомная теория вечности
1
Где же это было, когда? Слабое дуновение шевелило ажурный занавес, крупный шорох шагов, вкрадчивое постукивание каблуков по тротуару, голоса мужчин, смех женщин доносились через открытое окно первого этажа, доносилась жизнь, и всё это была Москва, город юности и детства, – та самая Москва, которой ныне нет и в помине, потонувшая, как Атлантида, в океане вечности.
В пятом веке до нашей эры фракийский грек Демокрит, которого некоторые считают предшественником творца теории множеств, российского еврея Георга Кантора, учил, что мир состоит из мельчайших неделимых частиц. Мы же в свою очередь можем сказать, что Вселенная памяти представляет собой континуум минимальных воспоминаний, – и вот он, один из таких атомов памяти: московский: летний вечер. Открытое настежь окно, колышущийся занавес, лукавый стук каблуков, обрывки фраз, женский смех, темнеющая прохлада нашего бывшего переулка между Чистыми прудами и Мясницкой, места, от которых почти ничего теперь не осталось.
2
Я хотел бы вернуться, снова призвав на помощь пусть и не вполне надёжную память, – вернуться к обстоятельствам моей оттаявшей жизни, о которой только и можно сказать, что это была недвижная, замороженная жизнь, говоря на языке звездословия – ночное прозябание в лучах Сатурна. Стояли пятидесятые годы, середина минувшего века. Как известно, век на шестой околосолнечной планете продолжается 3000 лет.
Назначенный охранять сооружения, на которые никто никогда не покушался, – продуктовый ларёк для вольнонаёмных, закуток с хозяйственными принадлежностями, сарай пожарной охраны, где за створами ворот стояла наготове, в хомуте и оглоблях, под дугой, взнузданная и впряжённая в повозку лошадь, – я расхаживал взад-вперёд по снежному насту вдоль запретной полосы мимо рядов колючей проволоки, мимо увешанного лампочками глухого древнерусского тына из жердей в два человеческих роста, между угловыми вышками, обливавшими спящую жилую зону белыми струями прожекторов. Налево от крепости, в иссиня-чёрной пропасти неба мерцали ртутные звёзды вертикально стоявшей Большой Медведицы, над моей головой застыла сияющей точкой Полярная звезда. Я отыскивал ярчайшее украшение нашего северного неба, алмазный Юпитер, искал и не находил тусклое светило моей судьбы – Сатурн, семижды окольцованную планету лагерей.
Время от времени, основательно озябший, я заходил погреться в каморку бесконвойного пожарника, мужика католика родом из бывшей австро-венгерской Галиции, иначе Западной Украины, старше меня вдвое, по имени Иустин. Он прислуживал в посёлке жене вечно пьяного начальника лагпункта, старшего лейтенанта Ничволоды, точнее, спал с ней. Иустин выполнил почётное задание заколоть поросёнка и в награду получил сцеженную поросячью кровь и кишки. Он сидел перед горящей печкой и угощал меня кровяной колбасой, которую я никогда в жизни не ел. До конца моих дней не забуду её дивный запах и вкус.
3
Вскоре мне пришлось расстаться с добрым Иустином. Начальство, которому нечасто приходили в голову счастливые идеи, вновь подарило мне редкостную привилегию одиночества, назначив караулить лесосклад в сто пятом квартале.
По-прежнему, как расконвоированный малосрочник – всего восемь лет, – я протягивал дежурному надзирателю на вахте свой пропуск и выходил без конвоя за зону.
До склада было не так далеко, каких-нибудь восемь-десять километров. Приближаясь к объекту, я угадывал в темноте штабеля брёвен. Теперь запастись топливом – не слишком сырыми щепками, кольями и обрубками помельче, обрывками берёзовой коры для растопки.
4
Тысячелетия тянулись, я сидел у костра и думал о том, что моя жизнь, быть может, обретёт своё назначение и смысл, если когда-нибудь, через много лет, я о ней напишу.
Небо надо мной заволоклось, вот-вот должен был начаться снегопад. На затёкших от неподвижного сидения ногах сиделец побрёл к сторожке, лёг на топчан. Частички памяти, как снежинки, закружились в моём засыпающем мозгу. И тотчас шевельнулась гардина, донеслось цоканье женских каблуков, я услышал кокетливый смех и горделивый говор.
Январь 2014
[1] (Вернуться) Она увидела, что перед ними стоит почти пустой сосуд и кубок. Ж. Бедье.
/ Мюнхен
/