Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2017
|
ПРОЗА |
Выпуск 77 |
В доме начала века живут профессор, тихая старушка полька, маленькая девочка с необычайно прозрачными глазами, худенькая девчушка, хранящая, словно мечту о будущем, узкие белые пуанты, роскошный ангорский кот, большая собака… Пройдут годы… На ступенях старого дома будет таять принесенный с собой декабрьский снег, высыхать пролитое молоко, сверкать комочки серебристой фольги, стыдливо темнеть обертки от конфет «Чио-Чио-сан» и рассыпаться лепестки жасмина… Потускнеют ромбы на маленьких оконных витражах. В доме проведут центральное отопление. У кого-то из соседей украдут звонок в виде львиной головы. Прибавится выбоин от детских колясок и царапин от старческих тростей. С теми, кто жил в этом доме будет случаться предначертанное.
Задумчивый профессор выбросится из окна, правда, другого дома. Девушка с пуантами будет танцевать за океаном и изящество состоявшейся балерины отнюдь не умерит природной живости. Старушка-полька навсегда покинет свою увешанную иконами комнатушку, как впрочем, и все другие комнаты этого мира. Ангорский кот в последний раз оставит свою белую шерсть на широком подоконнике второго этажа, прежде чем тоже покинуть гостеприимную поверхность этой земли. Что стало с собакой – неизвестно…
Маленькая девочка с прозрачными глазами – вырастет, и хотя ее глаза к тому времени успеют уже наполовину ослепнуть, научится писать даже в ночной темноте, не говоря уже о размытых солнечных днях. Она станет писать о своем городе, который будет меняться, словно недавно открытая планета.
* * *
На входе в Город торгуют глинтвейном и шоколадом, маленький экипаж с запряженной лошадью ждет романтиков, желающих прокатиться по сияющим зимним улочкам.
Монетная улица, улица Дев, епископская улица… Имена из параллельного заснеженного средневековья. Ломко и светло звучит флейта, в салоне напротив можно купить игрушечных крыс… На картинах уличных художников расцветают одуванчики и разбиваются корабли.
В кафе «Белая Роза» празднуют седьмой день нового года. Белая роза, белый город, белое время… В одном из окон глубоко заснувшего дома ярко горит витражик в виде свечи, а вот еще один, в виде циркового акробата, стоящего на своих стеклянных руках. Струится сладкий запах горячих вафель, разбавляя жесткий поднебесный воздух.
Что еще. В чайном салоне кончился «серебряный чай». Нищий в черном отрешенно протягивает ладонь с горстью медового цвета монет. Бездомная собака, в радужной оболочке глаз которой сконцентрировался голод, заходит в подворотню. На Домской площади в очередной раз бьют старинные часы.
Перстень «Намейса» светлеет на импровизированном уличном прилавке. Кто-то осторожно освободив руку из замшевой перчатки, примеряет кольцо с аметистом.
Холодно.
Город полон образов. Человек с мобильником, идущий по несуществующей Уолл-стрит, инопланетянин, что-то спрашивающий по-английски у прохожего, богемная принцесса с серебряными «каплями» в проколотых надбровных дугах, дама с макияжем, достойным матрон Феллини, «вечный студент», задумчивая старушка с половинкой белого батона в руке, счастливый ребенок, торжественно восседающий на меланхоличного вида пони… А вот и он – средний человек, с каждым днем теряющий свою медиану. Образы усложняются, становясь то ли страшнее, то ли привлекательнее.
На театральной афише «Недосягаемая» уже давно сменилась «Интимной комедией», а «Лошадь» все продолжает «терять сознание»[1].
Наступает вечер. На малой сцене жизни начинается снегопад.
* * *
Детство. Нежно-зеленые каштаны в шумящей бронзе осеннего парка. Липовые аллеи, сияющие январской белизной. Июльская радуга над большим серым фонтаном, окруженным, смеющимися водой, каменными лягушками.
Белый хлеб, перламутровые шеи птиц… «Повелительница серых голубей» – чем не титул от Рэя Брэдбери? Воркующая орда, плавно продвигающаяся вперед по аллее – дает какую-то странную радость обладания. Обладания свободными существами? Пока остается последняя белая крошка, они будут идти за тобой…
Запах мокрого песка около качелей, на которых кто-то однажды неудачно сделал «солнце», не удержавшись на полном обороте. Запах шоколада с шоколадной фабрики, разбавляющий воздушное пространство близлежащих улиц. Запах краски на зеленой двери в часовую мастерскую и жасмина на удивительно тихой улице с военным названием. Запах бензина и свежескошенной травы, снега на зимней одежде и дождя в день Рожденья. В день Дожденья. В день ожиданья.
Запах первых, вторых и так далее, стремящихся к бесконечности игрушек, глаза большого, нереально-розового кота, окончившего свою розовую жизнь в холодном темном подвале старинного дома, подобно другим, внезапно оставленным вещам.
Запах дров и огня в блестящей белой печи угловой комнаты, с веселым потрескиванием превращающихся в тепло и пепел. Колеблющееся отражение решетки на потолке, нежные слова колыбельной. «Спи, моя радость, усни…
Да, эта радость уснет, но только, много позже.
Сказка про «Ангела и Каменотеса», неожиданно взрослая для пятилетнего ребенка, уже прочтена. Книга сказок из прошлого века, доставшаяся по наследству. Нищий каменотесЪ, ставший падишахом. Нищий каменотесЪ, ставший облаком. Нищий каменотесЪ, ставший солнцем. Последнее, что он попросил у Ангела – это вернуть его к своей скале, к своему каторжному счастью, которое, он, наконец, обрел…
* * *
Я знаю. Я помню. Каждая деталь требует пристальности. Итак – Рига.
Начало тысячелетия. Летняя улица, так называемого, аристократического района. Полуразрушенный дом с сумрачными печальными кариатидами у входа. Дом-призрак, говорю я себе. Кажется, что ему тысяча лет, хотя на самом деле… Впрочем, какая разница… Мне нравятся такие тайны и такие дома. Напротив, уже совсем другой дом, тоже старинный, но на редкость ловко отреставрированный, будто феникс, восставший из пепла, с консьержем, зеркальным лифтом и великолепными мансардами. Какое-то время я живу в одной из них. Дом-феникс. Кстати о птичках. Часть потолка в моей мансарде стеклянная, когда я лежу в постели и поднимаю голову, я вижу небо и пролетающих птиц. Еще я слышу, как по крыше громко вышагивают гигантские чайки. Как их там – бакланы? В это лето они облюбовали центр, городские крыши, дворы и помойки, время от времени такая птичка пролетает мимо бокового окна мансарды. Моя кошка Манефка бросается к окну, взмывает на подоконник, (охотничек, твою мать!), и грустно провожает взглядом крылатое чудовище. Одного удара клювом такой птички достаточно, чтобы отправить в глубокий нокаут самого упитанного мэйнкуна.
Манефа, ты что себе думаешь?
И снова улица с угловым домом, где когда-то жила женщина – прототип булгаковской Маргариты. Дом Елены Булгаковой, большой словно замок, но несмотря на свою великолепную историю и инфернальную подоплеку, на весь свой, с позволения сказать, провенанс, не производит впечатление тайны. Никакой булгаковщины. Ладно, хватит и того, что на Виландес я переселяюсь ровнехонько в канун Хэллоуина.
И дальше, дальше… – французская школа имени Жюля Верна (почему не Эмиля Золя? – как-то иронизирует один мой приятель). Петровский парк, уютная гладь водоема, почти у самой воды – изумительная маленькая плантация лиловых ирисов. В другое время здесь цветут оранжевые лилии. Ботаника в стиле ар-нуво… Большие скульптуры в виде каменных львов… теннисные корты… супермаркет, около которого в любое время года сидит человек, играющий на аккордеоне. Когда у меня плохое настроение, я выбираюсь в этот маркет за хлебом, кофе, фруктами, или бог его знает чем еще, слушаю, как дядечка на аккордеоне играет парижский вальс и… меня отпускает.
Дома… дома… крохотная галерея «Пегас» с трогательной металлической крылатой лошадкой у входа. Ресторан «Винсент». Ресторан «Сократ»… Дом в стиле русского модерна. Стили, эпохи, названия перемешаны как в огромном ледяном коктейле.
По другую сторону улицы – Центр международной Торговли, одно посольство сменяется другим, район «амбассад», что ни говори, на его перекрестках в летнее время иногда любят торговать свежей клубникой. Клубника PANDORA, как-то читаю я на деревянном ящике… Такой сорт, невозмутимо говорит продавщица… я провожу рукой по лбу – это ж какому «небесному Гофману» такое привиделось? Еще дальше парк Кронвальда, а где-то в зазоре – дуэт из двух монументов. Слишком неожиданно – обнаружить здесь, в этом пространстве, овеянном атлантами и кариатидами – кусок Берлинской стены. Совершенно реальный. Привезенный сюда «в те самые годы». Рядом фрагмент рижских баррикад. Билингвальная надпись, и на редкость корявый перевод с государственного… Переводчику и редактору, нанятому для этого благородного дела, надо дать такого подзатыльника, чтобы звезды из глаз…
Парк Кронвальда… аллеи, аллеи, Дом Конгрессов, и светящийся в ночное время разноцветный фонтан, эдакий карманный фонтан Треви, только вместо бессмертных творений Бернини – забирающиеся на ступени фонтанчика визжащие дети и трепетно стоящие у парапета взрослые со своими вечными селфи, со своей застывшей для вечности позой – «вот-я-на-фоне-этого-фонтана»…
Ледяные струи вспыхивают то пронзительно красным, то синим, то золотым, верхушка фонтана будто вскипает ледяной водой, пенится, струится, напоминая отчего-то открытую бутылку шампанского…
[1] (Вернуться) Названия спектаклей Рижского русского театра им. М.Чехова.
/ Рига
/