|
ДЕВОЧКА
МУНКА, ПУБЕРТАТ
Субтилен верх, но силуэт налит.
Невинности сургуч – и взгляд и поза,
лишь нежной кожи свет-электролит
проводит тайну той метаморфозы,
которая должна произойти,
но чувственности трепетная птица
ещё в пути. Пока ещё в пути.
Торчат по-детски острые ключицы,
чем дольше смотришь, тем тревожней взгляд,
тем напряжённей сомкнуты колени,
приходит мысль в который раз подряд,
что тень первична. Из зловещей тени
незримой силой вытеснило в мир
испуганную девочку-подростка,
чья женственность – всего намёк, пунктир
в рождении портрета из наброска,
и только мотыльками бьётся страх
неведомой, но неизбежной доли
да скрытая мольба в её глазах
да мир вокруг, настоянный на боли.
СПАСИБО
Знаешь,
вечер тянется в сентябре,
словно в детстве сжёванный «буббль гум»,
в нём ни слова правды о жизни нет,
вот сейчас пишу, а по-правде – лгу.
Лгу про всё, про чудный осенний лес –
уж лет пять, как след мой в лесу простыл,
в одиночку – страшно, с подружкой – бес-
компромиссно взорваны все мосты.
Интересно знать, отчего так вдруг?
У судьбы всегда в мышеловке сыр.
Я скажу тебе: всех моих подруг
заменил давно повзрослевший сын.
Это – крест на розе моих ветров,
это – гнев и милость в штормах норд-ост,
но душа к душе, и к нутру нутро,
а любовь и боль – в пуповинный рост.
Это – проэдипово колдовство,
с каждым днём сильней пуповинный тяж,
вектор одиночества – статус-кво,
кладезь одиночества – камуфляж.
Сколько отпускала! Им несть числа,
городам его и дорогам… Бо,
пуповинный узел добра и зла
разруби для мальчика моего.
Он уже вполне оперился сам,
он готов крест несть из своих свобод,
раздувай, натягивай паруса,
обо мне не спрашивай, я – не в счёт.
СЛЕПЦЫ
И СМОТРИНЫ
В этих чёртовых оболочках
Стёрты души до волдырей…
Я прошу тебя, Святый Отче,
посылай им поводырей,
тем, кто сердцем незряч настолько,
что вплотную не разглядеть,
как по осени стыдно-горько
обнажённой калиной рдеть.
Гроздей тяжкую переспелость
отпевают басы ветров,
не успеется – не успелось
заневеститься на Покров.
Будут ливни точить балясы,
омывая нагую стать…
Что потом?..
Обряжаться в рясы
да корнями в снега вмерзать.
Пьяных ягод ронять рубины
под глухой хохоток слепцов.
это – поздней любви смотрины,
не смотри, не смотри в лицо…
ПАРИЖСКАЯ
РАПСОДИЯ
С Монмартра свет струился вниз, на крыши,
негромкий, мелодичный, мягкий свет,
хотелось быть счастливой и бесстыжей,
да так, как не хотелось много лет;
крутить парижских улиц хулахупы,
смеяться и трепаться ни о чем,
не опасаясь быть смешной и глупой,
касаться пальцев, чувствовать плечо.
Все знать, но зачарованность лелея,
вновь подставлять лицо семи ветрам,
и декупажно нежностью оклеить
все кадры с Сакре-Кер и Нотр
Дам,
и замереть, приемля мимолетность,
простившись и за всё себя простив,
а после длить ту трепетную нотность,
что не сложилась в стойкий лейтмотив.
И пусть томит, пусть дольше не отпустит
в сиянии Монмартровских небес
рапсодия на коде послевкусья
из светлой грусти и из грусти без.
ХОЛОДНЫЙ
ГОРОД
Умножались
годы, люди, луны,
друг у друга в окнах отражаясь,
сколов крыш касался тонкорунный,
облачный уют небесной шали.
Так хотелось верить – потеплеет,
но сиял молочно-белой кожей
намертво остывший город Клее,
некогда на город мой похожий.
ДРУГУ
Желтизны почти не видно в кронах,
но вчерашний август закатился
перезрелым яблоком к затону,
тронув небо боком золотистым.
За окном полощутся пайетки
ветром разлохмаченного клёна,
пляшут человечки-статуэтки
на ещё живом, ещё зелёном.
Пляшут, пляшут… Это – в застеколье.
Там, где ты – другое и другие.
Там – круглогодичное застолье
у непроходящей ностальгии.
Кондиционер гоняет страхи,
остужая прошлое фреоном,
чей-то ямб сменяет амфибрахий,
и опять стихи, стихи – прогоном.
О минувшем. Проза разночтений.
Прогоркают давние надежды,
в переборе чьих-то изречений
ты то врозь с собой, то снова смежно.
Кто-то подойдёт, огня попросит.
– Нет, не жаль, курите на здоровье, –
и с улыбкой снова канешь в осень
зыбким светом, смешанным с любовью.
|