|
МАЛЕНЬКАЯ
ЖАННА
Ты ничуть не другая, такая как все,
Что ж дрожишь у завалинки?
Брови детские тают в прозрачной росе
И, как спешилась, стала маленькой.
У привязанных коней под корень трава,
Тянут губы за сорною дальнею.
Под кольчугой рубаха измялась твоя,
Что гадать теперь, беспечальная?
За окошками мутными вечер вразлет,
День кончается дымный и ветреный.
Обнимает тебя, будто в пропасть несет,
Чтобы тратить и остро, и медленно.
Сладко в масляных с серым разрезом глазах
Таять лужицей мирровой,
А за лесом солдаты твои в полутьмах
Жгут костры сиротливые.
Свет прольется из тусклых крестьянских окон,
Источившись медовым елеем.
Безоружные руки подложит под сон,
Но ни разу не скажет своею.
Скупо сронит слова, не молча, не зовя,
Тихой горлицей пьешь ожидание.
А под утро в бока он ударит коня
И платком отмахнет на прощание.
Но когда до отваги предела дойдешь,
Станешь снова, как прежде, умелой.
Стоит красноречивому пламени вдоль
Облизать твое бренное тело.
Ничего, это просто какая-то боль,
Жаль лишь, свитые руки, привязаны.
Нужно просто пройти через это огонь,
Откричать, что не сказано.
*
* *
можно будет уснуть,
если представить, что все,
такое важное,
отступило.
слизнуло обрывки бумажные
отливом,
промыло воспаленную память.
свет, на теле метки успевший оставить
прикосновениями,
что-то влажное, вроде жидкого стекла зеленющего,
сунешь руку в него – втянет в мятное онемение…
море, блики, вырезанные из кальки лепестки в луже,
вопросительные знаки в словах.
зачем нужен
этот, ключицы тянущий, вакуум.
хождение Там.
*
* *
Ломать спички, это не копья. Значит, утопии
Гораздо проще. Драмы перегружают сюжет,
Переусложняют легкую джазовую программу.
Лучше не блюз, беглые импровизации летом,
Личное пространство, детка, слишком близко,
Будь покрепче и отойди, закажи себе виски,
Держи любой ценой дистанцию. Лучше в баре
Заплати неустойку, позволь себе еще пару,
Просто сходи куда-нибудь, где тебе будто рады,
Окинут, оценят взглядом, будто довольным.
Тоже им ничего не надо, кроме разряда молнии,
Замучат улыбкой-пыткой, чтоб забывала ночью,
Твое сердце висит на нитке в камере одиночке.
КИНО
да будет вам. в пруду зеркальный карп,
изгибом отраженного пространства,
школяр письмо проносит в ранце.
да будет вам, дыханье – это пар,
как поиск знаков, тщетная повинность,
колени сжатые, девический укор,
две тени падшие на неглухой забор,
скамейка. (я слегка подвинусь?)
да, будет вам: от века складка,
и с губ влажнеющих – и– кратко.
(бывает разве кроткое вино?)
где зарешечено окно, украдкой,
(здесь во дворе свои порядки)
тут монохромное сквозит кино.
да, будет вам: отход от буден,
и тянущее ребрами: прости…
и удушающее: где тебя носить?
герой картины этой неподсуден.
Да, будет вам…
*
* *
мне дней прошедших выстроен черед,
где череда впивалась паучками
в край юбки, как штакетника облет
вокруг досок, растрескавшейся рамы,
и двери с занавеской в летний сон.
ищу в бессоннике, что это
значит,
но мне промозглый равнодушный тон
под утро мысли все переиначит.
и я забуду вид извне пальто,
качелей зависание над садом,
на шелке от шелковицы пятно,
спираль протянутую усом винограда,
солдатиков-жуков, глазастых спин
скопление на камне у ограды,
невыносимый свет переносим.
ну, значит надо так, так надо.
ПАССИОН
Склонив
парик над клавикордом,
Вбивал вибрато в инструмент,
И рушил на стальной тангент
Все тонны баховской породы,
Морщина, резкая как хорда,
Струной врезалась и секлась,
В уздцах придержанная страсть
Гримасой застывала норден,
Но позвоночно столб гудел
Мехами ребер в тесном кресле,
Он сам органом был бы, если
Вскрыть птоломеевый предел.
Выстреливал щипки вовне,
На беглость пальцы проверяя,
Шла круговерть, не замерзая
Над ним, в небесной полынье:
…Планеты, годные к вселенью,
В горшках расцветшие счета,
Чад кухонь, люльки, маета,
Звезда в сорочке Магдалены.
*
* *
– Все молчишь… так может мне газу
Наподдать, чтоб к едреной фене,
Чтоб пейзаж по стеклу размазать?
Все равно ведь, колени к двери,
Сколько их не ласкал, не пестовал,
Смотрят в сторону диким зверем.
Разогнаться и в небыть вместе…
А была ты когда-то белкой,
С мягкой шерсткой, игрой подпала,
Ясным глазом и пульсом мелким,
Но когда к груди припадала,
Той истошной, вкрадчивой ночью,
Знал, что душу мою источишь.
А теперь, говорит, пугайся,
В трех водах раскисай обмылком,
И по черствому хлебу маслом,
И лицом к моему затылку.
И теперь, говорит, в мой кофе
Ты замешивай сахар лапкой,
И сапог моих гордый профиль,
Чисти бархоткой, а не тряпкой.
Все… уже торможу – не хнычешь,
Не бледнеешь скулой виноватой.
Я любил тебя, как сорок тысяч…
Хочешь, стану теперь я братом?
|