|
1
Ах,
какие туфельки!
Белый атласный верх, серебряная пряжка,
благородно скругленный носок
и тонкий каблучок, который, наверное,
так
звонко стучал бы
по белому камню
иерусалимских мостовых!
Я бы никогда не бросала их в прихожей
как попало,
а протирала после каждой прогулки и складывала
в коробку…
Но они так и останутся по другую сторону стекла
на витрине
В музее Аушвица,
А я
каким-то чудом
стою на этой.
2
Горлинка рыжая тянется за зерном,
Чует, как с тростником беседует ветер.
В этих краях можно сетовать об одном:
Боги в отлучке, осиротели их дети.
Море в угоду им хочет казаться ручным,
Ластится, кинется в ноги по первому зову…
В бывших жилищах богов удушливый дым –
Пляшет огонь, к опасным забавам готовый.
Ветер звереет при виде живого огня,
И потому за себя ручаться не может…
Книгу закроет ребенок, ко сну отходя,
Перышком птичьим страницу заложит.
3
Дождь упорный, дождь деловой,
Как еврей на субботней молитве.
Гром и молния в праведной битве
Защищают фронт грозовой.
Ветер рыщет с опросом: а где
Это слово, что было вначале?
Только в их заповедном труде
Нет ни радости, ни печали…
4. Иерусалимский трамвай
Город шелком закатным прошит.
Чуть покачиваясь на путях,
Мимо шустро трамвай прошуршит,
Словно праздник, в ярких огнях.
Звезды важные, как на парад.
Ветер, теплый пушистый щенок,
Кто грустит и кто одинок?
В ноги броситься каждому рад.
5
Девочка провожает кошачьим взглядом
снующий меж машин велосипед
парень едет
небрежно прижимая большое зеркало локтем
как уверенно сидит он в седле
как настойчиво крутит педали
перебегают зеркало
два манекена в витрине
старушка с палочкой
семейство с детской коляской
мальчишка на роликах
девушка на шпильках
потерянный шекель
собака
пара хасидов в черных шляпах
старый и молодой
воробьи успевая биться насмерть за муху
мужские трусы на веревке
усмехается кто-то,
покусывая перышко из своего крыла
6
Как твоя жизнь, лесная травинка моя?
Все ль тебе ладно? Солнца и влаги хватает?
Слишком уж много соленой воды и огня,
слишком уж быстро к осени дни угасают.
Жесткими дисками годы ложатся на ствол,
Лес как архив мелодий жизни и смерти.
Ландыши поят нектаром забвения пчел,
Белыми пальцами перебирая всемирные сети,
Выстелют прошлое терпким мхом и травой,
тонко заткут кружевною березовой тенью…
Что это было? Со мной, не со мной?..
Помнишь меня? Хотя бы солги во спасенье…
7
Как проникают тени в рай земной,
Не приобщившись к божеским дарам?
Что спрашивать? На нас несется зной,
Огнем рассыпчатым швыряя по глазам.
Все выжигает ненависть дотла,
Душа одним огнем дышать не может,
Не женщина, а тень пришла,
Чтобы себя взорвать среди прохожих.
8
Я потерянных нахожу –
Эта роль мне с рожденья досталась.
Дай ладонь – я в нее положу
Не любовь, но нежность и жалость.
Без опаски иди между строк,
Лабиринтом забот и событий.
Это – нежности жалкий клубок,
Это – жалости нежные нити.
9. Яффо в сумерках
Море по привычке приласкает
Яффо, как законную жену.
Смуглый мальчик камешки бросает
в жестяную ржавую луну.
В звездном коммунальном коридоре
меж землей и небом –
одинок,
он босой ногой пихает море
в надоедливый тяжелый бок.
Тени, словно рваные пожитки,
брошенные в спешке на песке.
Город белой шоколадной плиткой
Оплывая, тает вдалеке.
10
Непрочные шаткие стены – бамбук и картон,
Дракон пучеглазый, искусственно-шелковый быт.
Шмыгнет по циновке, как тень, бесплотный геккон,
И цапля в стоячей воде тростником прошуршит.
От вздоха взлетят к небесам облака мишуры –
Открыта, легка слюдяная прозрачная жизнь.
Сменяю возраст камней и тонны жары
На денежку с дыркой, на дудочку, на колонковую кисть.
11
Равнодушные дети первых насквозь промерзших трамваев,
насильно разбуженные, насильно одетые –
валенки, мутоновая шубка, варежки на резинке,
за ночь подсохшие на радиаторе,
вкус зевка на пустой желудок.
Трамвай тащится в анемичном свете прожекторов
в самый гиблый, сырой предрассветный час
вдоль бесконечных заборов
из Копли вверх, на Маяка,
с Маяка – вниз, в Копли –
недетская карусель,
встречные перевозки обреченных –
тебя все равно оторвут от мамы
и уведут
есть манную кашу и пить кофе из цикория.
Никто не знает, когда разомкнется круг, трамваи сойдут с рельсов
и потащат от привычного ужаса в неизвестность.
12
Гитарист
Выщипывает музыку
Из тяжкого тучного тела ночи.
Дешевый плюш южного неба
особенно хорошо шел когда-то на портьеры.
Помните – к нему еще давали луну –
«пришей сам»?
Еще и сейчас
кое-где в выбитых окнах тель-авивских трущоб
Ветер треплет синие плюшевые лохмотья,
А луна до сих пор сияет как новая.
Женщина вспоминает
И мотает клубок звездной шерсти –
Свяжет старику фуфайку,
Чтобы стало тепло на сердце.
13
Твоя остановка.
Что ж ты медлишь?
Застыла в дверях,
оглядываешься.
Ждешь, что кто-то бросится вдогонку:
«Постой! Не уходи!»
Как бы не так.
– Да ты выйдешь, в конце концов?! –
И толчок под ребро.
В самом деле,
В этой поездке разорвали в клочья душу,
Стоит ли жалеть об оторванной пуговице?
|