Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2017
|
ПРОЗА |
Выпуск 76 |
Про доктора N говорили, что он не просто сильный экстрасенс, но и обладатель каких-то древних техник. Этим техникам он, якобы, обучился много лет назад, когда жил не то в Индии, не то на Тибете. Доктор N был человек скрытный, даже жены его – а женат он был пять раз – не знали ничего толком о своем муже: куда он уезжал, чем занимался, о чём думал. Ни женам, ни друзьям, ни, тем более, пациентам доктор никогда не рассказывал, что это за техники такие, которые многим запутавшимся в жизни людям помогли. «Надо уметь этим пользоваться, – уклончиво отвечал он, если его пытались расспросить. – А, в общем-то, всё просто…» На этом разговор и заканчивался – вернее, доктор N ловко переводил его на другую тему да так, что собеседник сразу же забывал, о чём спрашивал. Были у доктора пациенты, которым он помогать отказывался – а если те начинали упорствовать, то опять-таки применял свой прием, уведя разговор в сторону и сделав так, что потом и вспомнить никто не мог – зачем вообще приходил.
Как-то раз на именинах у профессора консерватории Рубена Рубеновича зашел разговор о докторе N. За столом сидели две супружеские пары и сам именинник-профессор с женой. Все люди немолодые, лет под пятьдесят, а некоторые и чуть старше. И так совпало, что у каждого случался повод побывать на приеме у доктора N. Лишь Глеб Глебович ни разу не обращался к знаменитому экстрасенсу и даже не слышал, что такой существует.
– Ах, если бы не доктор Н, не стал бы я лауреатом конкурса имени Чайковского, – сказал Рубен Рубенович. – А именно с лауреатства моя карьера и пошла в гору. Вы не поверите, друзья, но до тридцати лет я проваливал все конкурсы, даже призовых мест не занимал.
– И это притом, что блестяще консерваторию закончил, – вмешалась его супруга. Профессор, широко раскрыв чёрные глаза и покачивая головой, продолжал:
– Как я репетировал перед выступлениями! Каждый пассаж до совершенства доводил… Но стоило на сцену взойти, хоть краем глаза жюри увидеть или просто подумать «они здесь», и вся сила из меня куда-то уходила. Правильно, чисто играл, но так невыразительно, так скучно… Как я себя ненавидел. И понять не мог, что со мной происходит.
– А потом нам доктора N посоветовали, – подала голос его супруга.
– И всего один сеанс! – с жаром воскликнул профессор. – На другой день я улетел в Москву. На сцену вышел, руки трясутся, пот по вискам течет. Подумал – зачем меня к этому доктору понесло – только хуже стало. Как меня колотило от волнения, передать нельзя. Играть начал, в руках дрожь, сердце выпрыгивает. Одного хотел: скорее закончить и – домой! Тоска напала, хоть вой. И вдруг такое странное ощущение – мое тело будто кто-то подменил, стало легко и свободно. Я понял, что больше не волнуюсь… Какие божественные звуки полились из-под моих пальцев!
– Я была в зале, я видела, как все замерли! Как потом грянули апплодисменты! – выпалила супруга и с восхищением посмотрела на мужа.
Профессор закивал, и глаза у него увлажнились.
– Он что, вас загипнотизировал, этот доктор? – спросил Глеб Глебович.
– Не знаю. Честно говоря, я не верил, что он мне поможет. Наверное, оттого и пропустил мимо ушей всё, что он говорил. Мы беседовали, да, долго беседовали… А потом я не мог вспомнить, о чем.
– Вот и у меня так же! – воскликнул другой гость, журналист Кошечкин. – Ничего не запомнил. А ведь хотел про него статью написать. Мобильник на запись тайком поставил. Но его не обманешь: сразу мне сказал – выключите-ка, любезный, телефончик…
– Так вы только ради статьи к доктору приходили? – поинтересовался Рубен Рубенович.
– Нет-нет-нет! – замахал руками Кошечкин. – Бессоница замучила. Никакие таблетки не помогали…
– Теперь бы ещё от храпа тебя доктор избавил, – процедила сквозь зубы жена Кошечкина.
На самом деле вовсе не бессонница была поводом обратиться к доктору Н, а двенадцатилетняя соседская дочка, мысли о которой не давали уснуть журналисту Кошечкину. Не хотелось ему быть набоковским Гумбертом Гумбертом, но ничего с собой поделать не мог…
Пока журналист рассказывал, как мучила его бессоница, супруга шепнула Глебу Глебовичу: «Тебе тоже к доктору N не мешало б…»
– О, вам-то зачем?! – изумилась жена Кошечкина, позабыв, видимо, что в приличном обществе подслушивать не принято.
– Да, знаете, резкие перепады настроения, – ответила за Глеба Глебовича супруга и тут же умолкла, заметив, как нахмурился муж. Уходя, она о чём-то перемолвилась с женой профессора.
Поздно вечером по пустынным улицам супруги возвращались домой. Жена несколько раз пыталась заговорить с Глебом Глебовичем, тот в ответ молчал, и она оставила его в покое. В другое время жена бы рассердилась, вспылила. Но не сейчас. В последние несколько месяцев заметила: с мужем творится что-то неладное. Чужим стал. Неуправляемым. То пугающе отстраненным, то беспричинно веселым.
Конечно, она предполагала, что в перепадах настроения её мужа виновата женщина. Но, если это новое увлечение (увы, были в его жизни увлечения), то какое-то странное. Она терялась в догадках, хотя интуиция подсказывала: если тут и замешана женщина, то это не просто влюбленность…
– Ты случайно развестись со мной не собираешься? – спросила однажды, как бы шутя, и тут же пожалела.
– Нет. Пока… – ответил муж.
По вечерам, после работы, Глеб Глебович устраивался в кресле своего кабинета с айпадом и что-то сосредоточенно печатал. Супруга спрашивала – что пишешь? Роман решил, наконец, дописать? «Давно пора», – думала она, но вслух не произносила, боясь его рассердить. Он отвечал, что пишет комментарии на одном из литературных сайтов и даже сказал, как называется этот сайт. Супруга, призвав на помощь сына, аспиранта филфака (поскольку плохо ориентировалась в интернете), попыталась прочитать эти «комментарии». Но то, что она увидела, только ещё больше запутало её.
Спустя пару недель, когда она вышла ночью на кухню, ей довелось заглянуть на экран айпада Глеба Глебовича – он в этот момент отлучился закрыть балконную дверь в гостиной. Кусочек текста, который она успела прочитать, напоминал письмо:
«…Ты сегодня в связи с той песней о любви сказала о Знаках, которые нам судьба порой подбрасывает. Не всегда, правда, мы бываем открыты для такой информации и восприимчивы к ней. Я бы добавил, а иногда – не хотим верить в то, что очевидно. А Судьба как бы говорит – глазоньки-то раскройте, друзья; это же вполне очевидно, все ясно как божий день… Но нет, мы с упорством обреченных предпочитаем не замечать правды. Скрываем свою нерешительность за трафаретом каких-то надуманных схем и, в общем-то, пустых отговорок, не имеющих никакого ценностного смысла. Мы все насквозь фальшивы…»
На другой день Глеб Глебович пребывал в таком пасмурном и даже озлобленном настроении, что супруга решилась и ещё раз напомнила о докторе N – не следует ли обратиться? Сколько можно и себя мучить, и домочадцев? Неожиданно Глеб Глебович согласился и даже сразу же позвонил доктору, попросив как можно быстрее его принять.
Доктор N оказался по виду совсем не таким, как полагал Глеб Глебович. Ему представлялся демонический старец с горящим и пронзительным взором, а увидел он добродушного толстяка с блестящей от пота лысиной и припухшими глазами.
– От кого у вас мой номер? – мягко спросил доктор.
– Кажется, от Рубена Рубеновича.
– А, помню, помню! У него жена нервная такая, заражала его волнением всякий раз, когда он на сцену выходил. Жаль было, но пришлось пуповину обрубить.
– Какую ещё пуповину? – удивился Глеб Глебович.
– Энергетическую. Понимаете, у Рубенчика с женой была очень сильная общая энергетика. На нашем жаргоне это называется «пуповина». По аналогии с той пуповиной, которая связывает мать и ребёнка в утробе. Тогда два организма соединены друг с другом, как сообщающиеся сосуды. Чаю хотите?
– Нет, спасибо, – мотнул головой Глеб Глебович. – Не совсем понял, про «пуповину». Это когда…
– Это когда у двух людей возникает некая перемычка энергетических полей, и они становятся чувствительными к любым колебаниям настроения другого. Появляется нечто вроде зависимости
Один тоскует – и другому плохо, один весел – и у другого настроение улучшается. Вот, у Рубенчика тогда с молодой женой так… Если выражаться поэтично – это была высокая и одухотворенная любовь. Да-да, любезный Глеб Глебович, случаются такие энергетические зависимости…
Доктор задержался взглядом на Глебе Глебовиче, который, усмехнувшись, пробормотал под нос: «Бывают, бывают…».
– Ну так вот, – продолжал доктор N. – Жена Рубенчика очень хотела, чтобы он побеждал на конкурсах, и так всякий раз волновалась, что это волнение передавалось ему, – и он, великолепно подготовленный, начинал фальшивить.
– То есть по этой «пуповине» она передавала ему своё волнение?
– Скорее наоборот – он был слишком восприимчив к настроениям жены! – воскликнул доктор. – Поэтому и начинал волноваться на сцене и ничего с собой поделать не мог – «пуповина» не давала!
Доктор N вздохнул:
– Жаль, но мне пришлось это разрубить… Он освободился и стал выигрывать все конкурсы.
– Почему тогда жаль? – спросил Глеб Глебович.
– Потому что с женой у них стали совсем другие отношения… Слава богу, они это хорошо перенесли, союз не распался, но… стал другим. Обыкновенным.
– Может, это даже хорошо, – задумчиво произнес Глеб Глебович. – И роман свой, наконец, домучаю…
– Это определенно хорошо, – охотно согласился доктор. – «Пуповина» – огромнейшая обуза. Цепи, ярмо! Насилие, если хотите. Но, однако, заболтался я с вами, любезный. Давайте-ка посмотрим, с чем пришли…
Доктор тщательно помыл руки. Закрыв глаза, замер на несколько мгновений, потом подошел к Глебу Глебовичу и долго делал плавные движения руками, будто поглаживал его, не касаясь.
– Вы, любезный, переплюнули даже Рубенчика, – сказал доктор. – Чуть ладони о вас не обжег. Организм у вас крепкий – не всякий такую «пуповину» выдержит, иной бы в петлю полез…
Глеб Глебович промолчал, лишь тень улыбки мелькнула на его лице.
– Будем рубить?.. Да, забыл предупредить – я делаю так, что после сеанса вы забудете о нашем разговоре, как и обо всем, что здесь произошло. Я избавлю вас от «пуповины». Жизнь станет спокойной, вы даже представить-то не сможете, что когда-то были зависимы от эмоций и чувств этой женщины. Да, кстати, и роман ваш наверняка допишите в скором времени – ничего мешать не будет.
Доктор умолк и даже глаза в сторону отвел. Он всегда так делал при разговоре с пациентами – не хотел давить, время на обдумывание давал.
– Вы считаете, что я именно из-за неё мой роман закончить не могу? – тихо спросил Глеб Глебович.
– Конечно! – сразу отозвался доктор. – Вы ведь потому в последнее время писать не можете, что вам кажется – каждую новую фразу она сразу читает и хмурится, думает: о нет, не то, слабо написано, не талантливо… «Пуповина», любезный, вещь коварная. Вы, вроде как, сам себе теперь и не принадлежите. Писателю «пуповина» особенно вредна. Он должен быть независим, ни от кого и ни от чего… Да что я вам говорю, сами знаете.
Доктор лукаво улыбнулся.
– По-вашему выходит, что она меня за бездарь держит?
– Никак нет. Она считает вас талантливым, и именно это-то вам и мешает. Ждет от вас многого, беспокоится. И тем самым блокирует ваши мысли. Знаете ли, не всегда работает правило: «одна голова – хорошо, а две – лучше». Бывает, что не лучше… Так что – рубить-то будем?
Не дождавшись от Глеба Глебовича ответа, доктор продолжил:
– Станете с той женщиной просто хорошими знакомыми. Разве это не прекрасно? Разве покой не лучше страстей, которые вышли из-под контроля и терзают вас? И не только вас самого! Ваша жена извелась… Что, начнем?
Глеб Глебович молчал.
– А можно сначала разрубить, а потом снова… Не знаю как правильно… Склеить? – тихо спросил Глеб Глебович.
Доктор усмехнулся и покачал головой:
– Нет, любезный, нельзя. Точнее, я не в силах это сделать. Рубить – пожалуйста… Кстати, оттого я и стираю из памяти разговоры с пациентами, чтобы не просили потом вернуть всё назад.
– А вы сами себе когда-нибудь эту «пуповину» обрубали? – спросил Глеб Глебович.
Доктор N удивленно поднял брови – никто из пациентов такой вопрос не задавал.
– И не раз, – с улыбкой произнес он. – Раз пять. И не жалею – иначе я бы не стал тем, кем стал. Ну так что – решились?
Глеб Глебович отрицательно мотнул головой.
– Как хотите, – равнодушно ответил доктор. – Сейчас я сотру из вашей памяти наш разговор, и сеанс на этом будет закончен. Только глоток чайку сделаю, взбодрюсь немного…
Oн поднялся и, прихрамывая, поковылял к столику у стены, где стоял электрический чайник и чашки. Начал втыкать вилку в розетку, и вдруг брызнули искры, раздался громкий хлопок. Доктор вскрикнул, одернув руку, и грузное его тело стало оседать на пол.
Глеб Глебович метнулся к доктору, но подхватить не успел. Под грохот разбивающейся посуды тот упал навзничь. Перепуганный Глеб Глебович выскочил из кабинета, чуть не столкнувшись с дамой из приемной.
Доктор Н, вскоре очнувшийся, решительно запретил секретарше вызывать «скорую», и сказал, что ему достаточно просто немного побыть одному. Глеб Глебович спорить не стал, а развернувшись, почти бегом устремился прочь. «Неправда, это все неправда, любезный доктор, вы такой смешной и глупый! Вы всё опошляете, нет никакой вашей идиотской «пуповины», которая мешает…», – бормотал он.
Через полчаса он добрался до дома и, не сняв пальто, заглянул в комнаты жены и сына. Убедившись, что дома один, он отослал на имя, обозначенное лишь одной буквой «Л», короткую СМС-ку, всего в одно слово – «Позвоню?». В ожидании ответа Глеб Глебович уселся за компьютер, почти машинально кликнув на текст недописанного романа. Несколько дней подряд он каждый день перекраивал последнюю фразу и всякий раз оставался недоволен результатом.
Мобильник молчал, и Глеб Глебович, уже привыкший в последнее время к топтанию на месте, начал печатать первые пришедшие в голову слова – лишь бы просто что-нибудь писать, а не сидеть, вперив грустный взор в светящийся монитор.
«Цепи, ярмо! Я не желаю об этом думать. Пусть все смешалось, твое и наше, пусть мы с тобой стали одним целым, и я перестал быть самим собой. Но я никогда, ни за что не поменяю это переплетенье душ на книгу, на роман, рассказ… Я не хочу тебя отпускать, я…»
Глеб Глебович вдруг перестал печатать: ему представились герои его книги, и внезапно он словно в яви увидел занимательное действо. Странно – как же раньше он не додумался до такого поворота сюжета?! Он понял: вот теперь роман вновь ожил, и остается лишь сидеть и писать, писать…
Мелодично звякнул мобильник. Глеб Глебович увидел на дисплее «можно» и сразу набрал номер.
– Привет! – произнес Глеб Глебович.
– Привет! – отозвался женский голос.
– У тебя все в порядке?
– Конечно. Почему ты спрашиваешь?
– Нет, что-то не так. Где ты была сегодня? Я СМС-ку посылал, ты не ответила…
– Я не могла ответить, была на приеме у врача. Мой муж уговорил сходить, хотя…
– Что еще за врач? – осипшим голосом спросил Глеб Глебович.
– Даже не знаю, как его лучше назвать… Психотерапевт. Нет, не беспокойся, не психиатр. Просто в последнее время все находят меня немного странной. Я не хотела идти, но…
– Как его зовут?!
– Доктор… Доктор Н, кажется…
– О чем вы говорили?!
– Ты знаешь, о совершенной ерунде… Я даже ничего конкретно не припомню…
– О пуповине говорили?
– Что? – она прыснула со смеху. – Что ты сказал? О пуповине?!
– Да! Да! О пуповине!
– Глеб, что ты несёшь! Я же сказала – ерундовый какой-то разговор, я даже ничего вспомнить не могу. Впрочем… Кажется, мы говорили о том, что у меня есть знакомый писатель, и что у него есть назаконченый роман… Да, да, меня доктор еще спросил, хочу ли я ему помочь, и я сказала: конечно, хочу, я всё готова для этого сделать. Глеб, мне правда было неинтересно говорить с доктором о себе, ведь со мной все в порядке, но мне хочется, чтобы ты снова начал писать…
– И ты согласилась?!
– Что значит «согласилась»? Я сказала, что хочу тебе помочь. Дальше не помню. Ой, слушай, давай потом… – мой ректор приехамши…
Глеб Глебович грохнул кулаком по столу и, резко поднявшись, выскочил из дома. Когда он появился на пороге кабинета доктора Н, глаза его горели от гнева.
– Как хорошо, любезный, что вы сами пришли, я уж было звонить собрался – сеанс-то незакончен, – добродушно улыбаясь, произнес доктор.
– К вам сегодня приходила женщина, – выпалил Глеб Глебович и назвал имя той, что значилась в его телефоне под единственной буквой «Л».
– Приходила, – просияв, ответил доктор.
– Что вы с ней сделали?! – закричал Глеб Глебович. – Зачем вы это сделали? Кто вы такой, чтобы влезать в чужие судьбы, чтобы резать, что не вами… Вы уговорили её разорвать!..
– Да успокойтесь, голубчик. Не захотела она, так же как и вы, ничего менять.
Глеб Глебович недоверчиво уставился на доктора. Тот, продолжал:
– Никогда против воли человека «пуповину» не режу. Уговаривать – уговариваю, да. Судите сами, какая от нее, пуповины этой энергетической, польза? Одни мучения, для работы помеха… Ан нет – страдают, а рвать не хотят… Глупо… Идите-ка, сюда, голубчик!
Потерев ладони, доктор коснулся лба Глеба Глебовича, пробормотал: «Вот, так, теперь мы всё забыли, почти всё забыли… успокоились… всё осталось, как вам хотелось, ступайте теперь с Богом»…
Год спустя на очередных именинах у профессора консерватории Рубена Рубеновича зашел разговор о докторе N. За столом сидели две супружеские пары и сам именинник-профессор с женой.
– Похоже, что доктор Н. наш сдал, – сверкая черными глазами, говорил Рубен Рубенович. – Жена нашего ректора у него от депрессии лечилась – и никакого результата! Бедная женщина. Не ожидал я от доктора N такого фиаско.
– Шарлатан он, ваш хваленый доктор! Только деньги зря берёт! – сказала супруга Глеба Глебовича.
– О, вы что, были у него на приеме? – подпрыгнула от любопытства жена Кошечкина.
– Я-то нет… – супруга осеклась.
– Это я у него был, – негромко произнес Глеб Глебович.
– А что толку?! Депрессия не прошла! Роман свой забросил! Доктор тебе не помог! Ты это понимаешь?! – вскричала супруга.
Глеб Глебович пожал плечами. Отвечать не хотелось.
Повисла пауза, и журналист Кошечкин, воспользовавшись ею, воодушевленно затараторил о новом голливудском фильме, так несправедливо номинированном на «Оскара».
/ Хайнсберг
/