|
* * *
Одно цепляется за другое, третье за шестое…
Да, банальность, но банальность это наше святое,
и вывернутая наизнанку остается тем же
скудным бредом поэта, вставшего спозаранку.
Что же делать? Отступать, наступая на пятки собственной песне,
прижимая кулак ко лбу, поскольку хоть тресни,
ничего не вспомнить. Разве что облако, тающее под взглядом,
и дыханье твое в темноте на постели рядом.
ДОРОГА
К ХРАМУ
По
дороге к храму марширует четвертый полк,
через час начнется очередной молебен.
Из всего со временем выйдет толк –
только труха останется да неживое небо.
Хлебом пахнет из окон, значит всё хорошо.
Купола всё ближе, душа всё дальше.
Что же ты морщишься? Выпей на посошок,
нам и так хватает стыда и фальши.
*
* *
«За
рубашкой в комод полезешь – и день потерян…»
И.
Бродский
Зимой тормозишь иначе совсем, чем летом –
никаких рубашек в комоде –
сонная одурь,
инстинктивный поиск берлоги под толщей снега.
И неважно, что снега нет и в помине,
и берлоги нет, и даже комода…
Правда, есть рубашка в крупную клетку,
обреченно хранящая летний запах.
ИЕРУСАЛИМСКИЙ
ВЕНОК
1
Когда стемнеет, выйти погулять,
без спешки выбирая путь окольный,
где справа виден абрис колокольни,
а слева слышны выстрелы опять.
Нет, нет, не боевые. Пострелять,
так, просто – типа, фейерверк прикольный –
кузены любят. Но о том довольно.
Что вхолостую воздух сотрясать?
Тем паче – воздух густ, как молоко.
Жаль только, море слишком далеко,
и запах йода не поймать с поличным.
Зато в мечтах могу раскинуть сеть
и голосом дурным о море спеть
(читай – поплакать) в рощице масличной.
2
Читай – поплакать в рощице масличной,
а лучше бы «пройтиться» вечерком,
где мельница под черным колпачком
две пары крыл топорщит эстетично.
Эстеты зачастую не этичны:
не спросят ни о чем и ни о ком
(а впрочем, для вопросов google.com
имеется, хоть тормозит прилично).
Вопросы – приводной ремень души,
крутись быстрей, голубушка, спеши.
Не важно – захолустный иль столичный
мирок тебе достался для житья
в виду беспамятства чугунного литья
у монастырских стен проблематичных.
3
У монастырских стен проблематичных
проблема та, что впавшие в азарт
владельцы прежние хотят его назад
в подарок получить. Симптоматично,
что просят не у тех. Всё как обычно –
тасуется все та ж колода карт –
что не политика, то, стало быть, поп-арт,
а говорить о прочем – неприлично.
Ну а покуда цикламен цветущий
привстал на цыпочки у каменистой кущи,
дурные мысли обращая вспять.
Пятно от фонаря, травой измято,
к асфальту подползает виновато
под звездами, блестящими на пять.
4
Под звездами, блестящими на пять,
неплохо бы подумать о высоком,
но думы те всегда выходят боком –
«ни съесть, ни выпить, ни поцеловать».
А примешься о прошлом размышлять,
так оторопь возьмет или шарахнет током –
сплошной идиотизм и Снепорока
напрасный поиск… Впрочем – наплевать.
«Искусство – штука вредная донельзя,
что подтвердил бы и Нефёдов-Эрьзя.
Особенно, коль не привык петлять.
Да и привык… все штука не простая», –
так думаешь, прогулки срок мотая
вкруг колокольни, как на палец прядь.
5
Вкруг колокольни, как на палец прядь –
наверно, так закручивают пейсы –
закручен лунный свет. Казалось, Песах
был только что, а обернешься – глядь,
и Шавуот. И на кого пенять,
что бестолку растрачиваешь пенсы
запаса скудного? Ну разве что на персов,
зороастрийцы тож, едрена мать.
Уменье отыскать всегда козла
и опустить – мол, вот и все дела
(Нет – отпустить! Пожалуй, с «т» приличней.) –
вот, что спасает эго от тоски,
давая шанс до гробовой доски
наматывать отточия безлично.
6
Наматывать отточия безличной
бесцветной жизни на карданный вал
случайности – конечно же, провал,
но смотрится вполне аутентично.
Как не крути, но все мы аутичны
так или иначе – хоть угол, хоть овал
ты в детстве на бумажках рисовал
и старостою слыл харизматичным.
Предав анафеме и Запад, и Восток,
поодаль взгромоздиться на шесток
и наблюдать за пажитью коричной
с имбирным облаком на радость январю,
где рыбы присягают букварю
и безразмерной лирике вторичной.
7
И безразмерной лирики вторичной –
one size на всех –
отыщется фанат,
и не один. И якорный канат
в игольное ушко продернется отлично.
Несбывшееся – более статично,
чем прошлое. Что дёрн, что ламинат,
что облако – сам чёрт тебе не брат! –
под пяткою в порыве экстатичном.
А ну примерь-ка парочку отпетых
надежд на лучшее – в припевах и куплетах,
с оборочкой, таящей благодать.
Поди-ка, жмет? Так спой: «Пога-а-сли свечи»,
потупься и ступай себе далече,
борясь с желаньем вставить рифму «блядь».
8
Борясь с желаньем вставить рифму «блядь»,
опору ищешь в классике. Но тщетно.
Всё стерлядь, пелядь… Как-то незаметно
Суккот подкрался. Значит, тихо сядь,
смотри на звезды. Разбери кровать,
но не ложись, не то приснится Этна,
и черной лавой поглощенный этнос,
и Кербера пугающая стать,
удачного сынка Тифона и Ехидны…
Не то беда, что выхода не видно,
а то беда, что сердце тормозит
и труса празднует, и милости взыскует
у старых стен, где воронье крышует –
здесь эпоса покоится пиит.
9
Здесь эпоса покоится пиит[1].
Хотя у знатоков полно сомнений,
но памятник[2]
– поставлен. На колени
встать западло, но холодок
скользит,
когда подумаешь о напряженье плит,
о скорбной проруби невежества и лени,
со дна которой наблюдаешь тени
покрытых чешуёй кариатид.
Изнанка мифа – войлок, бывший ложем
бродяжек певчих, что одарят ложью
всех, кто готов расплакаться навзрыд.
Искусство, как шагреневая кожа
скукожилось, на чёрт-те
что похоже.
И полая луна над куполом парит.
10
И полая луна над куполом парит –
воздушный шарик неземного света.
Ракетный корпус здешних минаретов
нацелен на неё, держу пари.
Команду по цепочке фонари
передадут, не разгадав секрета
неутомимой террористки Греты,
безумие упрятавшей внутри.
«Живите в доме – и не рухнет дом»?
Словам поэта верится с трудом.
Маразма глубину не измеряют лагом.
Не будем про Гоморру и Содом,
нам ближе кактусов раззявленный дурдом…
И ветер помавает белым флагом.
11
И ветер помавает белым флагом –
экзотика, иерусалимский снег!
На листьях, на траве – как в детском сне.
И полк снеговиков на левом фланге.
Озябших пальцев белые фаланги
в карманы спрячь и думай о весне.
Весь мир вокруг – одно сплошное «не» –
Ветхозаветный змий, прикинувшийся шлангом.
Я не любитель мистики и соли.
По мне – всё суета, притом на фоне боли,
не более. Но не скажу, что – пас.
Платана лист и небо голубое –
прививка от побега с поля боя.
Капитуляцию оставим про запас.
12
Капитуляцию оставим про запас
среди других похожих вариантов:
сойти с ума, зарыть свои таланты,
уныло галопировать матрас.
Считай, что пронесло на этот раз –
по краю авансцены, на пуантах,
приветственно оскаливши импланты,
молясь, чтобы скорее свет погас.
Аплодисменты – тот же залп ружейный.
А ночью выходить из окруженья,
по полю минному опять пускаться в пляс –
покуда продолжается круженье
Земли и между нами притяженье.
покуда в черном небе Волопас.
13
Покуда в черном небе Волопас
присутствует, хотя и не опознан,
зачем-то кажется, что всё еще не поздно
переиграть и выправить на раз.
На два – проснуться мёртвой. Рыбий глаз
окна в проулок полон тьмы венозной,
разбавленной желтухою стервозной
и жалкими слезами напоказ.
Какое там творится волшебство?
Какое там таится божество?
Конечно, страшное, как белая бумага.
Священной фиги офигенный
ствол,
как фуга. И чужое Рождество
надвьюжной поступью проходит, легким шагом.
14
Надвьюжной поступью проходит, легким шагом
незнамо кто, неведомо куда…
Рождественская синяя звезда
над Имкой – воплощение отваги,
напоминанье светлое, как брага,
о том, что существуют города,
где снега голубая борода
щекочет улицы и умножает баги.
Игра, однако, как и прежде, длится,
меняются границы и столицы,
и сам ты устарел, как буква ять.
Но желтый хром упрямо шевелится,
и призывают облака и птицы,
когда стемнеет, выйти погулять.
15
Когда стемнеет, выйти погулять
(читай – поплакать) в рощице масличной
у монастырских стен проблематичных
под звездами, блестящими на пять.
Вкруг колокольни, как на палец прядь,
наматывать отточия безличной
и безразмерной лирики вторичной,
борясь с желаньем вставить рифму «блядь».
Здесь эпоса покоится пиит,
и полая луна над куполом парит,
и ветер помавает белым флагом…
Капитуляцию оставим про запас,
покуда в черном небе Волопас
надвьюжной поступью проходит легким шагом.
|