из цикла «Диалоги»
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2016
|
ПРОЗА |
Выпуск 74 |
1. СЛОВА И СМЫСЛЫ
Мы задержались на одной из страниц.
– Постой, – ты взял меня за руку. – Здесь написано про меня… Здесь написано о том, как я стал другим.
Я обернулась, пытаясь найти нужную строчку. В глазах рябило – мы исходили сегодня слишком много слов, и отпечатки наших мыслей ложились на них, видоизменяя первоначальные смыслы. Именно это и остановило мои поиски:
– Какие смыслы останутся нам? – вопрошал ты посреди дороги. Вопросительный знак, который ты держал в руках, был настолько огромным, что заслонял всё. Но я всё же попыталась рассмотреть тебя за ним: мне казалось, если я смогу обнаружить тебя, я так же легко смогу обнаружить ответ, который скрывался за вопросом. Он был совсем коротким – максимум одно предложение, а то и слово. Но я не могла ответить тебе до тех пор, пока ты стоял вот так, с огромным вопросом в руках, совсем бессмысленно.
Я хотела тебе сказать: да отодвинь ты свой вопрос в сторону, подойди ко мне – и я смогу рассмотреть тебя настолько, чтобы ответить. Я смогу увидеть смыслы, о которых ты так настойчиво вопрошаешь. Я смогу поделиться с тобой увиденным и вознаградить твое любопытство, которое давно перестало быть любопытством – скорее, ношей, которую ты почему-то обязался нести. Обязался самому себе, а не кому-то, кто нуждался в твоей усталости. Ноша скрывала твое выражение лица, твой силуэт, твое предназначение, делала непроницаемым для моего взгляда, а значит, и для ответа, который ты ждал с таким нетерпением. Ноша делала тебя невидимым, так что мне начинало казаться, что там, за вопросом, нет ничего и никого. Никакого смысла.
В такие минуты я отворачивалась. Мой взгляд падал на соседние строки, которые казались более интересными. Вот – смысл, и вот, и вот. Я быстро увлекалась, я впитывала каждую букву, смакуя её форму и цвет, её звук и способность сочетаться с другими. Глаза уставали. Шаги замедлялись. Как правило, я выбирала для отдыха белую страницу. Она содержала множество преимуществ: на ней можно было играть в крестики-нолики, чертить прямые и кривые линии, рисовать карандашом и кистью, изобретать новые слова, создавать их из старых…
Я снова остановилась: это твоя тень накрыла белизну, лишая меня свободного пространства. Я вспомнила, что оставила тебя наедине с твоим вопросом, а это было опасно: за время, проведенное вместе, вы успели слиться в единое целое, и это целое бросало жирную тень на мою хрупкую страницу. Она могла не выдержать: порваться, испачкаться, лишиться вдохновения. Я готова была закричать: оставьте меня в покое, ты и твой вопрос, дайте мне творить новую жизнь по образу и подобию моему, а не вашему, не заслоняйте свет, который необходим для моих глаз, не затемняйте белизну, необходимую для свежих смыслов.
Опять эти смыслы… Ладно, всё равно от них никуда не уйти. В конце концов, они были и моими, если мы оба попали в одну и ту же книгу, если мы пробежали, прошли, прожили одни и те же страницы, если мы оказались на соседних строках стоящими друг напротив друга… Даже если один из нас не давал спокойно прочитать эту книгу другому, и все время маячил перед глазами со своим проклятым вопросом – какие смыслы, какие смыслы – да никаких! Смотри на меня, радуйся жизни, говори обо всем, что у тебя рождается и умирает, кушай со мной сладкий десерт, води в кино, слушай проникновенную музыку, читай непрожитые книги, в избытке напичканные смыслами…
Выбирай их. Выбирай лучшие, самые изысканные, становись гурманом, а ещё лучше гуру-маном, прощай другим их невежество, не брезгуй делиться с ними лучшим, не обижайся навстречу недоразвитым вкусам, радуйся превосходящим тебя, люби и тех и других одинаковой любовью, обнимай на улице первого встречного и оставь в покое, я тебя прошу настоятельно, оставь в покое свой чертов вопрос, неужели на свете не существует ничего другого?… Эй, ты меня слышишь? Ты где?
Ну вот, я тебя обидела. Я применила силу: я форсировала голос, я листала страницы слишком быстро, я не дала тебе прожить их в привычном ритме, и ты бежал за мной, задыхаясь, я лишила тебя права на собственное время и пространство, я совершила преступление по отношению к твоему вопросу, пытаясь уничтожить его слишком рано, когда вы ещё были единым целым, а значит, я уничтожила тебя. С кем теперь я буду бродить по страницам и делиться увиденным? За это время я уже привыкла читать их с двух сторон: пока ты читаешь первую, я читаю вторую, пока ты читаешь третью, я читаю четвертую. Если ничего интересного не попадается, мы молчим. Если мы встречаем пару забавных выражений, мы записываем их, а потом высылаем друг другу по почте – в розовых и голубых конвертах, с маленькими аккуратными бантиками. Ах, как мне нравились эти бантики, они напоминали детство, сладкие подарки бабушки, розовые мечты о мороженом. Знаешь, я с тобой иногда – настоящий ребенок, ты даже можешь подергать меня за косички, показать язык, поиграть в соловьи-разбойники – я всё детство играла с мальчиками в соловьи-разбойники. Предпочитала быть разбойником: соловьям всегда больше достается, а разбойникам – хоть бы хны. Чудесная игра, исключающая всякий мыслительный процесс…
Ну, где же ты? Я хочу играть. Мне надоело быть серьезной. Здесь такие смешные каракули – у этого издателя странная привычка демонстрировать отвратительный почерк автора, все эти копии… я ничего не могу разобрать без тебя. Эй, помоги мне, пожалуйста, хватит дуться, вернись скорее, можешь даже притащить свой дурацкий вопрос, я не обижусь, наоборот, отдохну в его тени, ты слышишь? Я обожаю превращать вопросы в деревья, большие зеленые деревья с сочными плодами, я знаю, что их нельзя кушать – как только я выросла, мне дали прочитать об этом толстую книгу, я не любила толстых книг – и не дочитала до конца. Но эту историю про плоды я хорошо запомнила, может быть, поэтому я больше всего на свете люблю плоды – красные, оранжевые, желтые, настолько сочные, что их вкус надолго остается на губах… хочешь попробовать? Отвечай срочно, иначе у меня никогда не получится посадить это дерево. Оно слишком большое для меня, хотя, можно ограничиться и маленьким – таким себе маленьким вопросиком, производным от твоего – большого. Если ты, конечно, поделишься со мной. А если не поделишься, я сама возьму. Без спроса: мне надоело тебя уговаривать. Наверняка, ты застрял на какой-нибудь бездарной строке и даже не слышишь меня, погруженный в чужие банальные мысли. Всё. Пошла сеять.
Я стояла на обочине – почти на краю страницы. Я зарывала талант в землю.
– Что ты делаешь? – ты всегда появлялся, когда было уже поздно.
– Ты что не видишь? Сажаю семя.
– Зачем?
– Чтобы оно проросло и дало всходы.
– А точнее?
– Ну-у, выросло в какой-нибудь архетип: например, древо жизни.
– Таковое уже существует.
– Значит, будет альтернативное.
– Ты что, хочешь переплюнуть Творца?
– Ничего я не хочу. Просто, пока я тебя ждала, я поняла, что если в землю зароется ещё один талант, на земле, по большому счету, ничего не изменится.
– Нет – изменится.
– Нет, не изменится, потому что она тут же произведет новый. Если, конечно, в нем будет надобность.
– А в тебе, значит, нет никакой надобности?
– Никакой.
– Кто тебе это сказал?
– Твое молчание. Я звала тебя сотни строк, а ты не откликался.
– Но это была единственная ночь, когда я захлопнул книгу. Все остальные я читал.
– Но ночь, в которую ты сможешь меня спасти, тоже будет единственной!
– Спасти? Ты сказала – спасти?
– Ты что, разучился слышать? Обчитался моими рассказами?
– А что в этом плохого?
– А то, что ты скоро перестанешь различать реального человека и персонажа!
– А ты? Я видел, как ты открыла в компьютере новую папку, которую наградила моими инициалами!
– А вот подсматривать нехорошо.
– А я и не подсматривал: ты сама мне позволила развлекаться с твоим компьютером во время твоего отсутствия и общаться с твоими персонажами, то есть – с тобой.
– Это что-то новенькое!
– А разве ты и твои персонажи не одно и то же?
– Одно и то же? Ладно, пусть будет так. Но с маленькой разницей – моим персонажам не нужна помощь. Я даю им жизнь, а дальше они живут, как им заблагорассудится.
– А тебе кто мешает жить по образу и подобию своих персонажей?
– Ты! Со своим идиотским вопросом.
– Каким вопросом?
– Какие смыслы останутся нам – это кто спрашивал?
– Кто?
– Ты!
– Не помню.
– Не помнишь?!
– Честное слово.
– Верю.
– А что ты мне ответила?
– Да ничего не ответила – в том-то и дело.
– И теперь тебя это мучает.
– Не то, чтобы мучает, но некий незавершенный гештальт…
– Забудь.
– Что?
– Все твои заумные словечки забудь. А заодно и мой вопрос.
– Но…
– Я уже на него ответил.
– А-а… Вот почему я тебя так четко вижу.
– А раньше не видела?
– Видела. Когда ты надевал очки.
– Очень смешно – смеяться над слепым.
– Прости. Но ведь ты мне сказал, что прозрел и больше не носишь очков.
– Я?
– Нет, это возмутительно! Я торчу здесь с того самого момента, как ты объявил о своем обновлении, жду тебя, зову, мучаюсь проклятыми вопросами русской интеллигенции, а ты даже не помнишь, о том, с чего начинался этот рассказ!
– Прости, пожалуйста, но с тех пор прошло столько времени. И оно проходило как-то особенно… нелинейно: оно было одновременно настоящим, прошедшим и будущим, оно струилось и останавливалось, оно забывалось и всплывало в памяти, было облачным и солнечным, сладким и горьким. Оно смешало в одно целое все события, все наши книжные путешествия и ненаписанные откровения. И теперь я совсем не могу поделить его на части – оно не поддается дроблению, дуальному и дискретному мышлению, теоретизированию и смакованию. Оно больше не подвластно мне: я вошел в него и тут же потерял из виду, я погрузился в него и утратил границы реальности. Передо мной простирается вечность!
– Э-э… Да ты далеко ушел, пока я тут возилась с твоим вопросиком.
– К тому же, я успел заглянуть в другие книги…
– Без меня?!
– Но ты же сама хотела, чтобы я научился читать без тебя.
– Это правда: что посеешь – то и пожнешь.
– Но я могу кое-чем с тобой поделиться… Хочешь?
– Ещё бы!
– Видишь эту тоненькую книжицу в полинявшей обложке?
– Да ей больше сотни лет!
– Совершенно верно. И в ней есть кое-что для тебя… Войдем?
– Открывай!
2. ПЕРСПЕКТИВА
– А знаешь, чего мне не хватает в твоих рассказах? – ты выдерживаешь многозначительную паузу…
– Ну? – не выдерживаю я.
– Перспективы, – ты всем своим видом подтверждаешь важность этого понятия.
– Ладно, – говорю я, встаю из-за стола и направляюсь к авиакассам – покупать билеты в Париж, чтобы перед работами Леонардо да Винчи в Лувре подслушать секрет перспективы.
– Нет, – говоришь ты, когда я возвращаюсь с обрывками знаний под мышкой. – Она появилась гораздо раньше, в период треченто, когда смирение ещё считалось добродетелью, забытой в эпоху Возрождения… – Ты умолкаешь. Проводить со мной ликбез не входит в твои планы.
– А вообще-то, – тебя осенило внезапное открытие, – дело совсем в другом… Мне кажется, ты слишком себя ограничила… Мужчина и женщина – это всё, что есть в твоих историях?
– А что ещё? – удивляюсь совершенно искренне.
– Как что? – ты возмущаешься моей простотой. – А второй план? А перипетии? Скучно как-то…
– Ладно, – соглашаюсь я – и снова еду в Париж, чтобы начать параллельный сюжет.
И тогда, в моё отсутствие ты ломишься в закрытые двери, и эхо разносит твои слова:
– Ну и коды у тебя в подъезде!
Мне срочно приходится вернуться, чтобы открыть тебе двери.
– Нет, я устал, – заявляешь ты прямо с порога. – С тобой слишком сложно. Нужно читать код да Винчи, гадать по звездам, подбирать упавшие слова… – Ты демонстративно валишься на пол и в знак протеста продолжаешь сидеть, облокотившись спиной к стене. – Мало того, что у меня проект на носу, работы по горло, так ещё и ты со своими замками… Давай будем проще…
– Ладно, а как это? – спрашиваю с готовностью.
– Пошли в постель, – ты по-деловому берешь меня за руку, сбрасывая на ходу куртку.
И я почти сдаюсь, но перед самым порогом почему-то превращаюсь в сосульку – двадцать градусов мороза за окном как-никак.
– Кокон, – произносишь ты, попадая в интонацию моего снежного оцепенения.
– Выйти из кокона – значит преодолеть себя, – шепчу сквозь прозрачные стенки.
– Колба, – говоришь ты так же монотонно, но успеваешь подхватить меня на руки, когда я пытаюсь выскользнуть.
– Её можно разбить, – я искренне готовлюсь к жертве.
– Больно, – не меняя интонации, возражаешь вместо меня.
– Конечно. Отрываться от собственного эго всегда больно, – я делаю еще одну попытку выскользнуть…
– А знаешь, чего мне не хватает в твоих историях? – заводишь ты старую песню.
– Ну? – я нетерпеливо замираю на твоих руках.
– И-ди-о-тиз-ма.
Ты произносишь это, сжимая меня в объятиях, – и моя сосулька от страха начинает таять.
– Откуда столько воды? – Ты смотришь на свои мокрые руки удивленно и обрадовано – ты попал в родную стихию.
– Рыба, – напоминаю я. – Ты подарил мне рыбу вместе с детьми.
Ты бросаешь встревоженный взгляд в сторону своей картины. Действительно, рыба на ней куда-то исчезла. Ты безнадежно опускаешь руки. Вместе со мной. К этому моменту вода как раз доходит до уровня моего страха и, вместо ожидаемого удара, мне предоставляется возможность утонуть.
– А я умею нырять – с детской хвастливостью произносишь ты и исчезаешь под водой.
Гордыня не позволяет мне позвать на помощь – и я погружаюсь вслед за тобой. И тогда, хватая ртом оставшийся воздух между водой и потолком, я прибегаю к последнему средству:
– Ладно, – цежу сквозь зубы, – я о тебе такое напишу… Всё вспомню: и как потоп наслал на мою спальню, и как утопить пытался!
– Что? – ты выныриваешь с испуганным выражением лица. – Ты хочешь запечатлеть всё это в своих бесконечных диалогах?
– Да! – кричу из последних сил. – Ещё и подарю тебе на день рождения!
– Хорошенький же ты способ нашла показать, какая я свинья, – ты снова уходишь с головой под воду, на этот раз – чтобы смыть краску смущения.
– А потом, – глотая остатки воздуха, не унимаюсь я, – напечатаю всё это в каком-нибудь многотиражном журнале…
– Эврика! – с криком выныриваешь ты и тут же бросаешься меня спасать. – Я знаю, для чего мы встретились!
Моя цель достигнута – я спасена, но для приличия спрашиваю:
– Для чего?
Ты начинаешь делиться своим планом быстрым шепотом:
– Мы откроем свой бизнес: я буду подбрасывать тебе сюжеты, а ты будешь писать…
– Какие сюжеты? – напрягаюсь, подозревая неладное.
– Ну, не знаю ещё… Буду вести себя вызывающе… В следующий раз могу наслать пожар…
– А почему ты не можешь подарить мне сюжет, в котором герой будет вести себя прилично? – осторожно предлагаю один из вариантов.
– Скучно, – отрезаешь ты. – Да ты не бойся! – не то успокаиваешь, не то уговариваешь: – Ты, конечно, немножко пострадаешь, а потом, гляди – чего-нибудь и напишешь хорошего. Страдания – лучшая пища для творчества.
– И все же, – настаиваю я, – почему ты не хочешь предложить мне сюжет с хэппи-эндом?
– Жениться, что ли? – ты иронично улыбаешься. – Ты хотя бы хрюкать умеешь? – предлагаешь первый тест на совместимость.
– Умею, – я тут же демонстрирую один из театральных навыков.
Ты явно доволен. Но не останавливаешься на достигнутом:
– А как такой сюжет можно продать издательству? Слишком банально… Слишком поверхностно…
– Ну да, – подхватываю твою интонацию. – Нет контекста, параллельных историй, третьей силы, которая нависала бы, как античный Бог из машины…
– Какой-то женский роман, ей-Богу…
– А я – кто, по-твоему – мужчина? – Я смотрю на тебя пристально-прозрачным взглядом, в котором явное становится ещё более явным.
Но моя женщина вопреки всем упорным взглядам постепенно начинает растворяться в твоей стихии. Она почти сливается с ней, наподобие сумерек, размывших подмоченные репутации комнатных персонажей, среди которых ты – предпринимающий последнюю попытку спасти меня:
– Знаешь, что меня ещё смущает? – ты поднимаешь меня над водой, как будто предоставляешь возможность зацепиться за незамутненное решение. И я вполне могу дотянуться до люстры, но почему-то не делаю этого. – Меня смущает, – твои руки начинают дрожать (пятьдесят три килограмма – это тебе не картины перетаскивать из угла в угол!), – то, что тебя придется приковать цепями… К компьютеру, – добавляешь поспешно.
– Нет проблем, – улыбаюсь на чисто американском и сплетаю цепи, протянутые от компьютера к издательствам, в венки. А потом пускаю их по твоей воде куда-то за пределы нашей комнаты.
Кажется, я совершаю какой-то обряд, – хватаюсь за последнюю проплывающую мысль…
ДВЕРИ И ДРЕВО
Я поняла, что ты сумасшедший, когда ты протянул стакан, наполненный свитками, исписанными мелким почерком.
А я хотела лишь пить.
Мы сидели в душной комнате, и когда я попыталась выйти наружу, чтобы найти источник, ты ответил:
– Пока все не прочтешь, не получишь ни глотка. А если захочешь смыться, у меня есть для тебя крылья. Но помни, что мы в небоскребе, а Богу противны самоубийцы.
– Зачем ты держишь крылья, с которыми можно разбиться?
– Какие есть, – огрызнулся ты. – На безптичьи и страус – птица.
Я неохотно развернула первый свиток.
– Читай, – насупился ты.
Я начала читать первый манускрипт, но вдруг заметила, что он сделан из папируса.
– Зачем ты используешь этот материал? Ты хочешь, чтобы твои тексты постигла судьба апокрифов?
– Читай, – твое лицо превратилось еще в одну стену в этой комнате.
Я сжала в досаде свиток, и он прямо на глазах стал крошиться, превращаясь в пепел. Тогда я открыла окно – единственное в этой комнате – кстати, как я его не замечала раньше? – и, стараясь скрыть свое преступление, поспешно высыпала содержимое в воздух. Выражение твоего лица не изменилось. В нем не появилось ни одного просвета…
– Молодец, ничего не оставила, – выдавила стена.
– Но ты ведь хотел…
– То есть, буквально из всего сделала Ничто – что в идеале и является высшим плодом любого творчества.
– Но…
– Я сказал – в Идеале
Я бросилась к окну:
– Давай сюда свои крылья.
– Нет.
– Как нет?
– А вот так. Я пошутил, – ты улыбнулся, и стена дала трещину. – А за то, что развеяла по ветру, спасибо, чем больше голов мой пепел посыплет, тем больше людей страдающих будет.
– Но цель эволюции вовсе не заключается в страдании!
– …А чем больше страдания, тем больше со-страдания. Тем больше сотворчества…
– Ты что, хочешь, чтобы все начали писать?
– Графоманы – не наркоманы.
– Зачем же столько графоманов? Природных ресурсов не хватит на бумагу.
– Бумагу давно заменили компьютеры.
– А графемы… Ты хочешь, чтобы вместо листьев на деревьях росли графемы?
– Графоманы растят графемы. Недурно, недурно…
– А калеки, у которых нет рук? Что напишут они?
– А руки для этого вообще необязательны. – Стена отвернулась, и показалась…
– Стой, а где здесь дверь? – смутный лучик догадки пытался пробиться в мое сознание.
– А зачем тебе дверь?
– Между прочим, у меня ребенок дома. И никто его, кроме меня, не накормит.
– Не люблю детей, за ними нужно бегать, подбирать на дорогах, потом подбирать к ним соответствующие слова, а у меня сердце стучит без перебоев только вместе с метрономом. Я не могу каждый раз менять ритм…
– А что делать мне, вернее моему Ребенку?
– Создай дверь. Это же в твоих словах.
– То есть…
– Ты что, совсем разучилась мыслить? – твой голос из-за стены показался раздраженным. – Подбери слова – и сотвори дверь. Это же так просто!
– Хорошо… Выход.
– Мало.
– Вход.
– Продолжай.
– Ногами вперед.
– Ну зачем ты так?
– А ты что думаешь, если будешь меня держать взаперти без еды, я долго продержусь на своих пятидесяти трех килограммах?
– Если научишься пропускать через себя поток, никакие болезни не останутся в твоем теле.
– Да в нем вообще ничего не останется! Вот пишу тебе эти дурацкие Диалоги, а сама позавтракать не успеваю!
– Не отвлекайся. Ты лучше меня знаешь, что никакая пища материальная не насытит тебя так, как духовная.
– И это ты называешь духовностью – морить голодом мать и ребенка?
– Я ведь тебе не запрещаю есть. Только открой дверь и выйди.
– Ключ!
– Продолжай.
– Замок!
– Да ты не останавливайся. Здесь нужны не только слова, но и концентрация.
– Ты что, из меня Бога задумал сделать?
– А почему бы и нет?
– Только помни, его семь дней – не наши, я не хочу тут в пепел превратиться, прежде чем материализую выход.
– Продолжай и не отвлекайся.
– Легко сказать.
– Вот оно! – твоя стена дает вторую трещину.
– Что?
– Легкость. Твоим словам не хватает легкости! Позволь им литься. Будь легче и к тебе потянутся люди.
– Вход. Выход. Ногами вперед. Ключ. Замок. Полный вперед.
– Не останавливайся!
– Но это же дурка.
– Конечно. А как ты представляешь себе воспитание твоего рожденного ребенка, если внутреннему ты не позволяешь подурачиться? А сказки детские – ты хоть одну формулу или волшебное заклинание помнишь?
– Ну, абракадабра….
– Нд-а-а, плохи наши дела-а… Продолжай. И никаких упреков со стороны ума.
– Шаг. Шок. Сна поворот. Скрип. Пуск. Полный вперед!
Ура! Твоя стена дает еще одну трещину, и, наконец, осыпается, превращаясь в дверь:
– Прошу пожаловать, – ты становишься настолько любезным, насколько искренним.
Но едва я касаюсь тебя, чтобы открыть, как на месте двери вырастает дерево. Небоскребы исчезают. Остаются небо и земля, я и дерево. И посреди свободы остается только обнять ствол.
/ Париж /