Рассказ
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2016
Когда за Виктором Барановым пришла смерть, ему было шестьдесят четыре года. К тому времени тело свое он износил окончательно; ни на что не годилось, разве смазать его оленьим жиром и положить в прохладное место подальше от людей. Но, к сожалению. Виктору довелось жить в такие времена, когда люди утратили представления о том, как следует поступать в тех или иных обстоятельствах. На место традиций или установлений, продиктованных опытом и здравым смыслом, пришли равнодушие и инфантильность. Смерть Баранова застала врасплох не только его самого, но и нескольких свидетелей этого печального события. Вначале они молча наблюдали, как Баранов хрипел, наливаясь бледной синевой. Не зная, что предпринять, Виктора потрясли за плечи, затем высказали предположение, что он посинел от дряни, которую принял с утра. Но когда Баранов затих – это произошло довольно скоро – наконец сообразили, что тот умирает или даже уже умер. Тут-то началась небольшая суета, ни к чему путному, надо сказать, не приведшая. Какое дело посиневшему человеку до земных усилий его бывших коллег или знакомых?
Общество, столпившееся вокруг тела Виктора Баранова, состояло из сотрудников Дома культуры «Солдатский» – трех или четырех человек, включая, кстати говоря, директора Александра Михайловича Клемова. Глядя на поверженного Баранова, крупный краснолицый директор хлопнул себя по бокам и свирепо оглядел подчиненных. Ему казалось, что они виноваты в том, что Баранов лежит, как покойник, будучи не в состоянии заняться прямым своим делом – а до того, как умер, Виктор почти сорок лет работал в Доме культуры осветителем. Теперь же мероприятие, которое должно было состояться на следующий день – детский утренник по случаю Нового года, – накрылось медным тазом. Виктор Баранов был не только пьяницей, но и единственным специалистом.
Итак, директор, бухгалтер Галина и дежурная, она же техничка уложили Баранова поудобнее на составленные стулья – хотя в этом бессмысленном действии было немного толку. Разве что осветитель теперь не перегораживал своим телом путь и скромно покоился в стороне от людей. Сами же свидетели, после некоторых колебаний, позвонили в «скорую» и теперь дожидались, когда приедут специалисты. Однако прибывший фельдшер, неохотно пощупав пульс на мертвой барановской руке, сообщил, что ничего он сделать не может, потому что Баранов умер. Объявив этот неутешительный диагноз, фельдшер повернулся на стоптанных ботинках и пошел восвояси.
– А это самое… – внезапно оробев, сказал ему в спину директор Дома культуры.
– Чего?
– Ну… забрать-то Витю?
– Мы не забираем, – объяснил врач. – Мы только оказываем первую помощь.
– А куда ж его девать?
Фельдшер пожал плечами:
– Труповозку вызывайте. Только вряд ли они сегодня приедут. Паша Верников ногу сломал, а он на приеме у них один-единственный. Раньше, чем завтра, точно не найдут замену.
– А куда ж его девать? – тупо повторил директор Клемов.
Фельдшер задумался.
– Ну, – в конце концов, решил он, – пусть тут на стульях полежит. Ему в принципе без разницы.
– Ему-то без разницы, – проворчал директор, с трудом приходя в себя.
На это замечание фельдшер ничего не отвечал, повернулся и уехал, не прощаясь. А Виктор Баранов, Клемов, бухгалтерша и техничка остались в помещении. Тут же около них невидимо стояла смерть, которая еще не успела убраться восвояси. Ее присутствие чувствовалось довольно остро. Каждый вдруг ощутил, что помещение – небольшая каморка, она же курительная комната – как будто сделалось тесным и давит им на плечи, словно бетонная плита. Всем троим тут же захотелось поскорее покинуть комнату. Однако директор, правильно угадав общее настроение, сказал бухгалтерше:
– Нам с тобой, Галина, тут до утра сидеть. Не тут, конечно, – поправился он, бросив косвенный взгляд на Баранова, – а у меня в кабинете. – Сама знаешь: если сегодня финансовый отчет не сведем, – кранты. Причем нам обоим.
– Дык, Александр Михайлович, – слабо возразила Галина.
– Не дык. А сидеть и работать, – отрезал краснолицый директор. – Ты, – сказал он техничке, – можешь отправляться домой. Ключи от здания давай и завтра к одиннадцати утра быть на месте.
Гремя связкой ключей, которые она слепо ткнула в руку Александра Михайловича, и мелко кивая, дежурная неслышно растворилась в темноте за дверью. Директор, бухгалтерша и мертвый осветитель остались одни. К тому времени ночь обступила здание Дома культуры «Солдатский», по ту сторону зарешеченных окон первого этажа бушевала метель, создавая впечатление таинственной внеземной жизни. Директор поморщился, словно глухие удары ветра за окнами и густой мрак были главной проблемой. Бросив последний взгляд на мертвого Баранова, он кивнул Галине, и та послушно двинулась за ним, стараясь не слишком стучать низкими каблуками. Покинув комнату с покойником, директор и бухгалтерша поднялись по каменной лестнице на второй этаж, освещенный люстрой, горевшей на треть. Полумрак добавил уныния в их сердца; оба молча и поспешно миновали просторное фойе с блестящими в полумраке каменными колоннами. Торопливые шаги напоминали бегство, хотя, если вдуматься, от кого было убегать? От зимнего вечера, вторгшегося в пустое торжественное фойе? От воя метели за окнами? От мертвого их товарища?
Добравшись до кабинета директора Дома культуры, бухгалтерша и хозяин кабинета почувствовали некоторое облегчение. Они перевели дух и сели – директор за стол, а Галина на мягкую крутящуюся табуретку. Оба тут же сделали вид, что все идет обычным порядком. Клемов принял от бухгалтерши приготовленные бумаги и углубился в их изучение. Некоторые выкладки Александру Михайловичу приходилось пересматривать по нескольку раз. Дважды буквы и цифры словно отступали от его лица и удалялись в туманную бесконечность. Как будто груды внезапно прилетевших облаков скрывали текст отчета и лишали директора возможности внести посильные коррективы. Клемову пришло в голову, что это усталость шутит с ним такие шутки. Глупости последних месяцев, которые творились на городском культурном фронте, хоть кого могли лишить надежды и уверенности в завтрашнем дне. Начальник Клемова, руководитель культуры, принимал одно дурное решение за другим. Видать, остатки здравого смысла покинули этого крепко выпивающего человека или уж он вообразил себя волшебным богатырем, перед которым черная гора стелется, как послушный мех. В то же время директор Дома культуры понимал, что дело не в одном только начальнике, испускающем клубы нечистого дыма. Дело отчасти было и в нем самом, в Клемове. Он, по совести говоря, совершенно махнул рукой на дела… Да и лапу не раз и не два запускал в общий культурный котел города… И вот теперь нужно было совершить подвиг и с помощью верной женщины Галины свести как-нибудь концы с концами. Однако проклятый покойник на первом этаже не давал Клемову сосредоточиться. При этом Александр Михайлович понимал, что запертый в помещении мертвый осветитель не опаснее живого осветителя, того же Вити Баранова… А ведь раньше Клемов никогда не отличался особой чувствительностью! Наоборот, был совершенно непробиваемым человеком, а однажды прямо-таки поразил своих товарищей, ударив женщину – бухгалтершу, предшественницу нынешней Галины. Некоторые свидетели, впрочем, сочли, что пострадавшая была сама виновата. Зачем, спрашивается, принялась возражать директору, когда тот – по каким-то, возможно, внутренним причинам – вдруг словно покрылся мертвой древесной корой? Покрывшись задубевшей кожей, Александр Михайлович сделал выпад и нанес удар. Некрасиво, конечно, что и говорить – но когда медведь настигает жертву, он, по чести говоря, тоже не соблюдает этикет. Со временем неприятный эпизод забылся, но сам Александр Михайлович иной раз утром с недоверием осматривал свои покрытые желтыми волосами руки. Как будто проводил ревизию: не выросли ли за ночь ненароком на толстых пальцах когти? Однако поздний зимний вечер, заставший его в покинутом Доме культуры наедине с бухгалтершей Галиной и мертвым Витей Барановым, обнаружил в темной, как берлога, душе директора какие-то живые человеческие струнки. Александр Михайлович почувствовал страх – причем испугался-то неизвестно кого! Поскольку покойник – директор имел возможность в этом убедиться – был тих и не агрессивен. Лежал, молча устремив на потолок открытые глаза… Если бы кто-нибудь вздумал присмотреться, он увидел бы в этих бледных глазах сострадание. Кого жалел мертвый осветитель? Кому сочувствовал? Неужто, тем, кто по долгу службы вынужден будет ходить по путаным темным коридорам Дома культуры «Солдатский»? а затем – опять-таки по долгу службы – будет принужден выходить на пыльную сцену и произносить радостным голосом всякие глупости? Наш юбилей еще не старость, либо что-то в том же духе…
Галина неожиданно сказала:
– И главное, Витя весь в черном сегодня.
– Ну и что. Он вечно в черном трико. С 53-го года, наверное…
– И в трико, и в олимпийке, – упрямилась Галина.
В газах ее мелькнуло непонятное мечтательное выражение, как будто она – юная девушка и стоит утром перед распахнутым окном. А ветер медленно шевелит легкие волосы… С таким странным выражением Галина некоторое время смотрела во тьму кабинета, на время позабыв о документах и бухгалтерских отчетах. Но Клемов ничего не забыл. Изо рта его начали вырываться густые короткие звуки, похожие на рычанье. Галина вздрогнула, но потом все-таки добавила:
– Я ведь к чему говорю? Все получилось, как специально. Брюки и олимпийка черные, сам Виктор Иванович последнее время тоже почернел – видимо, из-за недолеченного гриппа. Короче говоря, стал похож на нижнего хозяина, – с нажимом докончила она.
Галина беспокоилась неспроста. Когда-то ей приходилось слышать, что хозяин Нижнего Мира обычно ходит в черной одежде. Да и все в мрачном подземном мире так одеваются – по улицам и переулкам Нижнего Мира передвигаются унылые фигуры, одетые в черное. Эта припомнившаяся сказка так поразила воображение бухгалтерши, что она схватилась обеими руками за голову. Галина не была суеверной женщиной, она окончила среднюю школу в Солдатске, а затем и бухгалтерские курсы – но обстановка покинутого каменного Дома культуры с покойником на первом этаже настроили ее на соответствующий лад. Галина непроизвольно оттолкнула от себя кипу бумаг и вдруг беззвучно заплакала.
– Перестань реветь, – хрипло велел директор Дома культуры.
– У меня, – сказала в ответ на замечание Галина, – сестра умерла в Кушве. Причем безо всякой причины.
– Что значит «без причины»? – усомнился Александр Михайлович. – Причина должна быть, на этот счет, к твоему сведению, существуют определенные документы.
Бухгалтерша подняла заплаканное лицо на начальника, причем в глазах ее неизвестно почему загорелась ненависть.
– Одна умирала, – сказала Галина. – У меня тогда тоже был годовой отчет, не поспела…
Клемов посмотрел на сотрудницу водянистыми глазами. В голове его началась путаница. Годовой отчет, покойник на первом этаже, а тут еще какая-то неизвестная сестрица…
– Ты работай, – наконец сказал он. – Сопли разводить все мастера.
Галина молча вернулась к бумагам. Через минуту или две она остановилась и поглядела на начальника.
– Тут не все.
– Что значит «не все»?
– А то, – со злобой сказала бухгалтерша. – Все новые расчеты куда-то делись.
– Новые? – тупо повторил директор.
– Ага. Наша палочка-то выручалочка.
Клемов уставился на кипу документов:
– Хорошо посмотрела?
– А тут и смотреть нечего. Страницы с 31 по 62 отсутствуют. С новенькими цифрами…
– Подожди. Но кому надо?..
Галина неожиданно засмеялась:
– А хоть вашей Викусе надо. Злая она на вас, да и на меня. Вам бы, Александр Михайлович, когда на работу идете, предмет дома оставлять. А то суете без разбора во всякое отверстие.
– Что мелешь? – вскипел директор. – Какой-такой предмет?
Однако, хотя Клемов и кипятился, он хорошо понял намек Галины. Она выговаривала ему (причем выговаривала в недопустимой, надо сказать, форме), что он вступил в мимолетную связь с младшим бухгалтером Викой, а потом прогнал девушку из своего кабинета и из своего сердца. Это произошло оттого, что Вика имела детскую привычку шариться в его письменном столе и даже в карманах брюк – стоило только Александру Михайловичу ослабить контроль. Под видом беспечной ласки Вика дважды вытягивала у него из штанов – один раз талон на молоко, а другой – около пятидесяти рублей бумажкой. Причем талон за ненадобностью тут же смяла и бросила на пол; выходило, глупая девка к тому же неряха…
– Вика шарилась, – твердо повторила Галина. – Дрянь, а не девка. Либо она, либо Сапунин. Тоже на вас, Александр Михайлович, большой зуб имеет. Подработки в медсанчасти он по вашей милости лишился. А им ой как был водитель нужен…
– Мне летуны не требуются.
– А мог и Витя, прости господи. У него зарплата какая была?
– Как у всех.
– Ну вот. А вы его с этой зарплатой дважды премии лишали. Да еще давеча штраф наложили за порчу имущества.
– Пил, как лошадь, вот и наложил… На таких не напасешься.
Галина вернулась к бумагам и уныло пересмотрела их одну за другой. Утерянных листов не было, злоумышленник аккуратно и со знанием дела утянул самые важные. В оставшееся время нипочем не восстановить…
Бухгалтерша и директор обменялись взглядами.
– Кто? – повторял директор. – Кто, кто?
– В сортир такую кипу не спустишь, – рассуждала Галина. – Не войдут… Домой тоже вряд ли потащили бы. Что же такие аргументы и факты с собой нести? Придут, допустим, дознаватели и найдут. Вот ей-богу, Александр Михайлович, у меня такое мнение, что отчет наш где-то рядышком…
– Как же они в кабинет-то проникли? – сказал директор. – Ключи никому не выдадут.
– Очень даже выдадут. Особенно Вите… Дежурная наша ему по отцу родня. Да и любят у нас Витю… любили… Выдадут, да еще спасибо скажут, что вам нагадил.
Клемов угрюмо засопел, а затем злорадно высказался:
– Теперь уж не скажут. Да и Витек больше шариться в чужом кабинете не станет. Неудобно ему в новой-то должности…
– Точно говорю, это Виктор, – сказала Галина. – Как же я сразу не сообразила? Пока он живой был?
Лицо Клемова покрылось ржавыми пятнами. Отвесив бледную губу, он погрузился в мрачные размышления.
– Живой, мертвый, – наконец сказал он. – Без разницы, разве нет?
Бухгалтерша растерянно моргнула.
– Сейчас пойдем да и оглядим покойника.
– Бумаг много, – сказала Галина с сомнением. – На теле не разместить…
– Каморку осмотрим. Он последнее время там без конца ошивался… Не иначе, беспокоился, старая сволочь.
– Шестьдесят четыре года не старость, – покачала головой бухгалтерша.
– Заткнись. Подумай лучше, что будет, если отчет не найдем. Причем и со мной, и с тобой.
Это замечание положило конец препирательствам и предположениям. Директор Дома культуры и бухгалтер Галина покинули кабинет и прежним маршрутом – минуя полутемное фойе с каменными колоннами, спустились по парадной лестнице на первый этаж. Ни тому, ни другому не хотелось входить в комнату с покойником, однако делать было нечего. Директор толкнул дверь, но та не открылась. Клемов бросил на Галину дикий взгляд и повторил попытку. Толкнул плечом и стукнул кулаком. Глухой удар разнесся по узкому коридору, соединяющему дежурную комнату с гардеробом.
– Заперся, – беззвучно констатировал директор.
Открытие парализовало его, лишило разума. Темный, как пещера, внутренний мир Клемова словно наполнился плотными испарениями. Александр Михайлович знай себе повторял:
– Заперся, заперся!
Он посмотрел на помощницу с мрачным весельем.
– Да как же это может быть? – шепнула та.
Затем осторожно потянула дверь на себя, и тут же выяснилось, что никто не запирался. С небольшим скрипом дверь открылась, и оба вошли внутрь. Вначале вошла Галина, которую подталкивал в спину начальник, а затем и он сам – причем запнулся о низкий порог и едва не лег рядом с покойником.
Оба были перепуганы и чувствовали слабость в ногах. Директор опустился на единственный свободный стул, а Галина пристроилась на опрокинутом пустом ящике около окна. Теперь затея с осмотром покойника казалась обоим бестолковой и опасной. Что же он – бумаги эти с собой таскал? Под столом прятал? А примись они за свой глупый обыск – еще неизвестно, чем дело кончится. «Лопнет у покойника терпение», – подумали пришельцы.
Прошла минута или две, и Галине, а следом и Клемову показалось, что над их головой взошла луна. Как же это луна, когда небо в снежных облаках? Оба недоумевали, но скоро смекнули, что приняли за луну тусклый светильник, который имел обыкновение – из-за какой-то неисправности – светить с разным накалом: то ярче, то более тускло. Вот эту налившуюся молочным светом лампу и приняли за луну…
– Обыскать, и дело с концом, – твердил директор, но к обыску приступить не решался.
Виктор Баранов был одет в черную олимпийку и черные трикотажные брюки, растянутые на коленях. Сверху – рабочий халат темно-синего цвета, одна пола которого свесилась вниз. И без обыска было видно, что под халатом покойник ничего не прячет. Но Клемов, из-за присущего ему упрямства, все-таки настаивал на обыске.
– А под олимпийкой? – повторял он. – Чего-то она у него надулась, гляди, Галя…
– Не стану, – сказала Галина твердо.
– Как так не станешь?
– Сегодня я его обыщу, а завтра он меня, – объяснила бухгалтерша.
Немного попрепиравшись, решили осмотреть каморку, однако осмотр ничего не дал. В ходе следственных действий только и выяснили, что помещение моется не регулярно, а то и совсем не убирается: клочья пыли лежали по углам и шевелились от слабого сквозняка, как живые. Кое-где висела прочная, как гамак, паутина… Галина вернулась на стул и покачала головой.
– Без толку, Александр Михайлович, – сказала она с унынием. – Нету тут бумаг, и нигде нету.
– Сама же говорила, что рядом спрятали?
– Говорить-то говорила. А сейчас мысли прояснились. Вы на него поглядите.
Бухгалтерша имела в виду покойника, и директор, сам не зная для чего, медленно повернул голову. Шея его надулась от напряжения, как будто он поднимал тяжелый груз. В тусклом свете лампы Баранов казался еще темнее, чем был при жизни. Но при этом не слишком изменился: то же выражение равнодушия и некоторого облегчения лежало на мертвом лице.
– Чего смотреть-то? – буркнул директор, отворачиваясь.
– А то. Вы рассудите, Александр Михайлович. Витя ведь умер, так? (бухгалтерша говорила вполголоса и неожиданно хихикнула). А раз умер, значит, его тут больше нет, согласны?
– Что мелешь? Ну что ты мелешь?
– Не мелю, а рассуждаю. И вообще не нукайте. Нанукались, хватит уже. Вити, – убежденно повторила Галина, – больше нет, он внизу.
– Пока, – криво усмехнувшись, возразил директор, – не внизу. Вот зароют – тогда другое дело.
– Да вы не спорьте. Я точно говорю. Он теперь уже внизу, несколько часов, как внизу. А это так, – пренебрежительно махнула рукой Галина в адрес покойника.
– Так что бумаги наши он прибрал, можете не сомневаться. Ходит теперь с ними по подземным улицам, только зачем они ему там нужны? Выбросит, скорее всего, и их размечет ветер…
Стало ясно, что бухгалтерша заговаривается. Потеря важных документов поразила ее сознание. Клемов наконец сообразил, что спорить с Галиной бесполезно и что документов скорее всего не вернуть. При этом в нем неизвестно почему укрепилась уверенность, что именно Витя припрятал отчет. Тогда он вторично совершил усилие и повернул голову. Баранов лежал на стульях, как был положен вечером. Рядом, в двух шагах – но при этом никак до этого гада не добраться!.. Года три дадут, мимолетно подумал Клемов. Общего режима? Не менее трех лет… С трудом двигая ногами, Александр Михайлович приблизился к покойнику, затем наклонился и сунул ему под халат обе руки. Покойник оказался ледяным, как будто отлежал вечер в холодильной камере. Это настолько поразило директора, что его руки тоже словно покрылись коркой льда и утратили чувствительность. Затем в грудь ударило ледяное копье. Удар был такой силы, словно его нанес волшебный богатырь. Александр Михайлович осел на пол и заметил, что луна опять пробивает снежные тучи и потолок. Затем светильник, налитый молочным светом, померк, и Клемов перестал ощущать страшную боль в груди. Он потерял сознание, а к приезду «Скорой» перестал дышать. Смерть второй раз за сутки пришла в Дом культуры «Солдатский».
«Либо не уходила, – подумала суеверная бухгалтерша Галина. – Как стояла в нижней комнате, так и стоит».