Осень такая, словно
Рукописи горят.
Жизни собачьей ровно
Лет уже пять подряд.
Вот и звезда, обрушена,
Вновь прилетела, зла.
И облетела груша,
Что в первый раз цвела.
Бомж божества светлее,
Всё при себе свое.
Летом и день длиннее,
Идея – к черту ее.
К черту любовь и голод,
Свечку возьму я в долг. Вчера неказистый Воланд
Смешно забежал в наш морг.
Нынче стреляли в волка –
Космосом его шерсть.
Мир – такая тусовка,
Где заправляет Смерть.
Птицы мои да цветочки,
Вечного детства даль,
У вас не понял ни строчки,
Но всё равно вас жаль.
Встретимся за пределом
(За фиолетом – дым),
Пашне за переделом
Или грехом святым.
Тяжко стареет вишня
В черном огне эпох.
Дубы многолетние вышли,
Срезанные в сугроб.
Инопланетный лучик,
Сбитый стеклом озер.
Все мы знакомы, лучше
Будет смешной повтор.
Мы живем – не иначе
Колхозный цепной отряд.
Мастер пишет и плачет:
Рукописи горят…
ВЕСЕННЕЕ
Тесно.
Черная, как мрамор, ночь.
Не тесно только в полете.
Стонут женщины и кричат петухи.
Кот, как белая глина на клети.
Весна, как восстание, пришла сюда.
Заплескали крылья ангелов пьяных.
Словно пуля сквозь душу, святая вода
К самой себе призывает туманы.
Гнезда пустые.
Журавликов крик.
Журавли улетели, как листья.
Свято и просто, к чему я привык
За тридцать лет или триста…
Звезды в полете. Шрам золотой,
Невидимые нервы ветра. Мавка из камня, Лукаш худой,
На всё готов за пол-литра. Пузо провинции.
Напыщенный центр.
Слепой скрипач на перекрестке
Песню продает за хлеба цент. Курва стоит.
Ласкать до последней крошки.
Яблони юные уже вот-вот зацветут.
Расцветать труднее, чем засыпать.
Весна.
Поднимается даже ртуть.
Тесно только летать.
В БАРЕ
Фонари погашены.
И холодное пиво.
Платит кто-то ненашими Выпившим и красивым.
Память, точно подрагиванье:
«Быть или не быть».
Плач гитары-радуги
На женской груди.
Ляжет гроздь лепестков
Тихо и неуловимо
На небесный покров
Сквозь нашествие дыма.
Можно жить взаперти
И на птиц посмотреть,
Но нельзя запретить
Им на юг улететь…
Где душа и золото
Быть мечтают вместе,
Продается молодость
Дешево и честно.