Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2016
Николай Боков. Созерцания
и вздохи. – Париж: Editions de
Кого-то из читателей этот сборник стихов, наверное, удивит: автор гораздо больше известен как прозаик. Книга «На улице Парижа», изданная в 1998 году во французском переводе с предисловием знаменитого покровителя бедных и бездомных Аббата Пьера, в своё время стала бестселлером.
Философ с университетским образованием, он эмигрировал в 1975 году из Москвы после преследований КГБ. Помню как в 74-ом, оканчивая школу, мы с друзьями тайно передавали друг другу и читали в самиздате на папиросной бумаге[1] памфлет Бокова «Похождения Вани Чмотанова», где главный герой играл роль Ленина, лёжа вместо него в мавзолее. В то время срок можно было получить не только за авторство, но и за «хранение и распространение антисоветской литературы». Именно С. Бычкову, Н. Бокову и небольшому кругу их друзей и единомышленников история русской поэзии обязана первыми самиздатскими поэтическими сводами таких известных сегодня поэтов как Г. Айги и Я. Сатуновский. В эмиграции Боков с конца 70-х несколько лет ещё продолжал издательскую деятельность. В основанном им журнале «Ковчег» (вышли 6 номеров) публиковались Г. Оболдуев, Л. Чертков, С. Красовицкий, Е. Мнацаканова, Г. Айги, Я. Сатуновский, Вс. Некрасов, М. Соковнин, А. Амальрик, Ю. Мамлев, Д. Пригов, А. Монастырский, Э. Лимонов и многие другие авторы, большинство из которых оставались в России. На сегодняшний день важность этого журнала бесспорна. А были ли отзывы на него тогда в эмигрантской прессе? Разве что один неодобрительно заупокойный, под занавес, когда у журнала не было больше средств для существования – Марка Сергеева в «Русской мысли».
С середины 80-х Боков странничал, путешествовал по святым местам как SDF (человек без определённого места жительства), о чём многие его рассказы и повести, изданные уже в 2000-х после его «возвращения в мир». С тех пор он активно пишет, в том числе и как блогер.
В «Созерцаниях и вздохах» – стихи за последние 5 лет, некоторые из которых автор помещал в своём фейсбуке, так сказать, на горячую руку обсуждая их с читателями. Такой способ письма-презентации перекликается с тем, что сам он пишет о сиюминутной «оперативности» в предисловии к книге: «Ещё нужно сказать об оперативности поэзии по сравнению с прозой. Эта последняя – всегда полотно и картина, её нужно готовить, а время идёт, чувство вянет, и когда появляется подходящая ему страница, это уже не живой цветок, а сухой, пусть и роскошный, из гербария, что тоже не лишено достоинств, конечно. Но утренняя бегунья уже пробежала, возмущенье прошло, горечь растаяла. В стихотворении всегда тень сангвиника Пушкина, в прозе же нечто от Будды».
Временной диапазон поэтических форм и приёмов весьма широк в сборнике Бокова: от назиданий потомству («Торжественно»), обычного для эпохи классицизма, или, скажем, от сентиментальных идиллий («Победа») и до современности. Причём все эти формы видятся автором с определённой дистанции, как формы второго прочтения, хорошо известные и узнаваемые. Не случайны поэтому и часто встречаемые аллюзии: «Ночь, улица, фонарь, аптека» Блока («и аптекарша лежит расстреленная»), «Юнкер Шмидт» Пруткова («А теперь он Мессершмидт»), «Новые стансы к Августе» Бродского («Новые стансы в августе») и т.п. Здесь есть и лаконичный философский афоризм, и стих-хроника, и «вещий сон» с мрачным предсказанием, и откровенно эротические стихи, и реакция на последние политические события, и стих-молитва… Гекзаметр, белый стих, сонет, верлибр, повторы и схемы высказываний, возводимые автором к конкрет-поэзии, тексты, выросшие из фрагментов писавшейся тогда же прозы – только беглое перечисление формального разнообразия книги.
Особенно интересны, на мой взгляд, эти «прозаические стихи». Когда Жюль Ренар, например, писал стихотворения в прозе, его интересовал именно образный мир стиха, каким он тогда представлялся, с присущими ему тропами и открытостью к обобщениям, имеющий начало и конец, но просто высказанный на языке прозы. Видимо, тогда так получалось «разговорить» поэтический язык. У Бокова же совсем не так. Его «прозаические стихотворения» всегда связаны с ситуацией за кадром, которую автор только предлагает читателю угадать. Так текст «У грота» начинается словами: «Он ждал у фонтана Медичи в Люксембургском саду», а затем даётся только описание скульптурной группы, где «огромный Полифем в / грот заглядывал, где Галатея нежилась в объятиях / – ах, кого же? Запамятовал». То, что герой ждёт любовного свидания – почти наша уверенность. Но из чего мы исходим? Из ситуации сборника? Ситуации автора? По сути «У грота» – фрагмент какой-то большей прозы, но именно благодаря своей отъединённости от неё, этот фрагмент начинает демонстрировать где-то на границах разрыва свою ситуативную природу, действительно, на тех же основах современной поэтики, что были заложены ещё Вс. Некрасовым и М. Соковниным, хорошо знакомыми автору по его жизни в России.
Вообще «фрагментарий» – это собственно Боковский жанр. Так же называется и одна из его книг, и фрагментность – это, наверное, свойство не просто его мышления, но и мировоззрения. Тем интереснее, что такие тексты как «У грота», «Вы не будете спорить с человеком», «Река Гераклита», «Сущее» чередуются в сборнике с вполне устоявшимися формами регулярного стихосложения, которые я уже здесь упоминал. Они как бы оспаривают право на поэзию с другой территории (прозы), и это тоже Боков.
[1] (Вернуться) 1
Характерно, что спустя почти полвека, подготовленные Боковым в «Амазоне» книги, не забыли своего родства с самиздатом: сам-себя-издательство «Editions de